Роман Буревой - Все дороги ведут в Рим Страница 26

Серторий вновь перевернулся. Береника проснулась и спустила ноги с кровати. Поставила ступни ему на живот. Шевелила пальчиками, щекоча его кожу. Это его возбудило мгновенно. Прежде она никогда с ним не заигрывала. А тут… Он погладил её по ноге.

– Итак, Платон? – спросила она и кивнула на

толстенный кодекс.

– Не знаю, сможем ли. Ведь Империя была в какой-то форме его идеальным государством. Мир, где развитие остановилось.

– Прекрати! – воскликнула она зло, подобрала ноги и обхватила колени руками. – Ненавижу Рим.

– Ты не поняла. Рима больше не будет. Будет наш мир. Вместо гениев – единая семья правителей. Вместо демократии и прогнившей олигархии – псы-стражи. Только такое государство может противостоять Чингисхану.

– Противостоять Чингисхану? – изломила бровь Береника. – Зачем? Мы должны радоваться его нашествию. Оно даст нам шанс на перемены.

– Опасность… – начал было Серторий.

– Плевать на опасность. Зато Бениту можно свернуть шею.

Он поднялся, натянул тогу на голое тело, сел за стол. У стражей все общее, как у них с Береникой: пунийская каша и одна чаша вина на двоих.

Мерзкая каша, безвкусная и с комками. Серторий склонился над миской, старательно растирая зубами недоваренное жорево. Проглотил с трудом. Поднял голову… Перед ним стоял мужчина высокого роста и могучего сложения – Геркулес, да и только. Как незнакомец вошёл – Серторий не слышал. Лицо гостя бугрилось бесформенным комом обтянутого кожей мяса. Невольно представлялось, как кто-то несимметрично сделал прорези для глаз, ткнул два раза – и получились ноздри, полоснул ножом – и разверзлась огромная щель рта. А уж после рана зажила, и по краям наросли два бордовых валика, чем-то напоминавшие губы. Тем более странной казалась ослепительная белизна ровных зубов. Серторий невольно содрогнулся и спешно отвёл взгляд от лица незнакомца.

– Это Гюн, – сказала Береника. – Он гений. – И она ободряюще улыбнулась гостю, как будто Гюн был красавцем, а не уродом. Улыбка эта не понравилась Серторию. Ну как же! Гения им только не хватало!

– Гений бога, – уточнил гость. – Я – абсолютная идея, абсолютный разум, меня никогда не тянуло стать человеком, как моего подопечного.

– Так почему же ты так уродлив? – усмехнулся Серторий.

– Он написал новую книгу. И даже издал её, – похвасталась за гостя Береника.

Затрёпанный том в чёрном переплёте бухнулся на стол перед Серторием. Тот взял кодекс, перелистнул.

– О чем она? О времени? – спросил Серторий. Ему не хотелось читать сочинение гения.

– О деньгах. Она так и называется: «Деньги».

Серторий пожал плечами:

– Разве об этом стоит писать книги?

– Гюн показывает, что любое богатство означает воровство, любой богатей – вор, и его можно и должно убить. Только отсутствие собственности – залог счастья.

Книга не заинтересовала Сертория, и он её отложил.

– Об этом философы болтают несколько тысяч лет. Что толку?

Лицо Гюна перекосилось ещё больше. Теперь оно напоминало старинную актёрскую маску. Он плюхнулся на ложе рядом с Береникой, положил ногу на ногу.

– Я знаю, что делать, – заявил Гюн. Он сделал эффектную паузу.

«Сейчас он заговорит о Платоне», – подумал Серторий и не ошибся.

– Мы должны осуществить то, что предлагал Платон. Построить его совершённое государство. – Гений повторил слова Сертория дословно, как будто подслушал.

– Гениально, – улыбнулась Береника, как будто слышала о Платоне и его идеальном государстве впервые.

– Так ты гений? – зло переспросил Серторий.

– Гений бога, – вновь повторил Гюн.

Серторий не стал спрашивать – какого. Это ему было неинтересно. Его интересовало другое. Почему, когда у него, Сертория, нет сил доказать своё право на дерзость, у других есть силы, чтобы перевернуть целый мир? Но на этот вопрос ему никто не мог ответить. Даже гений бога.

ГЛАВА VII

Игры Гета против исполнителей

«Вчера Авл Пизон Александр был помещён в Эсквилинскую больницу с диагнозом „отравление“. Несмотря на это, Бенит заявил, что будет присутствовать на играх в Колизее. Да здравствует ВОЖДЬ!»

I

Фортуна решила за императора его судьбу. Постум даже не злился на неё: глупо злиться, ибо перед Фортуной и боги бессильны.

Фортуна. Или все же Элий решил? Постум не знал, какой ответ ему больше нравится. Ему хотелось думать, что отец на его стороне. Любому сыну хочется думать, что родители на его стороне. Не всем так везёт. Постум перевернул ворох страниц «Акты диурны». Да, Александру не повезло. Вестник лжёт неуклюже – последнему бродяге в Риме известно, что Бенитов сынок перебрал дозу наркоты. «Мечта» – вот настоящий бич римской молодёжи.

Скрипнула дверь. Кто-то вошёл в таблин. Август никого не хотел видеть. Но Крот протянул императору записку. Постум прочёл. Несколько секунд сидел не двигаясь, глядя в одну точку. Очень хотелось посетителя выгнать. Но Постум преодолел этот первый порыв и велел пригласить в таблин подателя записки. Ни разу не видев её прежде, он представлял её злобной маленькой тварью. А вошла высокая стройная девушка в коротенькой тунике из тончайшей серебряной ткани – в этом году были в моде подобные наряды, каждая весна что-нибудь преподносит Риму в области моды. То Лютеция порадует, то Лондиний, то Антиохия отличится. Впрочем, и Рим блистает, но все реже и реже – не любит Бенит демонстраций моды. А эта красотка будто с подиума – длинноногая, тоненькая. Чёрные волосы струятся по плечам. Темно-карие глаза насмешливо и дерзко смотрят на императора. А черты лица… Если бы он был скульптором, то попросил бы её позировать для… Венеры? Минервы? Нет, ни та, ни другая. Но – богиня. Прозерпина? Да, да, наверное – Прозерпина.

Она заговорила. Тон был дерзкий, будто разговаривала она с ровней-ровесником, а не с императором. Она намекала. Но намёк её был слишком уж прозрачным. У неё есть письмо Постума, которое может его погубить. Письмо, адресованное Норме Галликан. Видимо, Бениту будет интересно узнать, кому отправляет деньги император. «Интересно», – согласился Постум. Отрицать что-либо было глупо. Гостья хочет получить за письмо миллион. Оказывается – примитивный шантаж. Но в какой великолепной упаковке!

Август пробовал спорить – не о сумме: из миллиона она бы не уступила и асса. Всего лишь о технике передачи денег. Он хотел получить оригинал письма. Она обещала. Но он знал – обманет. Ведь очень скоро ей понадобится ещё миллион. И ещё. Проще всего приказать Кроту прикончить эту тварь прямо здесь, в таблине. Тело вывезет и бросит на помойке – не будет же гвардия досматривать императорскую «трирему», а Гепом и Крот найдут потом её сообщников.

Но лучше использовать её иначе.

Постум сделал вид, что решение ему даётся с трудом, и согласился. Красавица улыбнулась, скрепляя улыбкой их договор, как печатью. Завтра она встретится с человеком Постума и передаст тому похищенное письмо. Взамен получит обещанный миллион.

Разумеется, она оставит себе копию. И через месяц явится вновь. Но месяц – это длинный срок. Особенно для приговорённого к смерти. Особенно для императора, желающего вернуть власть.

Когда-то Элий сказал ему: все решай сам. И он решал много лет подряд. Но теперь ведь есть у кого спросить. Можно спросить у отца, как быть. Но Постум знал, что не спросит. Он все уже решил.

Он начал игру.

II

Ночь Элий провёл как в бреду. Расхаживал по комнате и разговаривал с сыном. Убеждал. Приводил доводы. Ложился и не мог заснуть. Вновь вскакивал. Хлоя принесла ему таблеток. Он выпил, но не успокоился.

Прожитая жизнь казалась чудовищно непоправимой, все свершённое – мелким и ненужным. Как долго он считал, что главное – это остановить Триона и не дать тому создать новую бомбу. Главное – исправить ошибки. Что если он все сделал не так? А теперь исправлять поздно, слишком поздно. Книга напечатана и поступила в книжные лавки. Ни строчки не переделать. А все получилось не так, как хотел автор. Но как надо – по-прежнему неизвестно. Когда начинаешь писать книгу, кажется, что замыслил шедевр. Так и жизнь начиная, уверен, что будет она прекрасной, исключительной и, главное, такой, о какой ты мечтал. Но с каждой страницей, с каждым прожитым днём убеждаешься, что идёшь куда-то не туда. От первоначального замысла не осталось и следа. Вместо главной все больше отвлекают боковые линии и какие-то второстепенные, неизвестно откуда взявшиеся герои. Торопишься, исправляешь, и получается ещё хуже. Является приятель, чтобы взять почитать недописанное. Глядь – и лучшая сцена перекочевала в его библион. Он уже в шикарном доме, в новенькой «триреме» катит по Риму, а ты обживаешь чердак под раскалённой июльскими лучами крышей. Кажется, ты взялся за стило вчера, а времени потрачено уйма. И написано вроде бы много. И неплохо. Клянусь всеми девятью Музами, очень даже неплохо. Но работу над книгой придётся отложить, потому что она не интересует издателя, он заваливает тебя нудной и неинтересной подёнщиной, а книга пылится, стареет, теряет страницы и слова, и ты забываешь самые лучшие, ненаписанные сцены. Вечером, когда солнце скатывается за Яникул, ты вспоминаешь о книге и вытаскиваешь пожелтевшую рукопись, берёшь стило. Но не можешь писать – день, занятый мелочами, отнял все силы без остатка. Наспех, чтобы оправдаться перед самим собой, добавляешь пару строк и прячешь рукопись в обтрёпанный футляр. И вдруг звонок – громкий, требовательный в предутренний час, не сулящий ничего хорошего. И редактор раздражённым и злым голосом требует обещанную много лет назад рукопись к себе на стол. Сейчас! Немедленно! Ты торопливо дописываешь несколько фраз, имитируя заранее замысленный финал. Надеваешь чистую тунику. Достаёшь тогу. Останавливаешься перед зеркалом и видишь, что виски твои поседели. Морщины изрезали лицо, и дёргается левое веко. А чистая тога посерела от долгого лежания в шкафу. Ты выбегаешь из дома, ты несёшься. Ты все-таки дождался. Твой час! Но дорога выводит тебя куда-то не туда. Вместо массивного здания издательства со статуей бога Мома у входа ты видишь берег Тибра, зеленую непрозрачную воду и старика в чёрной от времени деревянной ладье. Старик теребит тощую белую бороду и манит тебя костлявым пальцем. И только сейчас ты соображаешь, что перед тобой не Тибр, а Стикс, и этот старикашка в ладье – Харон. Ты беспомощно оглядываешься, ищешь, кому бы передать рукопись. Но никого рядом нет. А налетевший откуда-то ветер рвёт листы из рук и бросает в мутную воду. И они исчезают. Не тонут, а именно исчезают, растворяются. И стопка листов становится все тоньше, тоньше…