Евгений Красницкий - Бешеный Лис Страница 3

– И грамотные! – с нажимом добавил дед.

– А это зачем? – делано удивился Мишка. Сам-то он был за грамотность «обеими руками», но вот с чего дед этим так озаботился?

– А купцы неграмотных вообще за людей не считают! И грамоте учить в нашей школе будешь ты! Вот с музыкантов и начнешь, наверняка даже своего имени прочесть не могут!

«Доигрался! Ученые книги, ученые книги, придурок! Будешь теперь: А и Б сидели на трубе! А с другой стороны, не к отцу же Михаилу их водить!»

– Буду, что ж поделаешь? – смиренно произнес Мишка. – Только есть и еще одно дело, которому учить придется. В дороге лекаря не найдешь, а раны и болезни ждать, пока доедешь, не станут. Как-то надо тетку Настену уговорить, чтобы лекарскому делу обучать согласилась. Не полностью, конечно, но самым необходимым вещам.

– Не уговаривать надо, а плату предлагать. И остальным тоже. За «спасибо» никто работать не будет. Я поэтому Никифору плату за обучение и не назвал – сам пока не знаю, но получится недешево!

– Но для себя-то мы людей забесплатно учить будем! Вернее, за счет тех, кто платить будет. Только вот этих-то чему учить станем?

– Тому же самому, – решительно заявил дед, – знаний лишних не бывает!

– А ратнинцев, если родители их к нам пошлют?

– Кхе! Да, тут подумать надо…

– Деда, опять так же: какая цель? Вот у нас как бы два вида учеников. Первый вид – охранники купеческих караванов. Их учим воевать с татями, малым числом, посреди пустой дороги и при этом защищать караван с людьми и скотиной. Второй вид – ратнинцы. Их учим воевать в составе десятка и сотни. Воевать в строю, против таких же ратников, брать на щит укрепленные места или, наоборот, защищать и… все такое прочее. Получается, что совсем разных людей учим. Точнее, сначала, когда бойца самого по себе готовим, всех можно учить одинаково, а потом разделять: одних в охрану, других в кованую рать. А вот своих как учить?

– Верно в твоих книгах написано: все от цели зависит. – Дед сожалеющее вздохнул. – Эх, мне бы в твои годы такой отец Михаил попался… А своих… Своих надобно всему учить! И тому, и другому.

– Тогда получается три этапа… э-э… три срока обучения. В первый срок учим всех одному и тому же. Потом разделяем: охрану учим одному, ратнинцев другому. Наших людей учим вместе с ратнинскими. Потом, в третий срок, учим наших тому, чему учили охрану. Так?

– Вроде бы так. Кхе! Хитер ты, Михайла, наши-то лучше всех выучены будут!

– Так для себя!

– А для сотни? Я сотню не брошу, какая бы она ни была!

В голосе деда слышалось не просто упрямство, что-то в тоне, которым были произнесены эти слова, «зацепило» Мишку, напомнило нечто из ТОЙ, прошлой жизни. Да! Таким же тоном говорили мужики, отказывающиеся выбросить партбилеты после указа Ельцина о запрете компартии. Обычные мужики: работавшие, воевавшие, растившие детей, не причастные ни к репрессиям, ни к злоупотреблениям, ни к маразматической дури «партстарцев», ни к перестроечной шизофрении.

«Именно так! Он с этим вырос, с этим и умрет! Отказаться от ратнинской сотни для него то же самое, что отказаться от всей своей прошлой жизни. Все видит, все понимает, но рушить то, что создавалось в течение столетия, и сам не будет, и другим не даст. Значит, и разговор надо строить соответствующим образом».

– Во-первых, деда, для сотни мы и так выучим ребят лучше, чем если бы школы не было. А во-вторых… Деда, а ты когда-нибудь думал, почему сотня потихоньку все хуже и хуже становится? Только не говори, что люди мельчают или что жирком от спокойной жизни поросли. Для того, кстати, деды наши и воевали, чтобы внукам лучше жилось. Ты сам говорил, что для одних воинское дело обуза, а для других – нет. Можешь общую причину указать, которая часть людей от воинской жизни отваживает?

– Кхе! Общую для всех? – Дед задумчиво поскреб в бороде. – Больно мудрено! У каждого – свое.

– Ну тогда перечисляй: у кого – что.

– Перво-наперво, всегда есть людишки ленивые, дурные или просто слабые.

– С этими уже ничего не сделаешь – балласт… э-э… лишний груз, мусор.

– Верно, мусор. Но они опасны, потому что лень и дурость заразительны. Они и других за собой тянут. Всякий лентяй норовит трудягу дураком выставить, слабак сильного человека – зверем тупым, а трус храбреца – сумасшедшим. А если таких много становится, то все: ни порядка, ни дела серьезного, ни работы добротной. Все, как гнилая тряпка, расползается!

«Точно по Гумилеву! Субпассионарии: „Будь таким, как мы!“ Какая же ты умница, дед!»

– Деда, из сотни таких не выгнать, они только за чужими спинами выжить и могут. А вот из своей дружины – запросто! Да и выгонять не придется, они туда и не попадут. А другие причины?

– Да вот хотя бы Степан-мельник. Мельница-то не его – общинная. Он у старосты уже несколько раз ее выкупить хотел, но не вышло. Теперь, похоже, свою ставить собирается. Сейчас плата за помол в сотенную казну идет, а если мельница у Степана своя будет, тогда плата ему пойдет. Ему воинское дело только помеха, ну разве что прикрытие, чтобы податей не платить. Еще… Кого бы еще вспомнить? А! Да дядька твой – Лавр! Он как с мечом разомнется, так на следующий день тонкую работу делать не может – руки чувствительность теряют. А ведь талант у мужика! Но если воинское умение не поддерживать, убьют. Вот и выбирай!

– Ну вот и понятно все! – Мишке сразу стало легче объясняться – дед сам все рассказал. – Одни к службе неспособны, а другие дело себе нашли, которое им интереснее и полезнее. Противоречия между ними сотню и раздирают: между умными и дураками, между трудягами и лентяями. А истинные воины как бы в стороне остаются, они и тем и другим – помеха. Когда-то сюда пришли по велению Ярослава Мудрого сильные люди, для которых воинское дело было главным. Для всех! Постепенно начали накапливаться другие: дрянь и люди дельные, но заинтересованные чем-то другим. Сотня перестала быть единым телом. Ты еще не все про субпассионариев… про слабаков и дурней рассказал. Это они чужаков в Ратное не допускают. Дельные люди и рады бы дополнительные рабочие руки к своим делам приставить. Воины тоже хотели бы численность войска увеличить. Вот ты, например, шестерых учеников везешь, так? Но хитростью приходится. Ты припомни: кто громче всех орал бы, если б ты их просто так привел?

– Кхе! Те самые – мусор.

– Вот, деда! Собственная дружина – не блажь твоя, а спасение воинского сословия из того болота, в которое сотня превращается. Уведешь воинов – и Ратное в город превратится еще быстрее. Появятся купцы, ремесленники, другие дельные люди, которых ратная служба от дел не отвлекает. Но соберутся там же и пьяницы, и тати, и побирушки, и прочие шпыни ненадобные – от этого ведь тоже никуда не денешься.

– Нет, Михайла, я сотню не брошу, на то я клятву давал. Помру или убьют – другое дело, а так… Нет!

– Но свою-то дружину собирать будешь?

– Буду!

– А с чего ее кормить?

– А как мы кормимся? Землю пашем, торгуем, добычу и холопов на войне берем, другие дела всякие… Ага! Вот, значит, ты о чем! Другие дела… Ишь как подвел, книжник! Ну и что ты надумал?

– Воина, так же как и других дельных людей, ничего от главного дела отвлекать не должно. Дружину кормит боярин! Для того у него есть земля, а на ней холопы или просто смерды, которые за землю и защиту сколько-то платят боярину. Тогда воинский дух в дружине не умрет.

– Ты насчет воинского духа… Кхе! Того… поаккуратнее.

– А что такое?

– А то… – Дед, похоже, колебался: говорить или не говорить? Потом все же решился. – Кхе! Ну ладно… Ты хоть еще и не ратник, но в бою уже побывал, не в настоящем, конечно, но смерти в лицо глянул. Опять же «Младшая стража»…

– Да что такое, деда?

– Старика на костре помнишь? Который Триглава славил?

– Такое забудешь… – Мишка знобко повел плечами.

– Ну так вот. Он воином был, я сразу понял!

– Ты ему еще подпевать стал.

– О том и речь. Мы, конечно, христиане… и все прочее, что положено. Но и Перуна тоже не забываем… И Трояна. Потому что воины. Воинского духа в них больше, чем в кресте.

– Так ты ту женщину в лесу… – До Мишки только сейчас дошло, почему дед столь скрупулезно исполнил тогда языческий погребальный обряд. – Ну у которой «громовая стрела» была… Понятно…

– Объяснять, что трепаться об этом…

– Не надо! А за умирание воинского духа прости – не знал я. Боги конечно же бессмертны.

– Тринадцать лет… Едрена-матрена… Что же с тобой дальше будет?

– Дальше будет четырнадцать. Скоро уже. Что вы с Никифором на меня, как на урода, дивитесь? Сам же сказал, что учение на пользу!

– Иди-ка ты… в сани. Поговоришь с тобой, потом три дня голова пухнет, шапку не надеть.

Сани были нагружены, что называется, под завязку, путь предстоял длинный, поэтому лошадей не подгоняли. Обоз тянулся со скоростью пешехода, и Мишка почувствовал, что его потихоньку начинает клонить в сон. Он вылез из саней и зашагал рядом.