По шумама и горама (1942) - Николай Соболев Страница 3

— А что же вы итальянцев отпустили? — влез худой, как жердь четник с крестом на шапке.

— По условиям капитуляции обещали, а мы свое слово держим.

— Кончать их надо было, — презрительно выплюнул худой.

Бранко насупил лохматые брови:

— Сперва воевать научись, да город возьми, советчик.

Худой с бородатым вскинулись, но Бранко продолжал:

— Вы сколько раз на немцев нападали? Сколько в боях были?

Четники промолчали, хотя в последнее время стычки участились.

— Ну хотя бы стреляете как?

— Да патронов у нас в обрез, — сморщился Дериконя и вдруг попросил: — Оставьте нам один пулемет, а? У вас вон сколько…

— А вы нам в спину из него? — оскалил зубы Лука.

Поручник поджал губы.

— Оставлю, — неожиданно решил я к удивлению всех бойцов. — В обмен на продукты. Но гляди, Сава, не дай бог кто из твоих по нашим выстрелит…

— Да как же! — возопил Лука.

— А вот так! — отрезал я. — Пулемет оставим без затвора.

— Славно придумал, — зло ощерился бородатый, — очень нужная вещь!

— Именно. Пойдешь с нами, — ткнул я ему в грудь, — отойдем подальше, отдам затвор. И две ленты, черт с вами.

На том и порешили, к радости команданта.

В километре от околицы отпустили бородатого, после чего Лука принялся выговаривать мне, что четники враги, что надо было всех перестрелять, что нечего с ними разговаривать и миндальничать. Но у меня другой счет — если не расстрелянные сегодня четники убьют хотя бы парочку немцев, это уже хорошо. Зуб даю, Дериконя не тот человек, чтобы из нашего же пулемета по нам стрелять. Глядишь, и вообще его в партизаны переманим.

Часа через два добрались до Средне, до Верховного штаба. Хорошо хоть шагали бодро, но все равно промерзли и в дом, назначенный нам на постой, ввалились заиндевевшие и задубевшие. Ребята кинулись отогреваться к огню и вечерять, а меня в тепле развезло, завалился в угол у печи, накрылся кожушком, закрыл глаза и тут же выключился.

И сразу же вскочил, будто одно мгновение спал — сердце колотится, на лбу холодный пот и перед глазами сон в деталях. Только не про обычные дела в оставленном XXI веке, а точнехонько кусок из моей прежней жизни, здесь же, в Боснии, давным-давно, лет пятьдесят тому вперед, в годы первой молодости…

Взвод добровольцев Новосараевского отряда армии Републике Српске перебрасывали туда-сюда, по большей части южнее осажденного Сараево, где шла драка за господствующие горы Игман и Белашницу.

На одном из привалов Терек, АГС-ник наш, казачина двухметровый, ткнул пальцем в памятник партизанам:

— Гляди.

— Чего? — не въехал я. — Памятник как памятник, их по всей Югославии полно.

Даже без скульптуры, тесаный плоский камень на обочине, с выбитыми звездой, винтовкой и надписью.

— Ну да, полно, — хохотнул Терек, — чуть меньше, чем товарищу Тито. А вообще ничего странного не замечаешь?

Я вчитался — «…по температуре од 32 степена испод нуле Прва Пролетерска НО бригада извела je двадесет трочасовни Игманский марш…» и ахнул:

— Скока-скока?

— Тридцать два ниже нуля, ага. Но не в этом дело.

— А в чем же?

Висевшие на груди крест-накрест ленты выстрелов для АГСа звякнули, когда Терек доверительно наклонился ко мне всей немаленькой тушей:

— Памятники, что мы за последнюю неделю видели…

Велико Поле, Брезовач, Босна… А точно! И на каждом — «Прва Пролетерска бригада» и «легендарни Игмански марш». И температура эта, совсем не балканская.

Вечером, когда добрались до постоя, Терек полез с расспросами к хозяину, пожилому сербу.

— Так это, младичи, известная история, при Тито ее все знали, даже фильм сняли.

— А подробнее, стари? — мы уселись за стол, поставив оружие к стене.

— Вторая неприятельска офанзива, немцы да усташи титовых партизан окружили, вот бригада сутки из окружения выходила. В лютый холод, через горы, в чем были. Много людей поморозили, — вздохнул дед.

— Это когда же?

— Так в январе сорок второго.

Вот на этом месте меня из сна и выбросило.

С чего мне такой подарочек, ясно — про будущее-прошлое мне снится, стоит только кого-нибудь от верной смерти избавить, сегодня, наверное, за спасенных от погрома четников. Но в черепе заметались и панические мысли: тут как раз январь начался, а Прва пролетерска бригада — это мы и есть. Это что же, нам не сегодня-завтра задницы отмораживать??? С героизмом вместо серьезной зимней одежды и с топорами вместо ледорубов?

Отдышался, вытер лоб, напрягся, чтобы вспомнить надписи на памятниках — точно, «двадесет седмог jануара»! Значит, недели три у нас есть.

Вскочил, и не умывшись, не поев, побежал накручивать своих на обеспечение будущего марша. Хорошо бы, конечно, чтоб его не случилось (бог весть, насколько я историю уже подвинул), но лучше подготовится. Да и воевать зимой в теплых шмотках как-то приятнее.

Белые маскировочные накидки с нашей подачи потихоньку распространялись в рядах народно-освободительных отрядов, тут мы мало что могли добавить. А вот местных кузнецов, слесарей, шорников и сапожников мобилизовали на задание особой важности — трикони делать и крепить к ботинкам, а также ладить кошки, чтоб на обувь пристегивать. И не только для себя, но и для бригады. Конечно, на всех наделать не успеют, но даже сотня-другая бойцов в шипованой обувке могут сильно помочь. Как и подковы с шипами.

Бабулек подрядили срочно вязать носки, варежки стрелковые с одним пальцем да балаклавы. Половину слободановых денег извел, вроде мелочь, но одна бабка — рубль, а десять — уже червонец. А если их сто? Зато на выходе почти тысяча шерстяных изделий!

По мере усиления морозов наш передовой опыт распространялся и по соседним подразделениям, преодолев изначальный скепсис штаба бригады в лице Кочи и Фичи. Это не клички или псевдонимы, а всего лишь сокращения от Константина и Филипа. И даже Попович и Кляич тоже не прозвища, а фамилии команданта и комиссара, совсем молодых (с моей точки зрения) ребят. Фиче двадцать восемь лет, Коча малость постарше, тридцать два, успел повоевать в Испании, целым командиром артдивизиона.

Что характерно, у меня с ним взаимопонимание куда лучше, чем с Фичей. Видимо, влияет опыт службы — с