Андрей Буровский - Ад закрыт. Все ушли на фронт Страница 31

– Надо же, лакать такую гадость!

И, обращаясь к парням:

– Этот кретин сильно облегчил нам работу.

К шпиону:

– А теперь расскажи, на кого работаешь, парень.

Лакей истекал потом и молчал.

– Давай-давай, не тяни.

– Не убивайте меня!

– Ни в коем случае, но в лагерь ты пойдешь.

– Неужели никак нельзя без лагеря?!

– А это будет зависеть от того, как хорошо ты мне поможешь. Так кто тебе приказал нас подслушать?

– Господин Фукс приказал мне подслушивать… Он велел мне, я не мог отказаться!

– Господин Фукс? Он из гестапо?

– Да… Да! Он стер бы меня в порошок.

Петя и Вальтер вздрогнули: Канарис быстро, ловко ударил шпиона рукоятью пистолета по голове, раз и другой. Отвратительный стук заглушил даже храпение Гансфукера. Несчастный лакей застонал, мешком свалился на землю, обхватывая голову руками. Вильгельм Канарис обвернул носовым платком руку, вынул бутыль из руки Гансфукера и снова ударил шпиона. Грохнуло еще сильнее прежнего, бутыль треснула пополам. И тогда Канарис ловко воткнул образовавшееся лезвие в горло неподвижно лежащего. Подержал, вытащил, ударил еще. Сивуха лилась на землю, смешиваясь с кровью, сильно завоняло скверным самодельным алкоголем.

Так же ловко, молча, Канарис сунул жуткое, заляпанное кровью лезвие обратно в руку Гансфукера.

– Поехали!

Уже в машине он насмешливо заметил:

– А вы побледнели, дорогой Вальтер! Не слишком ли вы впечатлительны для человека, намеренного изменить наш грешный мир?

Вальтер только пожал плечами; он и правда был бледноват для всегда смуглого, румяного юноши. Вот только как заметил это Канарис в почти что кромешной темноте?

– Полгода назад я шел, держась за стену, пришлось выпить полбутылки водки, – нейтральным голосом произнес Петя. – А причина вам может показаться смешной: на моих глазах тибетцы принесли в жертву красноармейца.

– Причина вовсе мне не кажется смешной, – серьезно заверил Канарис. – С этим придурком-лакеем все просто, а в начале моей службы пришлось рвать клещами позвоночник «клиенту». Кровь хлестала фонтаном, а выл он так, что было слышно на другом берегу Амазонки. Не поверите, меня рвало тогда…

– Поверю, – пожал плечами Петя. Развивать тему не хотелось. В голове у Канариса он, неожиданно для себя, обнаружил грустную мысль, что молодежь предстоит еще учить и учить, и огромное любопытство к их приключениям в Шамбале. Вслух же Канарис произнес:

– А вы не думали, что неудачливый шпион может быть прекрасным отцом? Папой двух прелестных деток, мальчика и девочки?

– Если я о чем-то и думал, то в основном о том, что из-за него наш крик будет слышен на том берегу Рейна.

– А когда меня позвал Петер, – вмешался Вальтер, – я решил, что ему явился призрак Пьяного Готлиба. Даже жалко, что это был не он.

– Мне тоже жалко, – энергично кивнул Канарис. – Я бы им занялся так же, как этим прохвостом…

Петя и Вальтер улыбнулись, а Канарис продолжал со спокойной, властной уверенностью:

– В нашем деле приходится отвыкать думать о том, не будет ли сынок плакать о папе по ночам.

Петя и Вальтер промолчали, и усмехаясь, Канарис закончил:

– Иначе очень скоро тебя будет звать по ночам твой осиротевший сынок.

Машина рычала во дворе замка на пониженных передачах, и так же властно, спокойно Канарис велел, словно парни были ему подчиненными:

– Идите к себе, ждите меня.

Ждать пришлось очень недолго: Канарис задержался только для еще одной, очень короткой беседы с Гансом. Он появился, потирая от нетерпения руки.

– А вот теперь, парни, мы поговорим по-настоящему!

…И они проговорили до утра.

Глава 10

Расовая и прочие теории

Едва Петя задремал, как Жаннета наклонилась, прикасаясь пальцами к Петиному лицу. Было странно: он же недавно почему-то решил, что Жаннеты нет и никогда больше не будет. А вот она, вот стоит, прикасается к нему, улыбается… Петя засмеялся во сне и сразу не мог понять, что происходит: Жаннета внезапно исчезла.

Он слышит какой-то другой голос? Да! Впервые за долгий срок он услышал голос мудрого восточного человека, Петра Алексеевича Бадмаева.

– Петя! Петя! Проснитесь! – звал Бадмаев, а Пете все казалось – ему снится. Но все же проснулся и обрадовался ему Петя, и сквозь гулкую утреннюю рань потянулся к почти бессмертному, необычайному существу.

– Ага! Пришли в себя?! Поднимайтесь. Ну и наделали же вы дел, дорогой мой!

– Да! Мы отстраняем диктатора! – протирая кулаками глаза, похвастался Петя.

– Это вы молодцы… Если бы вы еще подумали, что дальше будет, если вы просчитали, как вас учили… но, видимо, нельзя ждать слишком многого от молодежи.

– Разве непонятно, что будет дальше? – Петя пожал плечами. – Дальше победит одна из партий: или Гиммлер, или Мартин Борман.

– Вот именно. Петя, вы давно заглядывали в будущее?

Только теперь Петя до конца понял, что Бадмаев ему не снится. Ученый старик и правда стоял возле кровати, улыбался. Петя соскочил с кровати, обнял Бадмаева… что это?! Руки прошли сквозь старца, как сквозь туман.

– Не вздумайте опять испугаться меня, Петя. Просто не могу же я появиться тут сам по себе, живой и теплый. Это моя голограмма.

– Представляю, какое впечатление может оказать ваша голограмма на неподготовленного человека! – Петя невольно засмеялся.

– Может, кое на кого еще и надо будет оказывать именно такое впечатление, – туманно отозвался Бадмаев. – А вообще я появился только потому, что вы забыли о важном! Когда что-то изменяете, тут же надо что делать?! А?!

Уши у Пети полыхнули: увлекаясь реформаторством, он и правда забыл святое святых – постоянно смотреть, к каким вариантам будущего могут привести перемены. Он и сам не смотрел, и другим не показывал. Все, что происходило, держалось на доверии… и конечно же, держалось на общей нелюбви к Сладчайшему Фюреру.

– Я могу посмотреть… Но показать всем… Я не уверен, что меня все послушаются…

– И меня не послушаются… Здравствуйте, Петр Алексеевич, – донеся сонный голос Вальтера.

– Вальтер, присоединяйтесь… Вас генералы не послушаются? Да… А фон Берлихингена послушаются?

– Его – послушаются…

– Ну вот! Уверяю вас, он поддержит. Вот кого надо брать в Посвященные! Не могли бы вы позвать этого достойного человека?

Петя проглотил желание сказать: так и берите его в Посвященные! Торопливо натянув штаны, он побежал за фон Берлихингеном. Голограмма качалась в воздухе, черты лица странно искажались, но оставались узнаваемы. Господин Эрик не особенно удивился ни появлению Бадмаева, ни его странному облику. Не дрогнув лицом, выразил сожаление, что не может говорить ни по-русски, ни по-бурятски.

Петя пытался уйти.

– Нет-нет, Петр Алексеевич! От вас секретов нет и быть не может! Благоволите присутствовать. Если еще и Вальтер Клаусович наденет штаны, будет совершенно замечательно.

У Пети и Вальтера от общения живого Берлихингена с голограммой Бадмаева возникали слишком знакомые по Шамбале ощущения: во-первых, полной нереальности происходящего; во-вторых, того, что у этих людей – другой уровень понимания всего на свете.

Говоря коротко: все идеи Бадмаева фон Берлихинген самым пылким образом поддержал.

– А что, наш юный друг не обладает должным статусом в глазах местного сообщества…

– …то в этом он совершенно не виноват, – подхватил Петр Бадмаев.

– И в том, что произошло… – продолжил фон Берлихинген, – а вернее, начало происходить, тоже не виноват. Сообщество действовало только из своего понимания.

– Виноват юноша в том, что не отслеживал возможных последствий и не докладывал вам и мне, – отчеканил Бадмаев.

С этим фон Берлихинген согласился.

– А еще, Петер Алексеевич, было бы замечательно привлечь на свою сторону господина Канариса… В высшей степени разумный человек. Сейчас он уехал, но непременно будет вечером…

– Вечером – не поздно… Конечно же, надо поговорить с этим достойным человеком… И определиться с новым, причем решающим, совещанием.

С рассветом все помчалось бешеным конем. «Конем в яблоках из «Песни о нибелунгах», – усмехался фон Берлихинген.

Гансфукера забрали, но скоро выпустили: человеческое жертвоприношение по случаю Нового года признали важным древнегерманским обычаем. Использовалась разбитая бутылка? Да… применять ее было уместнее в портовых притонах, что и сказали Гансфукеру, но люди из Аненэрбе объяснили: необходимых для жертвоприношений каменных орудий еще пока не изготовили. «Друид» действовал верно, в соответствии со здоровым расовым инстинктом.

Выпущенный из тюрьмы Гансфукер вел себя с тех пор тихо, спокойно, и все как-то затаенно наблюдал за окружающими: словно кого-то высматривал.

Привратник Ганс бесследно исчез. Канарис уверял, что взял его в свою организацию и послал с важным заданием. Но послал там или не послал – этого наверняка никто не знал, а вот что Ганс исчез – это был уже неопровержимый факт. На его месте к вечеру появился совсем другой человек, и концы ночного происшествия – окончательно в воду.