Гай Орловский - Ричард Длинные Руки — король Страница 25

Я поспешно встал, мы принц и принцесса, но я доминант, а она женщина, это накладает, сказал торопливо:

— Джоанна, вас отец не отшлепает... за такие... ну?

Она улыбнулась еще хитрее:

— Что чешу собачку?

— Да, — подтвердил я, — мы еще те собачки. Родители обычно запрещают общаться с такими собачками.

Она прощебетала счастливым голоском:

— А мы все трое спим в отдельной комнате в покоях принцессы Аскланделлы!.. Чтобы всегда быть готовыми к ее услугам.

— А-а-а, — сказал я, — так мы почти соседи?

Она сказала зовущим голоском:

— Вот именно. Вы могли бы вспомнить еще в прошлую ночь.

— Ну, — возразил я резонно, — узнал о таком милом соседстве только сейчас. То-то мне всю ночь такое снилось... ух!

Она спросила живо:

— Ой, как интересно! Расскажите! С подробностями...

— Нет, — ответил я, — вам такое еще рано. Джоанна, меня дико тянет ухватить вас сейчас и потащить в постель, чтобы там проделать все, что снилось, но мне в самом деле срочно нужно разметить диспозиции и написать еще два десятка приказов и указаний. Потому я горжусь своей стальной волей, отказываясь вот сейчас от такой сладкой возможности демократа схватить и поиметь, ибо рыцарь — это не только самец, но и мужчина!

Она растерянно хлопала глазками, милое личико выразило непонимание, наконец пролепетала:

— Сэр Ричард?...

— Вам нужно вернуться к себе, — сказал я твердо. — Сейчас я только верховный главнокомандующий объединенными войсками. Пробуду им до завтра, увы!.. Труба зовет, я должен ответить на этот чистый небесный зов.

Бобик посмотрел на меня с негодованием, а ее хорошенькая мордочка искривилась, выражение стало такое, что вот-вот заревет, но вовремя вспомнила, что мужчины не переносят женских слез, считая запрещенным приемом вроде удара в спину или ниже пояса, через силу улыбнулась и прощебетала:

— Хорошо, ваше высочество! Как скажете, ваше высочество!.. До свидания, ваше высочество...

Я галантно проводил ее до двери.

— До свидания, принцесса. Приятных снов!

Кто там ждет в коридоре, трусливо интересоваться не стал, чувствую себя хуже некуда, я же не целомудренник и не аскет, какого же хрена, что за указы-приказы, когда сейчас уходит по коридору тепленькая и мягкая, пальцы сами по себе дернулись, уже хватают и мнут сладкую плоть, да что это со мной...

Мое тело даже вернулось к двери, ладонь упала за ручку, но так и застыла, я же в самом деле не только самец, хотя тот во мне сейчас визжит, падает на спину и орет в истерике, подай ему прям сейчас и немедленно.

— А вот шиш тебе, — прошипел я. — Трудно быть человеком, но надо, хоть и непонятно, зачем.

Бобик посопел и с грохотом бухнулся на пол, выбрав место на середине кабинета. Вот именно, говорил его взгляд, зачем. Надо жить, как вот он, легко и радостно.

Что это я совсем, мелькнуло в голове рассерженное. Не лучше ли быть демократом, тем все можно, свобода и самовыражение, а я тут весь скован цепями морали, да еще и сам себе прицепляю пояс верности, идиот высокоморальный.

Шаги в коридоре затихли быстро, моя стальная воля хоть и малость расплавилась, но вернула меня к столу, но теперь никакие идеи не кажутся важными. Самую главную заповедь Творец дал еще Адаму: плодитесь и размножайтесь, а я сейчас уклоняюсь от ее выполнения. Как же так, неужели разнузданные демократы ближе к пониманию целей Создателя, чем я, паладин Господа?

Оторвав себя от двери и снова усадив за стол, я прошипел зло:

— Да пусть хоть весь мир одемократеет! Всем назло останусь мужчиной и рыцарем... И даже сам над собой не стану смеяться. Ну, по крайней мере, не сейчас вот так сразу. Потом... не знаю.

Наконец распределил, кому куда идти, а кому оставаться в Сакранте, проложил маршруты, определил время, а если с погодой будут нелады — ранняя весна или слишком поздняя, Аскланделла внесет коррективы.

Петухов здесь не слышно, однако чувствую, что лег под утро, снова не высплюсь. В висках бьется пульс, слышу отчетливо шум крови, это же какие великие мысли должны бы сейчас рождаться, но почему-то думаю про всякую хрень, даже какие-то жопы поплыли перед глазами... не заснуть бы в дороге, в мороз многие вот так, а просыпаются кто в раю, кто в аду.

Итак, я кронпринц Сакранта, наследник трона. Но здесь мне ловить нечего, король Леопольд еще не стар, а удавливать его не стану, это вроде бы нехорошо. Но главное то, что в Гиксии у меня еще больше власти, там я вообще принц-регент, как бы правлю королевством... хоть и не правлю, однако же могу править!

Нет, не стану туда влезать и выказывать свои права. Даже не запущу лапу в королевскую казну, ее пока еще не стали называть государственной, потому это не преступление, а как бы добыча... нет, мне ее доверили на добровольной основе, а за доверие нужно платить доверием, иначе сам себя уважать не буду, а это вообще, говорят, плохо, хотя демократы бы не поняли моих терзаний. Да я и сам себя иногда плохо понимаю, амбивалентника хренова.

Что еще... ах да, мне принадлежат еще две трети Турнедо, я же граф Армландии, а в той я вообще после моих громких побед почти герой из древних легенд.

Ламбертиния тоже моя, хотя сперва придется об этом кому-то напомнить быстро и жестко, только надо подумать, как это сделать. К Барбароссе настолько теплое чувство, что даже не знаю, как реагировать на его действия.

Ну не утерпел, не утерпел, сколько лет готовился прыгнуть на это маячащее перед глазами герцогство, но явился я и опередил!.. Какое разочарование... И уже совсем было смирился, но тут нашествие несметной армии Мунтвига, я ринулся защищать свои северные земли, но что может сделать мальчишка против опытного полководца, что уже двадцать лет водит армии?

И когда от меня никаких вестей, то Барбаросса не выдержал... То ли сам, то ли поддался уговорам своих лордов, но важно ли это? Они вторглись в земли, что под моей защитой, вытеснили с боями мои войска, тем пришлось отступить в Вендовер, увозя и эльфийку, и теперь я просто обязан реагировать на оскорбление...

Не отомщу, как они это понимают, — потеряю всякий авторитет и уважение. А здесь с уважением теряют и власть.

Я только-только смежил веки, как Бобик, исполняя обязанности петуха, громко и сладко зевнув, подошел к кровати и встал на меня передними лапами, придавив, как бревнами.

— Чего? — спросил я спросонья.

Он повернул голову к двери. Я вслушался, в самом деле кто-то переступает с ноги на ногу. У Бобика такой слух всегда, а у меня, когда сильно сосредоточусь.

— Вот сам и принимай, — буркнул я.

Он опустился на все четыре, подумал и пошел к двери. Я сбросил одеяло, сел, зевая и потягиваясь, а в дверь деликатно стукнули.

— Зигфрид, — крикнул я. — Почему ты его не зарубил на месте?

Дверь приоткрылась, Зигфрид просунул голову, ехидно заулыбался, видя меня сонного и всклокоченного.

— Колебался, — объяснил он. — Вдруг не совсем одобрите...

Я махнул рукой.

— Впусти. Это Альбрехт, он с утра безобидный.

Он сказал удивленно:

— Верно. Мне бы так видеть сквозь двери!

— Бесстыдник, — сказал я.

Альбрехт вошел свеженький, одет с иголочки, щеголеват, но это у него всегда, на лице жадное нетерпение.

— Ну как маршруты?.. Доброе утро, ваше высочество.

— Не трусьте, граф, — сказал я. — Вы отправитесь с первым же отрядом. На то Плато Лягушек...

— Ракушек, ваше высочество.

— Сюзерену нельзя указывать такое, — сказал я, — пусть Ракушек, какая разница? Может быть, лягушки той эпохи носили на спине ракушки?.. Или на животе, чтобы не царапать пузо? Лягушки, как и люди, тоже разные бывают.

— Простите, ваше высочество, — сказал он смиренно, — я так-то не подумал, что раньше могли жить другие лягушки.

— Потом, — сказал я, — попрете без остановок дальше на юг. Там я вас встречу. А карту забирайте прям сейчас. У кого головы дырявые, пусть сделают себе по копии, а то заблудятся.

В комнате для завтрака свечи по моему приказу зажжены все, здесь уже помнят мои странные вкусы, слуги и управитель по завтраку неподвижно застыли у стен.

Слуга распахнул двери и провозгласил в пространство:

— Ее Высочество принцесса Аскланделла!

На пороге появилась императорская дочь, полная спеси и высокомерия, все та же мощная башня волос, умело перевитая лентами, бледное и нежное лицо, на котором особенно грозно смотрятся не по-женски густые черные брови, пусть и красиво изогнутые, как древки натянутых луков, а приковывающие внимание глаза стали как будто еще светлее, в них нет голубизны, во всяком случае, не больше, чем в льдинах на вершинах самых высоких гор.

Однако, как мне почудилось, в ее обычно бесстрастном и холодном взгляде промелькнуло нечто теплое, во всяком случае, я ощутил, как оно вошло в меня и разлилось по груди.

За нею вошли все три фрейлины, Джоанна тайком улыбнулась мне, однако Аскланделла отослала их небрежно-властным движением пальцев.