Дмитрий Дивеевский - Ось земли Страница 29

В общем, солнечным осенним днем 1928 года Александр Зенон, облаченный в сюртук и цилиндр, легко взбежал по ступеням Форин офис, приветно помахав перчатками швейцару, который «узнал» в нем старого знакомого. На сей раз профессор захотел ни много, ни мало проникнуть в канцелярию министерства и посмотреть бумаги под грифом «совершенно секретно», касающиеся событий в Москве. Он шел в хорошем настроении, потому что ко всему прочему встретился с городом своей юности. Отец часто привозил мальчика Сашу в британскую столицу из Кембриджа для посещения музеев и других культурный заведений.

Александр Александрович не спеша двигался по незнакомым для его коридорам министерства в поисках канцелярии. Солнечные лучи освещали старинные стены через сверкающие стекла высоких окон, по коридорам пробегали чиновники, во всем чувствовалась рабочая и деловитая атмосфера, которая невольно передавалась профессору.

Однако хорошее настроение испарилось, когда Александр Александрович увидел у входа в кантину знакомую фигуру человека, читавшего меню. Человек этот был одет в хвостатый фрак из черного персидского шелка, а ноги его украшали щегольские гамаши с белым фетровым верхом. Понятное дело, это был Порфирий, который с приветливой улыбкой повернулся в Зенону и сказал:

– А я Вас у дверей столовки поджидаю. Давайте зайдем, поланчуем, наши дела обсудим.

Зенон с чувством внутреннего раздражения и бессилия подчинился. Порфирий снова предлагал собственные услуги вместо того, чтобы открыть дорогу к нужным историческим фактам.

Они сели за столик и заказали кофе с кексом.

– Умный Вы человек, Александр Александрович. Другой бы материалы по высылке Троцкого где-нибудь в Гуверовском центре стал искать, а Вы прямиком сюда, в Лондон, на Уайтхолл стрит.

– Пользуюсь Вашими рекомендациями, Порфирий Петрович. И надо заметить, об этом не жалею. Кстати, костюм Вам очень к лицу. Вылитый мистер Пиквик.

– Признаюсь, этот маскарад меня развлекает. Не так много у меня развлечений, знаете ли. Это – одно из любимых. Кстати, Вы бы и у меня пораспрашивали про высылку Троцкого. Как никак, в ту достославную эпоху я жил и творил там, где эти события происходили.

– Да, свидетельства очевидца весьма интересны и я все время думаю взять Вас в оборот. Хотя, честно говоря, самое главное, о чем я хочу вас расспросить, это 1937 год.

– Всегда к вашим услугам. А чем же Вам 1928 год не интересен? Или уж кроме репрессий в СССР Вас больше ничего не интересует? А между тем, в Москве очень резвая общественная жизнь происходила. Прямо скажем, мало кто от нее в стороне находился. Патетика революции ведь еще вовсю звучала! Я сам на поэтические вечера в Политех хаживал. Ни одного не пропускал. И не в зале сидел, а на сцене, в президиуме. Вот так!

– Правда, что Владимир Маяковский на этих вечерах позволял себе эскапады?

– Такие это были вечера. Удивительного ничего нет. Вот пример: Володя вечно держал обе руки в карманах брюк. И однажды какой-то зритель ему крикнул: «Владимир, почему Вы держите руки в штанах?» И он ответил: «А это я играю в карманный биллиард» и тут же выдал четверостишие:

Долой прыжки, хоккей, футболИ все иное прочее.Предпочитаю спорт иной,Шары в штанах ворочая.

– Нда-с. Так почему Вы привлекаете мое внимание к этому времени в Москве?

– Потому что Вы увлеклись англичанами и за сосенками леса не увидите. Английскими документиками я Вас, конечно, обеспечу. Но Вы из них только английские представления почерпнете. Могу сразу сказать, что высылка Троцкого была для них ударом. Их надежды на внутреннюю грызню не оправдались. Собственно, с этого времени они начинают готовить условия для похода Германии на Восток. А вот что в это самое время происходило внутри СССР – на мой взгляд, куда интереснее.

– Наверное, в разных слоях высылка воспринималась по-разному. История об этом довольно много пишет. Собственно этим актом Сталин вынес приговор легальной оппозиции. Начинается подготовка к репрессиям.

– Ну уж, ну уж. Так и к репрессиям. До этого еще почти десять лет.

Нет, друг мой. Я может и прилетел к тебе сегодня для того, чтобы одно дело рассказать, о котором ты у англосаксов ни одной строчки не найдешь.

– Опять интригуете, Порфирий Петрович.

– Думай что хочешь, но без этого дела ты ничего не поймешь.

– Не томите, господин критик.

– Вот вот, как раз как критик я сейчас и сгожусь. Слушай, архивариус.

Чем эта самая эпоха нам всем, то есть, людям мысли и чувства, запомнится? Тем, что сам собою назрел водораздел между крайними течениями искусства и корневым потоком, который никогда не исчезал.

Чтобы тебе понятней было, Сашхен, между реализмом и авангардизмом во всех областях. И в живописи, и в поэзии и в прозе и в драматургии. Спросишь, а почему они бок о бок не уживались? На это есть всякие ответы. У меня, например, такой. Тому было несколько причин. Первая и самая главная заключалась в том, что авангардисты стремились стать корневым потоком, а всех остальных оттеснить в сторонку. Нового здесь ничего нет. Их собратья в Европе это успешно сделали и к сегодняшнему дню выродились в невыразимую чушню. А в России у них не получалось. Корневые никак не сдавались. Была, конечно, слабинка сразу после Октября, но потом они опять в силу вошли. Короче говоря, водораздел.

– Что-то я не пойму, причем здесь высылка Троцкого.

– А при том, что авангардисты, как и сам Троцкий – все сторонники крайностей. Это направление является троцкистским по духу. И нет ничего удивительного, что в нем объединились сторонники Лейбы. Так сказать, идейные сторонники. И водораздел как раз тем и интересен, что обнаружилось тихое восстание творческой интеллигенции против Иосифа Виссарионовича. Этим людям сталинизм был хуже ножа, да не подумай, что от их демократической натуры. Какие троцкисты демократы? Смешно даже. Просто они почуяли близкий конец своего торжества. Как Вы помните, Иосиф Виссарионович придумал новый реализм, который назвал соцреализмом.

– Только не дурите мне голову рассказами, что Сталин разбирался в авангардизме или конструктивизме и осуждал их безыдейность. Для него это была черная дыра.

– Буду я тебе голову дурить, Сашхен! Сталин не был ни эстетом, ни знатоком всяких тонкостей, а вот соцреализм он с собой для чего-то привел и в моем лице вы видите стойкого приверженца именно соцреализма.

– Тогда объясните, зачем ему это надо было.

– Начну все-таки не с политики, а с пристрастий вождя. Он действительно, в тонкостях искусств не разбирался и перед «Черным квадратом» Малевича от восторга не описался бы.

Особенно важны, как Вы понимаете, литература, театр и кинематограф. Именно им вождь уделял самое пристальное внимание. Он очень правильно считал, что через эти средства можно агитировать как в пользу власти, так и против нее. Вот и вся загадка. Не культурные тенденции, а политика его интересовала в первую голову. И ничего удивительного в том, что он стал привлекать на свою сторону русские таланты и заменять ими космополитов, которые тогда все заполонили повсеместно. Почему? Потому что реалисты отражают реальную жизнь, в первую очередь, жизнь народа. Чьи симпатии они завоевывают, а Сталин вместе с ними? Конечно, народа. Какие могучие таланты тогда появлялись, батюшки мои! Возьмите хоть Корина, хоть Коровина, хоть Герасимова, хоть Довженко и множество других. Разве психические расстройства Филонова, которые он зафиксировал на бумаге, можно рядом поставить? А летающих евреев и козлов Шагала? Смешно, ей Богу! Смешно, братец. Шагал своими синими какашками весь потолок в Гранд-опера испоганил. А его единомышленники, языками цокают: ух, гениально, ах, неподражаемо! Тьфу! А вот соцреалисты действительно титаны! На пейзаж Пластова взглянешь – душа винтом в небо пошла, счастье чуешь во всем организме. Сталин изобрел оружие в борьбе за душу народа – соцреализм и это было сильное оружие. Другое дело, как им сталинские бюрократы пользовались. Тут, батенька мой, разыгралась целая драма. Но не об этом сейчас. Короче, с соцреализмом приверженцы Лейбы смириться не могли. Это был их смертельный враг, потому что показывал их пустоту. Они стали это дело саботировать типичным для них способом. Молодежь зажимали, стариков травили. Ничего не узнаете? Нет никаких параллелей с вашей современностью?

– Порфирий Петрович, выходит, любое независимое мнение – уже троцкизм. Тогда не только оппозиция, но и Пастернак, и Ахматова, и Мандельштам не имели права на существование?

– Ты мозги мне не дури, Сашхен. Никогда не поверю, что ты Пастернака писателем считаешь. В его «Доктор Живаго» только селедку заворачивать. Уж такой страдалец был этот лауреат нобелевской премии, что вся родная интеллигенция соплями по его нелегкой судьбе облилась. А я, как молотобоец писательского цеха, скажу: позволь мне непредвзятый критический анализ его писанины провести – расплющу ее в блин на своей критической наковальне. Так ведь и сегодня не позволят! Сидят, караулят, как бы кто бранное слово не сказал! Но это не главное. Главное, для кого творец пишет – для кучки кухонных шептунов, которые в его стишках смутные ассоциации вылавливают, иди для народа, которому ежедневный духовный свет нужен? Думаешь, народ в пастернаковщине хоть какой-то свет узрит? Знаешь ведь, что не узрит. И не потому, что он стихотворную заумь плодил. Нет, не поэтому! Народ инстинктивно антинародную писанину отторгает. А она у него антинародная! Простой человек в пастернаковских екивоках ясный подтекст увидит: не для тебя, быдло, написано!!!