Новая прошивка императора II - Николай Бутримовский Страница 3

Человек наклонился к следователю и что-то быстро зашептал на ухо, полностью расслышать не удалось, явственно прозвучало слово «САМ»…

В допросе сделали перерыв, Юрку покормили и даже сводили в господскую полицейскую уборную, где его по-быстрому привели в кое-какой порядок, умыв и заменив одежду. Напуганный подросток догадывался, что очередной допрос будет проводить кто-то в больших чинах, и не знал, чего ожидать далее.

— Да ты не менжуйся, — сказал следователь, заново устраивая Юрку за столом в допросной.

А на самом столе появилась диковинная вещь — вроде лампы, но странной… Разглядеть не удалось, после неожиданного щелчка лампа зажглась и начала слепить — ведь ярчайший свет от неё бил прямо в лицо…

— Не дёргайся, ничего страшного не случится, — сказал следователь.

Открылась дверь, и в полутёмной допросной появился ещё один человек, Юрке никак не удавалось его разглядеть, но он смог заметить, как вытянулся следователь.

— Без чинов. Оставьте нас наедине.

Снова хлопнула дверь, и после короткой паузы неизвестный человек произнёс:

— Можешь обращаться ко мне «ваша милость». Рассказывай.

— Что ж рассказывать, ваша милость?

— Всё, что с тобой случилось. Как попал в компанию к цареубийцам и как оказался здесь…

— Ладно… — Задумчиво произнёс новый следователь, после рассказа Юрки, и резко спросил, как залаял: — Вир бист ду? Ду кеннст херрен Макс? Антворте шнелль! Вен ду лебен вилст!

— Я не понимаю, ваша милость, — прошептал измученный Юрка.

— Вижу… А повтори-ка ещё про то, как у тебя душу хотели утащить…

Глава I

Июнь выдался жарким во всех смыслах. После того, как правительство перестало разгонять стачки, оставив их разрешение внутри фабрично-заводских территорий, случился своеобразный бунт промышленников — на Путиловском заводе объявили локаут, массовое и полное увольнение всех рабочих[5].

Формально владельцы завода, среди которых, к слову сказать, был и французские инвесторы, были в своём праве. Ведь я сам неоднократно заявлял о том, что взаимоотношения хозяев и наёмных работников — вопросы сугубо экономические и частные и в их решении государство не должно вмешиваться.

Но жизнь меня тут же поправила: одномоментно в столице империи без средств к существованию, и без жилья оказалось более двадцати тысяч озлобленных человек.

«Как бы они мне Зимний дворец штурмовать не принялись…»

Иными словами, нарождающиеся акулы местного капитализма с ходу постарались поставить мне пат! Но обдумав вопрос, я не стал пороть горячку и телеграфировал Витте поручение, который к этому времени уже вернулся в Петербург…

Из-за непредвиденной задержки выехать на фабрики удалось ближе ко второй половине дня. Визит получился сокращённый, но познавательный: посетили газовый завод[6], Трёхгорную мануфактуру[7], металлургический завод Гужона[8] и к вечеру были в правлении общества механических заводов братьев Бромлей[9], где собралась депутация хозяев крупных предприятий.

Промышленники снова принялись жаловаться на то, что «правительство», так они дипломатично имели в виду лично меня, потакает забастовщикам. Пришлось ещё раз объяснять свою позицию:

— Господа, вам придётся договариваться с работниками, а не уповать на военную силу государства, войска и полиция не будут воевать с моими же подданными. Но при этом вы уже наверняка осознали, что я отменяю все изжившие себя ограничения на ведение дел. Да, вам придётся потратиться, но и возможности при этом открываются неизмеримо больше. Отмена выкупных платежей создаст в ближайшие годы значительный прирост потребностей. Кроме того, правительство намерено реализовать несколько больших строек, и там для вас тоже найдётся доля… Кто-нибудь из вас думал, кому он будет продавать продукцию через два-три года? Я прямо сейчас создаю для вас огромный внутренний рынок, господа. Думайте господа! Кто успеет встроиться в новые условия, то и будет на коне! Думайте!

Ночь я провёл вместе с выведенной из операции Зоей, жизнь определённо стала налаживаться. Правда, рано утром, пришлось её скрытно проводить из спальни, но всё прошло почти благополучно.

— Ты меня только для этого и вытащил из тюрьмы? — Прошептала Зоя, собираясь в полутьме.

— Хотел бы я, чтобы было так. Но я знаю, что ты желаешь гораздо большего. Хочешь возглавить особый женский отдел тайных операций?

— Что? — Ошеломлённо переспросив, замерла она. — Это… Это весьма…

— Грязная и неприличная работа? Всё верно… Но именно поэтому здесь требуется человек долга, большой воли и готовности к самопожертвованию.

— Думаешь, я такая?

— Ты лучше…

— И как это будет?

— В моей имперской администрации уже несколько дней существует департамент статистики, личная секретная служба. Будет у тебя особый отдел, и ввиду деликатности вопроса создадим его тайно. Хочешь стать штабс-капитаном, точнее, титулярным советником ОКЖ?

— Я подумаю, — чувственным голосом ответила Зоя. — Проводи меня в моё тайное узилище…

— Ох, ну и скажешь…

— Буду там томиться до следующей ночи…

День прошёл за потоком документов и телеграмм. Витте не смог быстро договориться о прекращении локаута, и я даже заподозрил премьера в потакании этой фронде — ведь он с французами был «в доле». К вечеру, поняв, что дело не движется, а более двадцати тысяч рабочих, выкинутых вместе с семьями на улицу, начинают закипать, отправил телеграмму Мама́.

В которой по-сыновьи жаловался ей, что французы совершают полное безумие, ибо, восстав против царской власти, сами толкают меня к союзу с германцами! А между тем я провёл в России изменения, близкие по духу к французскому устройству — по крайней мере, настолько близкие, насколько это было возможно.

Далее, примерно то же самое я сообщил французскому послу уже лично, вызвав его в Александрининский дворец, благо что дипломаты до сих обретались в Москве.

И, наконец, привлёк к решению вопроса Трепова, дав поручения жандармам проехаться по местам работы и домам владельцев и администрации и позадавать разные наводящие, а местами и душеспасительные вопросы…

На следующий день в Петербурге начались конструктивные переговоры между администрацией Общества Путиловских Заводов и внезапно созданным профсоюзом фабрично-заводских рабочих Петербурга.

И всё же июнь выдался жарким во всех смыслах: Россия ещё не бурлила, но уже побулькивала, а мне, кроме решения вопросов жизни и смерти, пришлось ещё скрывать некую связь… Понятно, что многие знали, но после некоторых настойчивых советов старались молчать. Практически сразу выяснилось, что конспирация не сильно-то и помогла — от Аликс стали приходить панические письма, более того, она выезжала обратно в Москву,