Алексей Нарочный - Дама с фюрером на спине Страница 31

— Вот, это — «Бог в скафандре»! Человек и Бог в скафандрах стоят на маленькой нейтральной планете. Символизирует исход любого истинного богоискательства. Как вы знаете, стоило мне перестать творить беспредел, как меня обошли более молодые и злые ребята… Ликаны плохи не потому, что они — ликаны, не априорно, а в эмпирических проявлениях своей гнилой сути там и тогда, где и когда они её проявляют… Вот что нужно понимать! Может, в чём-то это и не соответствует букве национал-социализма, но его дух никуда из меня не делся!..

Я быстро пьянел. Думаю, им это становилось заметно.

— Я нарисовал «Бога в скафандре», когда на днях перечитал кое-что из твоего, Витёк, тёзки — из Астафьева. Есть у него книга «Затеси», там приводится диалог подвыпившего «избалованного» советского космонавта с неким «духовным лицом». «Баловень» «подкалывает» «лицо» в том ключе, что, налетавшись в космосе вдоволь, он так и не увидел там Бога. Священник отвечает, что не любой дурак может увидеть Бога, и поэтому пустое бахвальство ни к чему. Он, видимо, прав в каком-то смысле: обширный опыт как минимум нарко- и алкотрипов тут жизненно необходим.

— А то и педофилии! — вставил свои пять копеек Антицунаров.

— Жидобутылизм иудеохристианства — для алкоголиков, delirium tremens at its best. Так что, видимо, скоро приду и я в эту секту… К слову, перед этой «затесью» есть другая, называется «Урбанизация». В ней изображён деревенский хлопчик, опьянённый вином и полный жаждой сражений. Сходу получая в табло, он остаётся очень недоволен, что они с противником даже толком и не «потолкались»: кулак безымянного оппонента внедрился в нос паренька безо всяких прелюдий. Сердобольная бабка — сейчас такие только в книгах и остались — утирает горе-бойцу кровавую юшку и объясняет, что по-научному это называется «урбанизация». Пацан плачет: он не понимает, как тут жить. Если вести речь о современной ситуации, то вопрос об этническом облике сегодняшнего населения исконно русской земли покажется актуальнее урбанистического. Можно смело утверждать, что в наше время в слове «урбанизация» перед буквой «у» наглая грязная чёрная «ч» вписалась по не до конца выясненному блату, как вы ко мне, а вместо старого доброго прямого удара в нос сейчас в ходу, теперь с заменой «с» на «ж», бескомпромиссный нож.

— Красиво излагаешь!

— Есть такое дело.

— Так вот как ты теперь своё время тратишь — режешь правду-матку вместо чурок?

— Что значит «тратишь»? Если время используется с умом, с пользой для нашего общего дела и удовольствием для себя, то оно, я считаю, приобретается в багаж жизни. Так вообще во всех моих проектах. Вот, например, интернет-газета «Неправда», — я неловко взял в руки ноут. — С такой вывеской она никак не подпадает под «282», какие материалы в ней ни публикуй.

— Ты уверен? — усомнилась фрау и, не дожидаясь ответа, встала:

— Я — мыться!

— Пожалуйста, полотенце в шкафу в моей комнате…

Я ещё побеседовал с Антицунаровым, но вскоре заснул за столом. Я спал, Алина принимала водные процедуры, а Витя сидел в задумчивости — такая картина продлилась три минуты. Затем Антицунаров дошёл до ванной и постучал в дверь.

— Да-да? — откликнулся томный голос разнежившейся в ванне фрау.

— Алин, впусти. «Пушкина» дантес бухловый вырубил…

— Не заперто, входи!

Антицунаров зашёл, прикрывая за собой дверь, и на секунду остолбенел. Снегирёва, бреющая стройные ноги и трогательный холмик колеоризы; весь соблазнительный вид её фигуры с идеальной грудью, на которую ниспадали чудесные пряди мокрых волос — всё это великолепие казалось по ошибке занесённым в тот жестокий мир, в котором привык находиться Виктор.

Алина объяснила:

— У Стёпы замок в ванной не работает…

Виктор разделся, заставив глаза Алины хищно загореться при виде «правых» татушек. Предплечье со свастикой оказалось на уровне лица Снегирёвой. Нацистка провела по сакральному символу языком, готовясь принести символическую жертву древнейшим богам любви и войны. В ванне было немного воды.

— Подвинься.

— Будешь снизу, хорошо?.. Он не проснётся?

— Литр выпил…

Вскоре они ступили на пол, вытерлись и пошли в бывшую комнату моей бывшей девушки. Разложив диван, улеглись, но уснули не сразу. Антицунаров сказал:

— Мне всегда было неудобно трахать красивых… Какие-то «Красавище и чудовица». Не важно, что ты трахаешь Мисс Мира, если ты сам при этом жирный урод.

— Мне ближе точка зрения Варга Викернеса. Если мужик достаточно смело дерётся — вот, например, как ты — он достоин иметь самое модное красавище… У Маврошкина, скажем, тело хорошее было, но на хрена такой пацифист нормальной девушке нужен?!

Утром, несмотря на воскресенье, Виктор уехал на работу; Алина оделась, разбудила меня, спавшего на кухне, и вышла на улицу.

Снегирёва шла вдоль пруда на пересечении улицы Маршала Голованова и Новочеркасского бульвара. Чуть дальше по ходу движения к воде приближался индивидуум крайне запущенного внешнего вида, позволявшего с безошибочностью распознать бомжа. Однако обращало на себя внимание скорее не это, а то, что колоритный бомж, судя по всему, был каким-то непонятным инвалидом с детства: чрезмерно длинные руки напоминали обезьяньи, ступни росли прямо от таза, а из зарослей давно не бритого лица на добрые пять дюймов торчал странный изогнутый нос фаллической формы. Недочеловек передвигался при помощи тележки, отталкиваясь от земли чем-то вроде небольшого чугунного утюжка в правой руке; зажатый в левой пакет волочился по грязи, оставляя на её смуглой коже морщинки. В пакете из полиэтилена находился, судя по всему, выкраденный из прошлого аппарат наподобие тех, что составляли антураж лабораторий продвинутых «шестидесятников». Собственно, бомж сам по себе прекрасно подошёл бы на роль такого же экспоната «шестидесятничества», выкинутого меркантильными ветрами на свалку истории. Вполне возможно, что он был техносексуалом, проработавшим с аппаратом долгие годы, пока они оба ещё были кому-то нужны. Успев, видимо, срастись за это время с девайсом душой, учёный-инвалид стал воспринимать его в качестве психоаналитического «хорошего объекта» и, оказавшись не в силах расстаться после упразднения родного НИИ, пожалуй, всё же выкрал, чтобы в конце концов, по истечении последнего срока привлекательности по причине подкравшейся импотенции на почве алкоголизма, предать забвению, утопив в символическом водоёме. Штуковина в пакете явно была слишком тяжёлой и громоздкой для инвалида, но пока что он героически справлялся с возложенной на себя самого миссией.

Снегирёва, которая в жизни ничего подобного не видела, была увлечена зрелищем, и потому она далеко не сразу заметила толстого азиата, сидевшего на корточках с пивом в руках возле кромки воды. Гастарбайтер, хоть вроде и толстый, выглядел вяло и немускулисто, зато благодаря выпитому накануне и этим утром алкоголю был муэртно пьяным. Периодически с вызовом поглядывая вокруг себя, он, увидев «шестидесятника», недобро ощерился. Подождав, пока инвалид, поравнявшись с ним, подтащит свой «хабар» поближе к воде, гастер начал своё развлечение.

Когда бомж уже примеривался, как бы половчее отправить ношу в последнее плавание, пьяный дал ему по хребту носком кроссовки на высокой шнуровке, истошно проорав:

— Х*ли ты тут делаешь?!

Бомж неловко развернулся только для того, чтобы тут же получить вдобавок кулаком по лбу. Правда, на этом насилие, которое ему пришлось испытать на собственной шкуре, закончилось: быстро среагировавшая Снегирёва, подбежав, воткнула агрессивно настроенному борову нож в почку. Подпрыгнув, тот свалился в воду, подняв фонтан брызг. Потом по воде пошли круги; немногочисленные свидетели этой сцены, предпочитая оставаться «немыми», проходили мимо, слегка убыстряя шаг. Об азиате теперь напоминала только разбившаяся при падении тела бутылка…

Инвалид никак не прокомментировал произошедшее только что, лишь потёр свой грязный лоб. Тогда Алина напомнила ему:

— Вы, кажется, что-то в воду выкинуть хотели?..

«Шестидесятник», казалось, начал приходить в себя: посмотрев на свой пакет, он схватил его, затем отпустил и, снова схватив, проговорил:

— Теперь мне не нужно. Вы, девушка, достаточно пассионарны, так что вам и карты в руки! Хотите страной управлять?

— В смысле? — в голову закралась мысль, что она помогла психу.

— Присядем. Мне вам нужно историю своей жизни пересказать.

Они сели на лавочку, из-под длинного носа полилась длинная речь:

— Меня зовут Семён Владленович, местные величают «Джокером». Я не бомж и не алкоголик, хоть в это почти невозможно поверить. Однако гораздо труднее будет поверить в то, что я сейчас расскажу. Я тот, кого раньше называли «физик» и «лирик» в одном лице. Аппарат, который я нёс топить в пруду, был собран за пару лет до «дестройки» и иронически окрещён «Спасителем Ильичём» в честь Ленина и Брежнева. Двадцать пять лет я почти что в одиночестве разрабатывал эскалатор эгрегоризации вербально оформленной образности. Он служит для мгновенного заполнения сознаний миллионов определёнными образами, посредством чего создаётся громадная энергия, которая, в свою очередь, творит чудеса. Согласно первоначальному плану, мы все должны были сразу перенестись в социализм. Из-за реформ запуск аппарата был отложен, а девяносто первый и вовсе заставил, по крайней мере на время, об этом забыть. Новому режиму был дан шанс. Проект заморозили с распадом «совка», всех помощников под видом пропажи без вести пересадили в одиночные камеры и потихоньку перебили. Переселив меня в подвал, мне, другу Горбачёва, органы безопасности вверили на хранение «Ильича». Лучшей маскировки для него, чем «эцих для гвоздей» эксцентричного невротика-бомжа, они бы в жизни не придумали. Из ныне живущих об аппарате знает только Горбачёв. В конце девяностых мы решили испытать аппарат, через меня Миша познакомился с продукцией фармацевтической корпорации «Тяньши», которая спасла жизнь его капиталам. Эти авантюристы, на самом деле, трудятся уже много веков, но их зелья стали доступны для широких масс только после того как мы опробовали на них «Спасителя Ильича». Лишь в этом секрет их успеха.