Кинжал Немезиды - Дмитрий Чайка Страница 29

— Аэд! — обрадовался стражник. — Вот ведь здорово! У нас тут такая тоска… Пойду, десятнику скажу.

Ворота открылись совсем скоро, и Безымянный с любопытством оглянулся по сторонам. Пилос похож на Микены, только немногим поменьше. Вон торчит портик мегарона, где царь пирует со своими гекветами. Там множество комнат, где тысячи женщин чешут шерсть, прядут и ткут. Там хранилища зерна и масла. Там же устроены расписанные картинами ванные комнаты, где цари и царицы совершают свои омовения. К стенам крепости лепятся десятки зданий поменьше. Здесь и кузни, и мастерские камнерезов, знаменитых на весь ахейский мир. И ювелиры, и колесники. Колесницы хранят тоже здесь.

Две тысячи рабынь, вольные мастера, полсотни писцов и две сотни воинов живут тут постоянно. И многие из них никогда не покидали этих стен. Они покинут их только после смерти.

— Тут сидите до вечера, — стражник привел их в небольшую комнатку, где на полу лежал свежий тростник. — Вам принесут хлеба и вина. Вечером будет пир, порадуете ванакса. Если он останется доволен, то щедро наградит тебя, аэд.

Воин ушел, а Безымянный задумался. Ванакс, так себя называет Фрасимед. Так когда-то называл себя и Нестор, его отец, который Агамемнону был союзником, а не слугой-басилеем.Вот, значит, как…

— Ешь, Баки, — сказал он, когда молчаливая служанка принесла им одну ячменную лепешку на двоих и кувшин разбавленного вина. Безымянный разломил лепешку пополам, и для этого у него имелись все основания. Тощий, как его посох мальчишка мог съесть за троих.

Баки украли ливийцы года четыре назад и продали на побережье сидонским купцам. Так, меняя хозяев, он попал на рынок Энгоми, где дядька, так Баки называл хозяина, что-то увидел в нем, выкупил и привел в храм Наказующей, который и стал для пацана настоящим домом. Жалел ли Баки о своей судьбе? Да ничуть. Он ведь никчемный сирота, приживалка при своей общине, который гнул спину с малых лет. С тех самых пор, как лихоманка забрала мать и отца. В Черной Земле сироты не пропадали с голоду. Любой староста, жрец и чиновник обязан был пристроить бедного ребенка туда, где о нем позаботятся. Сирот кормили, но за эту милость приходилось рвать жилы от зари до зари. Каждый, чей хлеб ты ел, норовил попрекнуть этим. И так уж вышло, что работу в поле Баки возненавидел, не видя в ней ни малейшего просвета между рождением и смертью. Чернь появлялась из грязи и в грязь же уходила. Так верили высшие. Знать и жрецов ждало доброе посмертие. Они и после суда Осириса оставались богачами. А бедняка относили подальше от священной реки, заворачивали в циновку и закапывали в песок, чтобы пустыня вытянула воду из его тела. Потом его засовывали в саркофаг из глины, бросали туда горсть фиников, ставили кувшин с пивом и клали грубую фигурку-ушебти. Крестьяне, изнуренные бесконечной работой, верили, что именно она будет трудиться вместо них после смерти.

Баки, обладавший острым умом, ничего хорошего для себя в такой жизни не видел, а потому отринул богов своей страны сразу и навсегда. Все равно их власти на Кипре нет. Так к чему напрасно переводить жертвы, если их можно отдать тому, кто может тебе помочь? Тем более что он тоже принял посвящение. Младший жрец богини Немезиды Гневной, Приходящей в ночи, Неотвратимой, как сама смерть. Это же о-го-го! Жаль только похвалиться этим никому нельзя. Служба его тайная. У него ведь даже имени своего больше нет, Госпожа забрала его. А Баки на языке Черной Земли означает «слуга». Обычное имя для того, кто с рождения месит босыми ногами нильскую грязь. И мальчишка, слопав свою половину лепешки в мгновение ока, растянулся на тростнике и задремал.

Визит бродячего аэда — это не самый плохой повод для пира. В захолустный Пилос еще не приходили купцы после зимы, а потому по новостям здесь изрядно истосковались. Пока знатные воины укладывались на ложа, Безымянный пробовал, как натянуты струны его кифары, и с любопытством разглядывал мегарон. Он довольно велик, двадцать на двадцать шагов, а стены его поштукатурены и расписаны фигурками людей, животных и рыб. Крит отсюда совсем недалеко, а потому, скорее всего, этот дворец строили, вспоминая величие его погибших царей. Тут совсем не так, как в Микенах и Тиринфе. Круглый очаг-жертвенник огромен. Он сделан из тесаного камня и обложен по кругу резными плитами из алебастра. Ширина очага без малого восемь шагов, а четыре толстые колонны, окружающие его, подпирают потолок, который в этом месте образует отверстие. В него и выходит жертвенный дым. Через него же в мегарон попадают солнечные лучи. Пир вот-вот начнется. Вдоль стен стоят служанки, готовые принести добавки, а виночерпий уже смешивает вино в огромном кратере. В Пилосе, как и в Микенах, почитали пьянство тягчайшим и постыднейшим из прегрешений.

— Восславим же богов, отважные мужи! — произнес царь Фрасимед, сидевший на троне, вырезанном из цельной глыбы алебастра.

Царь плеснул вином в очаг и бросил туда несколько кусков хлеба и баранье бедро. Сырое мясо зашипело, подняв смрадный дым к небу, а гости оживились, потянув руки к лепешкам и жареной козлятине, которую как раз внесли в зал. Царь умостился на ложе и придвинул к себе столик с едой. Сегодня было скучно. Несколько корявых славословий боевых друзей не могли удовлетворить Фрасимеда, и он махнул рукой аэду.

— Пой!

Безымянный встал, поклонился, а потом провел пальцами по жилам, натянутым на черепаший панцирь. Песен и стихов у него было в запасе много. Ему в Энгоми полную сумку папирусов напихали, на все случаи жизни. Он прочистил горло и затянул нараспев.

— О, Фрасимед, воитель отважный, царь над царями,

Что Пилосом правит могучим,

Богатым и славным, построенным крепко.

В битве свирепой, вздымающей крики до неба,

Ты на врага устремляешься первым, бесстрашный и ярый.

Медью сверкающей грудь защитив, потрясая копьем смертоносным,

Сердце врага превращаешь ты в сердце оленя.

Быстро несут тебя кони, как вихрь на просторе широком,

Пламя великой отваги горит в твоем взоре суровом.

Богоподобный, в поножах чеканных,

Многих сразил ты рукою могучей.

Славят тебя твои пилосцы, верные, сильные вои,

Ибо под сенью десницы твоей не страшны им

Ни копья, ни стрелы пришельца.

Нестора сын предостойный, хранитель отцовой твердыни,

Вечная слава тебе, в бой водивший отважных!

Гости заревели в восторге, застучав по столу