Роман Буревой - Все дороги ведут в Рим Страница 25

И тут ему встретилась Береника. Со вчерашнего вечера он влюбился в неё по уши и так же сильно возненавидел. Сцены фантастических Венериных забав сменялись в его воображении кровавыми сценами убийства. Он то сам вонзал ей в шею нож, то представлял, как другой – человек без лица и имени, с мощными красными ручищами – всаживал в живот Беренике нож. Инъекция «мечты» сделала эти фантазии реальными. При виде истекающей кровью Береники Александр корчился от смеха. Потом он услышал, что Береника его зовёт. Он выскочил из дома полуодетый, рвался сквозь толпу к своей избраннице. В каждой встречной брюнетке мерещилась ему Береника. Он хватал девушку, пытался обнять… и тут только понимал, что перед ним не она.

Так странствовал он по Риму около часа.

И наконец повстречался с настоящей Береникой. Она шла впереди него в серебристой обтягивающей очень короткой тунике и сандалетках, сплетённых из серебряных ремешков. Он узнал её фигуру, её походку. Её чёрные волосы, сияющие в лучах летнего солнца.

– Береника!

Она даже не оглянулась. Александр догнал её и схватил за руку.

Только теперь она соизволила повернуть голову.

– А, это ты…

Улыбка была прохладной. Но все же – улыбка. Он рад был и этому. Он мог себя уверить, что улыбка настоящая. Он держал её за руку и не отпускал. Его ладони потели. Пот обжигал её кожу, она пыталась выдернуть ладонь, но Александр не отпускал. Улыбка превратилась в гримасу отвращения – он не замечал. Он чувствовал, что у него эрекция от одного прикосновения к ней.

– Отпусти руку! – потребовала она, сдвигая брови.

Он рассмеялся: что он, идиот, чтобы отпустить её? Он силён. А сильные захватывают добычу. Береника – его добыча.

– Ты – моя добыча, – захохотал он.

– Я – добыча?

И тут кто-то схватил Александра за шею сзади так, что перед глазами потемнело. Невольно он разжал пальцы. Звуки отдалились, будто ватой заткнули уши. Ноги подкосились. Александр медленно опустился на мостовую. В следующую секунду все прошло. Несколько любопытных таращились на него. Какая-то девчонка тыкала в него пальцем и хихикала. Береники рядом не было.

«Она придёт вечером», – пробормотал Александр, поднимаясь. Он был уверен, что она придёт, должна прийти. Не может не прийти.

Но вечером она не пришла. Александр добыл и вино, и сигареты. И «мечту» – как же без «мечты», если он ждёт Беренику. И матери, слава богам, не было дома. Но Береника не пришла. Он ждал её и ждал, И все – без толку. Пил в одиночестве. Она бросила его. Дрянь! Он хотел её… Дрянь! Мразь… он убьёт её, если увидит. Александр зарычал и грохнул кулаком в стену.

– Прекрати! – Сервилия явилась на пороге. Значит, вернулась. Она всегда возвращается. Вновь и вновь. И в самую неподходящую минуту. Нерон убил свою мать. Наверное, та была точно такой же – преследовала, словно лемур, которому не дали бобов, и поучала, поучала.

– Пошла вон! – заорал Александр. – Вон!

Глаза его налились кровью.

Сервилия отступила.

– Это глупо, – выдержки ей было не занимать. – Возьми себя в руки.

– Не могу! – Александр захохотал. – Да и не хочу! – Зачем все время брать себя в руки, сдерживать, насиловать, смирять?

– Твои выходки плохо кончатся! – Она смотрела на него холодно, как на чужого.

– А мне плевать! Мне на все плевать! И на тебя плевать! И на себя!

– Кусок дерьма, – выдохнула она и вышла.

Он не понял. То есть в первую секунду думал, что ослышался, что она пошутила. Грубо пошутила, но… Александр вновь заорал, швырнул в стену бутылку.

– Дрянь! Сука!

Он давился ругательствами, внутри все вдруг стало колом – будто мир раскололся и кусок застрял в горле.

Он кинулся на кровать и принялся рвать зубами и грызть простыни. Потом схватил порошок, трубочкой втянул в ноздрю. Почему-то не подействовало. Не стало ни легче, ни веселее, только в мозг кто-то воткнул раскалённую иглу. Почему всё так мерзко? Пятна вина на стенах, отбитые косы статуй, прожжённые дыры на ковре, грязные чашки на изрезанной ножами столешнице. Это его комната. Его мир. Раньше он не видел так отчётливо, как этот мир мерзок. Как мерзок сам человек, блюющий, потеющий, исторгающий потоки мочи и горы фекалий, трусливый, обезьяноподобный, ради благосклонности того, кто сильнее1 , готовый пожирать собственные и чужие фекалии. Александр разорвал второй пакетик с порошком.

Тело начало плавиться. Он посмотрел на свои руки и увидел густой клей, стекающий с пальцев. Нет, это сами пальцы текли, вот их уже нет, и нет запястий. И мягкое тепло добежало до локтей, расплавило их и устремилось к плечам. Ног тоже не стало, колени расплылись двумя горячими лужицами. В животе – странный жар. Приятный и одновременно злой, требующий немедленной и острой »ищи. Александр весь горел, и мир вокруг него был таким же горячим. Они согревали друг друга, как любовники в постели, и дарили друг другу наслаждение. Александр Великий – он наконец им стал. Наконец! Александр был счастлив. Его ожидало вечное блаженство. Оно вылупилось огромным матово-белым яйцом, оно занимало полнеба и все росло и росло. Надо только разбить скорлупу и пробраться внутрь. И потом будешь целую вечность питаться золотым неиссякающим тёплым желтком.

Но яйцо вдруг раскололось и ухнуло вниз. Все залил белый слепящий свет. Свет был мягкий, как вата, и чей-то голос, далёкий и приятный, баюкал и шептал невнятное. Из белой ваты высунулась голова Береники и улыбнулась ему плотоядно. И он потянулся к алым усмехающимся губам…

II

Александр не слышал, как врачи суетились над ним, не слышал, как выла сирена «скорой», мчащей его в «Эсквилинку». Ничего не слышал. Хорошо было. Потом сделалось тошно. Враз исчезло удивительное тепло – и стало холодно. Тело превратилось в кусок льда. Он задрожал. В глаза ударил ледяной свет. Кто-то сдавил скользкими жабьими руками челюсть – сильно, безжалостно.

В рот запихивали трубку, обдирая трахею. Он давился. Пытался выдернуть трубку. Ему не давали. Скоты! Он пытался пнуть кого-нибудь. Он рычал и хотел кусаться. Его привязали к койке ремнями. Ему спасли жизнь. А он бы мог забраться в огромное мировое яйцо и пребывать там вечно.

III

В Риме все астрологи наперебой предсказывали конец света.

Серторий снял комнатку на последнем этаже. Днём здесь была невыносимая духота. Даже распахнутое окно не спасало. Спал Серторий на полу, положив три тощих матраца друг на друга. Одеялом служила Серториева тога сомнительной чистоты.

«Душно… раздеться… умереть… убить…»

Серторий с удивлением смотрел на бумагу. Какая связь между этими словами? Кажется, она была. То есть она есть. Душная ночь, невыносимо хочется раздеться. Усталость пронизывает тело так, что желаешь одного – умереть. Но зачем умирать самому, когда можешь убить другого? Так или примерно так выглядели его рассуждения, пока стило само по себе выводило на бумаге эти четыре слова. Надо заполнить промежутки между ними, восстановить связи. Но зачем? Серторию было скучно этим заниматься. Так же скучно, как писать новый труд, который они задумали вместе с Береникой. Ничего не выходило. Те же обрывочные мысли, отдельные слова. Осколки храма, засыпанные песком. Как ни старайся, вновь не написать книгу, которую они сочиняли все вместе и которую уничтожил Гимп. Та книга была хороша тысячу лет назад. Сейчас она никого не удивит. Сейчас надо сочинять что-то другое.

«Ни в серьёзных занятиях, ни в играх никто не должен приучать себя действовать по собственному усмотрению: нет, всегда – и на войне, и в мирное время – надо жить с постоянной оглядкой на начальника и следовать его указаниям… Словом, пусть человеческая душа приобретёт навык совершенно не уметь делать что-либо отдельно от других людей и даже не понимать, как это возможно. Пусть жизнь всех людей всегда будет возможно более сплочённой и общей»[18].

Серторий отложил затрёпанный том Платона и перевернулся на живот. Ему стало чудиться, что жар исходит от книги. Как странно: человек много-много лет назад написал удивительные слова. Он открыл все тайны, а его никто не понял. Да, главное – обучить людей жить в идеальном государстве. Это – единственная проблема. Проблема проблем. Если её удастся решить, стражи будут государство стеречь, мудрецы управлять, не будет больше ни бедности, ни богатства – только некое среднее состояние, благополучие для всех. Как в тёплый день, когда небо затянуто тучами. И плотный слой облаков обережения, постоянного руководства, направления будет гением этого государства. Серторий вновь перевернулся на полу. Влажная тога липла к телу – он отбросил её. Мелькнула дерзкая мысль: что если присвоить себе все, сказанное Платоном? Рассказать Беренике о стражах, которых воспитывают, и которым не рассказывают ничего, что бы могло бы их развратить, даже сомнительные истории про богов не рассказывают. У стражей все общее: и жены, и дети, и нет ничего собственного, кроме тела. Но при этом они владеют всем. И счастливы, потому что счастье у них одно на всех – как жены и дети, как прочие блага. И таланты в этом государстве не будут заниматься чем-то своим, выбирая дорогу по собственному усмотрению, но лишь тем, на что укажет правитель, потому как умники должны служить не своим прихотям, а укреплять могущество государства. Тут не просто желание, а обязанность: ибо общество их вскормило, оно и спросит. Каждому выбрано в том государстве определённое место. И менять его по своему усмотрению – самое страшное преступление. Ты правитель – так правь. Ты страж – так будь псом, охраняющим отару овец. Ну а коли ты работник, то работай там, куда тебя поставили. Несправедливость – это преступление против государства, и другой несправедливости нет.