Караул устал - Василий Павлович Щепетнёв Страница 26

тысяч у нас нет. Сто пятьдесят тысяч — тоже хорошо. Решено, что «Вершины Фантастики» будут подписным изданием. И, если первого августа будет объявлена подписка, по условиям которой подписчики заплатят за первый том четыре рубля пятьдесят копеек (девочки говорили, что хорошая художественная книга не должна стоить дешевле поллитровки водки, и, кажется, убедили и Стельбова, и Суслова), к первому октября на счету издательства окажется более полумиллиона рублей. Из которых и будет выплачен аванс автору. Трехтомник выйдет в течение полутора лет, по полгода на том, и прибыль ожидается приличная. Экономика должна быть прибыльной — этот лозунг продвигает Стельбов, а «Молодая Гвардия» покажет, как лозунги воплощаются в жизнь, оборачиваясь полновесными рублями. Поэтому я сунул гордость во внутренний карман пиджака, и улыбался, вёл беседу с пани Лем.

Но обидно.

Да, он болен, но я с советами лезть не стал. Нет ничего бесполезнее, чем непрошеные врачебные советы, особенно когда они даются людям, тебе не близким.

Брежнев? А Брежнев для меня — и для большинства советских людей — был не чужим. Он воспринимался как родственник, возможно, дальний родственник, в крайнем случае — односельчанин. Но не чужой человек. Над ним подсмеивались, рассказывали анекдоты, но по-свойски, без злобы.

Потом Андропов. Ну, я ведь молодой медик, рвусь спасти всякого, попавшегося на пути. И опять же Андропов хоть уже и не односельчанин, но не чужой. Водителю автобуса же нужно помочь, иначе слетит в кювет, или в столб врежется.

Но теперь я стал сдержаннее. Не навязываюсь. В Польше, уверен, много своих замечательных врачей.

И я пошел на вокзал. К дорогому Карлу Марксу.

Может, покушения были как раз на меня? Я был истинной целью? Потому что лез с медицинскими советами к Брежневу, к Андропову?

Чтобы не лез впредь?

К Стельбову?

Глава 10

16 мая 1979 года, среда

«Братство»

Белые обречены. И фигур у них столько же, сколько у чёрных, и явных слабостей нет. Зато есть изолированная пешка с. Её защищают слон и ладья. Пока защищают. Но через семь ходов коня придется отрядить на защиту короля, и тогда пешка падёт. А вслед за пешкой падёт и белое королевство.

Кнаак это видит, Кнаак сильный гроссмейстер. Видит, но поделать ничего не может: играя белыми, он выбрал солидный, но несколько пассивный дебют, решив отсидеться в обороне. Но нет таких крепостей, которые комсомольцы не могли бы взять, применив знания, ум, честь и совесть.

Кнаак допустил образование изолированной пешки, и расплата надвигалась медленно, но неотвратимо. Мог ли не допустить? Мог, но тогда бы завязались тактические осложнения, и противник выбрал меньшее из зол. Ну, он так посчитал — тогда. Сейчас, возможно, сожалеет о решении, но это шахматы, а в шахматах ходы назад не берут. Такая уж это игра.

Почему он продолжает играть? Потому что в шахматах бывает всякое. Вдруг я не замечу лучшее продолжение? Вдруг перепутаю порядок ходов? Вдруг, наконец, Кнаака осенит, и он найдёт спасение?

Всяко бывает.

Пока гроссмейстер думает, смотрю на демонстрационные доски. Похоже, Смейкал решил не рисковать, играет с болгарином Ивановым на ничью. Кто может, пусть догонит!

Догнать его может разве что румын Чокылтя, но разноцветные слоны в его партии с Адамом Кулиговским делают ничейный исход почти предрешенным. Значит, так тому и быть: Смейкал займет второе место, Чокылтя — третье.

Самолет уходит в девять. Завтра. Остальные разъезжаются по суше. До Восточной Германии и Чехословакии совсем близко, ближе, чем от Чернозёмска до Москвы. До остальных стран чуть подальше, но все выбирают поезд. Кроме Гарсиа, конечно. Ему сначала на поезде в Вену, из Вены в Лиссабон самолетом, а из Лиссабона в Гавану опять самолетом. Такой вот анабасис.

Мне тоже вдруг захотелось на Кубу. «Куба, любовь моя! Остров зари багровой» — распевали мы ещё в октябрятские годы, и тогда Куба представлялась местом, где сбываются мечты. А какие у октябрёнка мечты? Тёплый океан, апельсины и бананы, и сражаться с американскими агрессорами! Стрелять из автоматов! Специальных, детских, маленьких.

Помнится, хотел ещё давно, после матча с Фишером, завернуть в Гавану, сыграть матч или турнир, но не случилось в то время на Кубе турнира. Ну, может когда-нибудь…

Кнаак сделал ход.

Я не торопился отвечать. Изображал задумчивость, нерешительность, сомнение. Наконец, делаю ход, нажимаю кнопку часов и с тревогой сморю на доску — не упустил ли я чего.

Пусть соперник считает, что заставил меня волноваться.

Обыкновенно последний день турнира подгадывают на выходные. Чтобы побольше зрителей было. Но на нынешнем турнире зал был полон всегда. В газетах писали, что военнослужащим и милиции настойчиво рекомендовали в свободное от службы время посещать турнир. Они и посещали, занимая три четверти мест. А четверть оставляли гражданским любителям шахмат. Те подтягивались к четвертому часу игры: сначала работа, а уж потом погляделки.

Вот и сейчас последние ряды начала заполнять штатская публика.

И вдруг трое вошедших стали кричать:

— Позор! Позор!

Нет, это они не по поводу игры Смейкала. В переводе с чешского на русский «позор!» — это «внимание!».

Но звучит неприятно. И непривычно. Обычно зрители куда более сдержаны.

— Русские танки идут на Варшаву! — это крикнула женщина лет сорока. На любительницу шахмат непохожа совсем. Во всяком случае, все предыдущие дни её в зале не было. Я бы запомнил.

И опять «Позор! Позор» — вся та же троица.

Их вывели из зала.

Стоило приезжать из Чехословакии, чтобы пошуметь?

Их вывели, а беспокойство осталось. Шушукаются, отвлекают.

Распорядитель подошёл к микрофону:

— Господа (то есть «панове», конечно), это была провокация. Никакого вторжения нет. С нарушителями и провокаторами разбираются.

Беспокойство только усилилось.

И я решил, что хватит. Хватит с меня и восьми с половиной очков.

— Предлагаю ничью, — сказал я сопернику.

Кнаак для вида подумал секунд тридцать, и протянул руку:

— Согласен.

Вслед за нами и