Георгий Турьянский - Марки. Филателистическая повесть. Книга 1 Страница 3

Здравствуйте, дорогой Александр Степанович. Вот решил засесть за новое письмо к Вам. Живу я теперь просто замечательно. Я сильно поправил здоровье и больше не кашляю. Однако у меня трудности с одеждой. Пальто, рубаха и брюки на мне больше не застёгиваются. Видно, Анна Амалия их неправильно постирала. Я беру пшеничную булку, обильно мажу её маслом и потом в холщовых штанах и русской рубахе с отворотом и с булкою, подобно Льву Толстому с картины «Лев Толстой на пашне», иду гулять. Русские рубашки с отворотом — прекрасно проветривают тело, которое не сильно воняет, если вспотеешь. Целыми днями я дышу свежим воздухом, разговариваю с жителями. Потом спешу к обеду. Опаздывать у немца не принято.

Нерехтинцы полюбили меня всем сердцем, а я полюбил их. Я перенял их привычку подолгу размышлять вслух о мировых проблемах. Мы часто разговариваем прямо посреди дороги о жизни и несправедливости её. Местный народ любит гулянье, игры, забавы, кулачные бои, драки кистенями. Во время последнего кулачного боя насмерть забили троих. Но и обидчикам досталось — их избы спалили вместе с бабами и ребятишками. Я, конечно, ещё изображу в своих рассказах жизнь русского крестьянства.

Фурцеля, однако ж, сильно не любят и хотят его поля уничтожить. «Кабы дом имел, как Фурцель, в поле б не ходил». Такая есть у нерехтинцев поговорка. «Жить фурцелем» означает бить баклуши, попусту тратить время.

В последнее время я немного провожу времени в поисках Крякутного. Поиски его так меня ни к чему и не привели. Быть может, вы и были правы, говоря, что факт его существования — выдумка. Меня стала больше занимать мысль: над чем ночами трудится мой хозяин? Посему я наблюдаю за немцем и его таинственными занятиями. У него есть одно весьма странное увлечение. Он построил сарай во дворе и держит там голубей. Пользы от этого голубиного сарая — никакой, один помёт. Иногда Фурцель выпускает голубей на волю. Тогда голуби начинают летать над его домом. Он подолгу смотрит на кружащихся птиц. И есть у Фурцеля одна любимая голубка с привязанной к ноге ленточкой.

Нерехтинцам такое странное увлечение понравиться никак не может, многие думают, что птицы заговоренные. Думают, Фурцель знает язык птиц.

Однажды ночью мне удалось наблюдать следующую сцену. Меня разбудил плач, доносившийся с хозяйской половины. Я вышел в одном исподнем в тёмные сени. Из-за двери, где проживает Фурцель, раздавались стоны и причитания. Потом промяукало какое-то животное. Очевидно, за этими красивыми дверями скрывается какая-то страшная тайна. Я сумел различить, что плач был женский, а мяуканье — кошачьим.

Затаившись у холодной печи, я стал вслушиваться в ночные шорохи. Вначале всё было тихо. Не прошло и пяти секунд, а возня и разговоры то возникали, то пропадали вновь.

Я сумел догадаться, что мужской голос принадлежит Фурцелю. Следуя законам логики, оставалось предположить, что женский голос был Анны Амалии.

Сам разговор мне не удалось разобрать, поскольку он вёлся на немецком языке. Стук собственного сердца и холодный пол, на котором ваш покорный слуга стоял босыми ногами, не позволили уловить суть беседы. Мне пришлось прервать моё дознание и вернуться в кровать. Как и полагается писателю, описывающему нравы людей, я никогда не расстаюсь со своим рабочим блокнотом. Поэтому я сразу положил на бумагу события той ночи для последующего расследования.

Нутром чувствую: за всем этим кроется какая-то загадка.

Низко кланяюсь вам

Письмо четвёртое

Ну, дорогой Александр Степанович, и задали вы мне задачку. Спешу описать Вам события последних дней.

Началось всё с того дня, когда поля нашего Фурцеля подожгли нерехтинцы. Чувствуя в Фурцеле опасного преступника, крестьяне взялись за оружие, за вилы, топоры и лопаты. Они перешли от слов к делу и предали огню фурцелев хлеб.

Как ни странно, Фурцель и ухом не повёл.

— Мы давно этого от ваших русских мужиков ожидали, — сказала мне Анна Амалия за завтраком. — Мой муж очень даже заранее большую часть урожая припрятал в укромном месте. Сгоревшее гумно полупустое стояло.

— Скажите, — пошёл я в наступление. — Что вы делаете с вашим мужем ночью?

— Как что? — вспыхнула Анна Амалия. — Мы закрываем глаза и отдыхаем в опочивальне.

И с простодушным видом показала, как она, дескать, спит. Но меня провести трудно. Вы мой настойчивый характер знаете.

— Из опочивальни слышатся разговоры шёпотом и плач вашего голоса, — сказал я.

— Ах, вы об этом. Это ничего, — пыталась отвести от себя подозрения моя хозяйка. — Мы вспоминаем Германию.

Так я и не дознался в тот раз, о чём плакала немка. Я обучаюсь немецкому языку и уже вполне сносно произношу за завтраком «гутен морген» и «гутен аппетит».

Однако к делу, дорогой Александр Степанович. На следующую ночь и впоследствии плач немки продолжился. Кроме того, с голубятней тоже произошли странные события.

Как-то раз Фурцель наблюдал за полётом своих голубей. Вот голуби устали и сели поклевать зерно. Как вдруг, с вершины рядом стоящей ели камнем рванулась вниз некая большая птица. Она подлетела к той самой голубке с ленточкой и убила её одним ударом.

Горю Фурцеля не было предела.

— Что вы так убиваетесь? — сказал я. — Повесьте ленточку на другого голубя.

Однако же странный немец продолжать плакать.

— Вы не понимаете, — промолвил он. — Это была охотничья птица. Охотничий сокол убил мою голубку. Сокол не случайно тут. Кто-то подослал его. Ах, недобрый это знак.

— Что же вы хотите, вы сами вызвали своим поведением недовольство местных крестьян, — резонно заметил я.

— За что нас так не любят русские люди? — спросил Фурцель.

— А за что же вас любить? В России любят бедных и справедливость. Вы сами виноваты, — объяснил я непонятливому немцу. — Вы-то их не любите.

— Wieso denn? Отчего же?

— А ты сам работай и другим от своего давай, — объяснил я. — Кого любишь — с тем поделишься.

— Но они не работают! — почти крикнул мне в ответ Фурцель.

— Причём тут они?

— Как причём?

— Пропащий вы человек! — мне только и оставалось, как развести руками.

Немцу не понять русскую душу. Его подход к жизни прямой, без извилин, будто свая, без нашего размаха, горячности и пламенности.

Едва я закончил писать эти строки, как события принудили меня вновь проявить решительность в расследовании запутанного дела.

На дворе стояла глубокая ночь, когда я вновь услышал возню, стоны и плач за дверью. Чтобы не повторить злополучную ошибку той ночи, когда холод помешал расследованию, я решил одеться потеплее и соблюдая всяческую осторожность решился выйти из моего убежища. Некоторое время глаза привыкали к темноте. Когда же я смог различать предметы, то направился потихоньку на шум. Иногда шум напоминал кошачье мяуканье, иногда разговор. Двигался я малыми шагами, поминутно ощупывая стены руками, чтобы не свалить с грохотом на пол какой-нибудь горшок и не выдать себя с головою. Именно эта разумная неторопливость и позволила мне незаметно подкрасться к одной из комнат, откуда пробивался свет.

Мимо меня мелькнула тень и скрылась за дверью. В то мгновение, когда фигура осветилась слабым светом, проникавшим из комнаты, я заметил, что это был Фурцель. В руках он нёс длинный моток верёвки! Дверь оставалась приоткрытою, поэтому я прекрасно различал, как кошка вновь замяукала. Раздались немецкие слова, потом началась возня. Звуки голоса сделались приглушённее. Различался также голос Анны Амалии. Вдруг с грохотом что-то упало мне под ноги и намочило штаны. Это я по неосторожности задел кадку с молоком. Отступать мне было некуда. Я собрался с духом и резко распахнул дверь со словами:

— Что это значит?

Наступило секундное молчание. В небольшой комнатке стояла детская кроватка, слабый свет подсвечника отбрасывал кривые тени на стены. На меня глядела насмерть перепуганная госпожа Фурцель в одном исподнем. Волосы на голове её были распущены. Из-под сорочки виднелись голые лодыжки. Рядом с ней, с перекошенным от ужаса лицом стоял её муж. В руках он держал маленькое извивающееся существо в ночной рубашке, со скрученными верёвкой руками. Существо мяукало, царапалось и кусалось. Девочка лет семи, истерзанная собственными родителями! Такова была моя первая мысль.

Едва заметив меня, девочка криво усмехнулась, в глазах пробежали искорки, будто бы ей в её голову пришла неожиданная мысль. Воспользовавшись секундным замешательством, чертёнок вырвался из рук Фурцеля и бросился прямиком ко мне. Я человек не робкого десятка, и ростом не обделён. Однако же, подвергнувшись нападению такого существа из темноты, пришёл в неописуемый ужас. Я заорал что было мочи и бросился наутёк. На мою беду, притолока в комнате, в которую занесло меня не в добрый час, была сделана на удивление низко. И со всего размаху я налетел на неё, потерял равновесие и провалился разом в черноту, будто в колодец.