Первая кровь (СИ) - Черемис Игорь Страница 29

Тем удивительнее для меня самого оказался тот энтузиазм, с которым я в понедельник после учебы отправился в библиотеку. Жасым с Дёмой, кажется, мне просто не поверили — этот мой поступок шёл вразрез со всеми их представлениями обо мне. Но я честно добрался до высокого, похожего на античный храм здания неподалеку от Кремля, получил читательский билет и оккупировал один из столов в читальном зале с грудой периодики.

Впрочем, мой первый день в библиотеке был потерян зря. Я ещё не представлял толком, какие знания я хочу получить из советских газет, и что эти знания должны подтверждать или опровергать. Поэтому в тот вечер я тупо листал подшивки «Правды», «Известий» и «Труда» за текущий год, пытаясь понять, чем они отличаются друг от друга и отличаются ли вообще.

Какие-то отличия, конечно, были. Несмотря на то, что СССР многие считали чем-то монолитным, в нём существовало сразу несколько реальностей, а единство было предназначено для трансляции вовне. Та же пресса была очень и очень разной — если не хватать по верхам, а погрузиться в детали.

«Известия», например, были органом самого главного из Советов и предназначались в первую очередь для публикации решений этого законодательного органа; в промежутке между сессиями газета походила на «Правду» до степени смешения. «Правда» делала всё то же самое для Центрального Комитета единственной и неповторимой партии, а вот «Трудом» занимались профсоюзы — насколько я помнил, те самые, что курировали якобы народную команду «Спартак». Были ещё комсомольские издания, отраслевые министерские, издания местных советов и местных комитетов всё той же партии. Всё это выходило какими-то безумными тиражами и чаще всего заканчивало свою жизнь в сортирах — таким немудреным способом советские граждане справлялись с дефицитом туалетной бумаги. Старшее поколение ещё помнило о том, что за такое использование газет с портретами вождей могли и наказать по всей строгости социалистического законодательства, но сейчас за этим никто не следил. А оповестить своих читателей про вред густо замешанной на свинце типографской краски газеты ещё не додумались.

Часть уцелевшего тиража оседала в библиотечных подшивках, но их не предполагалось хранить вечно, так что многие номера до оцифровки, затеянной библиотекарями будущего, просто не дожили.

Во вторник я пришел более подготовленным. У меня с собой была толстая тетрадь на 96 листов большого формата, пара карандашей и желание израсходовать и то, и другое как можно быстрее. Информацию я решил получать из «Правды» — не из-за названия этого боевого листка воинствующего коммунизма, а потому, что она была первична. На будущее я запланировал ещё и близкое знакомство с журналом «За рубежом», чтобы хоть немного представлять, чем сейчас живет загнивающий Запад. Возможно, где-то в тут, в Ленинке, имелись и буржуйские издания, хотя бы левой направленности, но свои познания языков вероятных противников я оценивал как недостаточные. Впрочем, пока что меня интересовал только Советский Союз.

Конечно, в моё время прессу СССР не пинал только ленивый — мол, тогда писали исключительно враньё, которое соответствовало текущему курсу партии, а попытки донести до народа правду жестоко карались. Но всё было гораздо проще. Какие-то темы действительно попадали под негласные запреты, какие-то освещались, но, скажем так, не очень оперативно. Но в остальном у журналистов была полная свобода творчества — они могли хоть изо дня в день бичевать отдельные недостатки, о которых, к слову, часто говорили и с высоких трибун. Ещё они были обязаны доносить до простых обывателей партийную линию в неискаженном виде — достигалось это путем простой публикации решений всяческих съездов и речей первых лиц государства.

Меня в этой прессе интересовало только одно — смена лиц, стоявших во главе страны. В будущем дежурные шутки про нынешнюю политику были связаны со смертями — тут тебе и «гонки на лафетах», и «пятилетку за три гроба», и помпезная «эпоха пышных похорон». В чем-то авторы шутеек были правы — до начала восьмидесятых такая чехарда на самом верху происходила только в самые первые годы советской власти; даже в тридцать седьмом обитатели властного Олимпа в целом избежали знакомства со взращенными ими палачами из страшного НКВД. Ну а переход власти после смерти Сталина был вообще похож, скорее, на быстрый и относительно бескровный переворот; Берия с этим не согласился бы, но кому интересно мнение этого английского шпиона? В общем, почти все годы советской власти шёл рутинный и неторопливый процесс обновления элит.

Но в конце семидесятых политики высшего звена прнялись умирать просто так — возраст пришел, здоровье ослабло, организм сдал от постоянных нагрузок, ведь они и в самом деле работали как лошади. Два высших гроба из трёх я со своим попаданием в 1984-й благополучно пропустил и лишь смутно помнил, что мы не учились, когда хоронили Брежнева — но это в школе. Андропов умер совсем недавно для меня-сегодняшнего, но для меня-из-будущего и это событие смазалось из памяти. Кажется, и тогда нам тоже дали поплакать в одиночестве.

Смерти первых лиц любой команды и приход новых лидеров, как я знал из собственного опыта, означал и приход его доверенных лиц, которые старались оперативно занять ключевые позиции. Ведь если новый начальник будет полагаться на те кадры, которые оставил ему предшественник, то очень скоро станет пятым колесом в телеге и будет уволен или уйдет сам. Я наблюдал подобные трюки многажды — в нашем таксопарке, где я провел десять весьма познавательных лет, от одного кризиса до другого, собственники менялись регулярно, и каждый считал своим долгом прислать нам нового директора. В принципе, для простых таксистов вроде меня эти назначения не значили ничего — разве что могли заставить какие-нибудь тупые отчеты делать после смены или запрещали заезжать на ремонт туда, куда мы ездили раньше. Это было связано с разрывом взаимовыгодных контрактов, которые предыдущий директор заключал с фирмой, принадлежащей его маме или тёще. Поэтому было даже интересно наблюдать за тем, как в руководстве сменяются всякие замы по финансам, маркетингу и прочим непонятным работягам премудростям.

А однажды этот процесс запустили на уровне всей Москвы — Лужков внезапно утратил доверие, на его место сел новый градоначальник, который года два налаживал работу и расставлял своих людей на ключевые позиции. Эти два года были не самыми приятными в жизни столицы, но зато потом всё заработало весьма интересным образом.

Так вот, смена Генеральных секретарей не могла не сказаться на персоналиях, которые вели работу на этажах пониже. При Сталине начальникам было попроще — расстрелял подчиненных предшественника, набрал новых и работаешь, пока не придет твоя очередь. К восьмидесятым такой подход признали нерациональным, поэтому тех, кого раньше обязательно проводили бы к стенке, всего лишь задвигали куда подальше или с почетом провожали на пенсию. Во всяком случае, я помнил — или мне говорил кто-то из моих пассажиров, — что к развалу СССР в ЦК сидели только горбачевские кадры. Но до Горбачева был ещё год, и про судьбы брежневской когорты при Андропове и Черненко мне нужно было выяснить самостоятельно.

Возможно, был более простой путь узнать искомое. Но меня пугала перспектива попасть на заметку какому-нибудь секретному сотруднику компетентных органов. Затеряться в самой большой библиотеке страны было проще, чем в каком-нибудь районном заведении. Сидит студент, читает правильные газеты, иногда чиркает карандашиком в тетрадке. Фонды не портит, тишину не нарушает, неприятностей от него никаких — в общем, паинька, а не читатель.

Правда, от изучения недавней истории родной страны меня слегка отвлекал внешний фактор. Я никак не мог забыть прошлую субботу и многажды прокручивал в голове случившиеся события и вспоминал встреченных тогда людей. Алла, Врубель, Цой, «киношники», Виталик, таинственный Михаил Сергеевич. Концерт в клубе инженеров-физиков, поездка на «двушке» по вечерней Москве, поселок художников на Соколе, странный разговор со всё тем же таинственным Михаилом Сергеевичем, который явно не был Горбачевым.