Вадим Давыдов - Всем смертям назло Страница 31

— Никак нет, Яков Кириллович, — вздохнул, отвечая за всех, Карташев. — Только просьба.

— Слушаю.

— Разделите с нами тризну, Яков Кириллович. Как-то без вас неуютно будет, ей-богу.

— Хорошо, — без улыбки кивнул Гурьев. И добавил, уже много мягче: – Спасибо, господа.

Мероув Парк. Октябрь 1934 г

— Порадуйте меня, Оскар.

— Нет ничего проще, Джейк, — Брукс улыбнулся. — Шесть и две десятых процента. Конечно, это даже не блокирующий пакет, но даёт нам полное право на участие в собрании акционеров. В том числе и внеочередном.

— Превосходно. Меморандум готов?

— Да.

— Ну, что ж. Тогда – покой нам только снится, Оскар. Готовьтесь вступить во владение и распоряжение.

— О, я давно готов, Джейк. Очень давно.

Виктор очнулся и попытался шевельнуться, но ничего не вышло. Шевелить он мог только головой, и то, как быстро убедился, в довольно-таки ограниченной степени. Он, тем не менее, повернул голову сначала влево, потом – вправо. То, что он увидел, повергло его в беспокойство. Страха он не испытывал – настоящего страха. Но… Виктора беспокоило, что он совершенно не помнил, как очутился в том положении, в котором находился сейчас – как и то, что рот был тщательно забинтован. Не слишком плотно, но ни заговорить, ни закричать не вышло. Он попытался ещё раз как следует оглядеться. Помещение было ярко освещено и представляло собой кубическую комнату практически без всякой мебели, если не считать за мебель кровать, в которой лежал сам Виктор, и металлический шкафчик, стоявший чуть дальше, чем следовало, чтобы до него можно было дотянуться лежащему на кровати. В стене справа от него угадывался проём двери – без косяков и порогов. В противоположной стене находилось нечто, похожее на массивный люк, выполненный как конструктивная часть стены. Помимо весьма необычных зрительных, присутствовала целая гамма весьма необычных ощущений иного рода. Во-первых, полнейшая, едва ли не осязаемая тишина. Во-вторых, чувство, что он находится внутри металлического сейфа наподобие банковского хранилища. В-третьих, непонятное лёгкое, почти незаметное, жжение в пенисе и в сфинктере. Чувство замкнутого пространства окончательно окрепло, когда Виктор понял, что помещение имеет металлические стенки.

Дверь распахнулась – медленно, как свойственно тяжёлой двери сейфа – и в помещение вошёл очень высокий молодой мужчина, одетый в нечто, напоминающее военную форму, безукоризненно подогнанную по его фигуре, представлявшей собой предмет чёрной зависти какого-нибудь античного дискобола. В руках у него были стул – обыкновенный, ничем не примечательный стул, из тех, что называют «венскими» – и массивная трость. Вошедший как-то очень ловко и необычайно быстро разбинтовал Виктору рот и сел так, чтобы Ротшильду не представляло чрезмерного напряжения смотреть на него.

— Здравствуйте, Виктор, — проговорил Гурьев, устраиваясь поудобнее и ставя Близнецов между колен. Знакомая вибрация хорошо ощущалась. — Можете называть меня «сэр», или «мистер», как вам больше нравится.

— Могу я называть вас «мистер ублюдок», сэр? — улыбнулся в ответ Ротшильд.

— Пожалуйста, — благосклонно кивнул Гурьев. — Это меня совершенно не трогает, как и все прочие оскорбительные прозвища на всех прочих известных вам, дорогой Виктор, языках и наречиях. У меня очень тренированная психика, и всякие детские фокусы, вроде громкого голоса, презрительных интонаций и так называемой обсценной[26] лексики, на меня никак не действуют.

— Давайте проверим, мистер поганая сволочь.

— Сколько угодно, — Гурьев ослепительно улыбнулся. — Вам не кажется, что мы теряем время? У вас его совсем немного.

— Это у вас его очень мало, мистер урод. Разумеется, вы торопитесь, тупая скотина, потому что понимаете – меня будут искать. Мистер жопная дыра, сэр. Зато я могу подождать, вонючка.

— Да-а, — разочарованно протянул Гурьев. — Английский язык людей вашего круга и воспитания как-то довольно беден в определённом отношении, вы не находите? Вам следовало бы взять несколько уроков у докеров, интересы которых вы некогда жаждали защищать. Попробуйте немецкий или французский. Конечно, с идишем мало что сравнится, но вы вряд ли знаете что-нибудь по-настоящему занимательное.

— Знаю. Мамзер.[27]

— Нет, это не идиш, — вздохнул Гурьев. — Это арамейский. И это не столько ругательство, сколько юридический термин. Но вы продолжайте, продолжайте. В конце концов, пять, даже десять минут ничего не решают принципиально. Вы устанете и разнервничаетесь, а это мне только поможет. Хотите, я вам кое-что подскажу? Вот, например: мискен, шмендрик, шмок, какер, пишер, лузер, шнорер, штинкер, пацлуах, кликер, алув, небех, цилайгер, кунилемл. Запомнили? Только интонацией подыграйте, чтобы всё прозвучало, как надо.

— Да, чуть не забыл: твоя мать – отвратительная гнилоротая шлюха.

— Виктор, вы, ей-богу, совершенно напрасно так надсаживаетесь. Пока вы придумываете что-нибудь новенькое, чего я ещё не слышал, я вам, так уж и быть, объясню, как работает механизм, которым вы не умеете пользоваться. Дело в том, что люди, как правило, обладают пережитками магизма в сознании, и явление это очень-очень древнее. Ругательства, проклятия – это не что иное, как попытка «испортить» человека, вывести из эмоционально-психического равновесия, чего иногда удаётся с помощью этих приёмов достичь. Ну, например. Если бы чья-нибудь мать действительно была, как вы выразились, очень некрасивой женщиной с плохим запахом изо рта и ужасной репутацией, то напоминание об этом, скорее всего, должно было бы пробудить у её сына неприятные воспоминания. Они могли бы, в свою очередь, спровоцировать выброс в кровь химических веществ адреналиновой группы, вызывающие физические реакции – так называемое «бешенство». Но, поскольку моя мать была просто образцом добродетели, обладала исключительно приятной внешностью и от неё, насколько я помню, всегда восхитительно пахло – как вы можете рассчитывать, что ваши слова на меня подействуют должным образом? Вы же видите – я улыбаюсь. И получаю удовлетворение оттого, что абсолютно верно рассчитал ваше поведение. Вам же следует знать, что сквернословие воздействует на того, кто сквернословит, в гораздо большей степени и самым неприятным образом. Таково уж свойство обращения за помощью к демонам, — Гурьев посмотрел на Ротшильда и кивнул. — Конечно же, вы можете продолжать, если хотите. Думаю, впрочем, вам быстро надоест.

— Ничего. Я попытаюсь продержаться несколько часов, мразь.

— Ну, как скажете, — Гурьев, продолжая улыбаться, чуть наклонил голову к левому плечу. — Мне кажется, вы так реагируете оттого, что не понимаете происходящего. Наверное, вы думаете, что вас похитили с целью выкупа или ещё ради каких-нибудь подобных смешных глупостей. Может быть, вам следует всё-таки сначала попытаться узнать, что происходит? Я, во всяком случае, именно так и поступил бы на вашем месте.

— А вы, конечно же, собираетесь любезно развеять туман моего неведения, мистер сраная подтирка, — саркастически усмехнулся Ротшильд.

— Разве я недостаточно любезен? — удивился Гурьев. — Странно, мне представляется, наоборот – довольно-таки вельми и зело. Вы совершенно правы, Виктор. Именно собираюсь развеять, и намерен сделать это достаточно любезно. Я могу начать?

— Попробуйте, мистер траханная сука.

— Благодарю вас, барон, — Гурьев обозначил некое подобие церемонного поклона. — Несмотря на ваше общее недоумение и растерянность, в одном вы пока что совершенно правы. Вас действительно будут искать. Больше того, вас уже ищут. Правда, совсем не там, где следовало бы. Есть мнение, что вас либо похитили коммунистические агенты, либо инсценировали похищение, чтобы обеспечить вам возможность добраться до Москвы, шпионом которой, по мнению доброй дюжины таблоидов, вы являетесь, о чём они не замедлили сообщить любопытной британской публике. На самом деле вы находитесь в замкнутом, полностью изолированном от окружающего мира помещении, где отсутствует даже вентиляция. Она осуществляется только через дверь. Воздуха здесь немного, так что, если активно расходовать кислород, например, громко крича или бурно двигаясь, немудрено впасть в сонливость спустя некоторое время – по мере увеличения доли углекислого газа в составе воздуха. Это является одной из причин того, что ваше тело и конечности очень надёжно закреплены на кровати, а кровать – на полу. Стены, пол и потолок помещения облицованы свинцовыми плитами толщиной в дюйм, стыки залиты свинцовым припоем и зашлифованы. За слоем свинца находится серебряная фольга, потом – монолитный железобетон. Вверху размещено окошко из толстого стекла с высоким содержанием серебра и свинца, за ним – очень дорогой и очень хороший киноаппарат, тщательно фиксирующий всё, что происходит в помещении. А также новомодная игрушка – мониторная телевизионная оптическая камера, позволяющая видеть происходящее на экране специального прибора. Вас никто не собирается держать здесь месяцы и годы, словно какую-нибудь Железную Маску. После того, как вы ответите на мои вопросы, мы, возможно, придём к консенсусу по поводу вашей дальнейшей судьбы. Если не ответите, то умрёте – довольно быстро. Ваши мочевой пузырь и прямая кишка, а также вена для инъекций, тщательно, с соблюдением всех правил медицинской науки и под местной анестезией, катетеризированы. Вас никто не будет пытать, мучить, насильно кормить-поить и так далее. Я также не испытываю никакого удовольствия, нанося людям – даже моим противникам – телесные повреждения, в том числе, как это называют медики, несовместимые с жизнью, и я, конечно же, не стану ничего подобного делать. К вам не будут заходить сердобольные сиделки для кормления с ложечки либо перемены белья и судна, наивные стражи, сопровождающие палачей, равно как и добрые доктора, сострадающие пациентам. Я – единственное живое существо, с которым вы будете общаться, да и то – недолго и лапидарно. Я внутривенно введу вам слабительное и мочегонное, после чего, вследствие полной дегидратации, ваш организм прекратит функционировать примерно через шестьдесят – семьдесят часов. Резервуар под вашим ложем рассчитан примерно на сто литров – больше в вас, мой дорогой барон, никак не наберётся. Примерно сорок – сорок пять часов после процедуры у вас сохранится шанс попытаться ответить на мои вопросы и вернуться к исходной точке, то есть к поиску консенсуса. Но потом критический пик будет пройден, и спасти вас вряд ли получится. Никакой игры в доброго и злого следователя, никаких устрашающих мероприятий – одним словом, никакого дилетантства, идиотизма и мистики. Сплошная технология.