Негритюд в багровых тонах (СИ) - Птица Алексей Страница 31

Каково же было удивление пленных французов, и самого генерала Ларуа, когда они, проснувшись, обнаружили, вместо своего товарища, павиана. Молодой павиан на сто процентов отработал свою роль, ужаснув французов. Не знаю, что было для них неприятнее, внешний вид павиана, с его красной задницей, проглядывающей сквозь разорванные форменные штаны, или потеря товарища, превращённого в обезьяну.

Весь день я над ними измывался, стращал, пугал, бил несчастную обезьяну своим копьём, запугав её до смерти. Обезьяне я кричал: — «Обернись обратно в человека… животное…» Вся толпа пленных, к концу дня, со страхом ожидала следующей ночи, наотрез отказавшись спать в разных хижинах, и собравшись в одной.

Генерал Ларуа, до последнего держал лицо, но, взглянув на меня и мою невозмутимо ехидную рожу, он, в конце концов, передумал и великодушно пригласил всех пленных к себе в хижину, как наиболее просторную и комфортную. Как говорится, в тесноте, да не в обиде.

Ну-ну…

Всю ночь я не давал им спать, исполняя боевые танцы у костра и демонстрируя самые дичайшие унганские обряды, чем немало обрадовал жителей со всего Банги, специально сбежавшихся посмотреть на это представление.

Я понемногу вошёл в раж, попеременно потрясая копьём и жабеитовым жезлом, приведя в экстаз всех зрителей. Краем глаза я увидел множество глаз, блестевших в свете костра и наблюдавших за моими действиями сквозь дырки в стене хижины пленных.

Вдоволь наплясавшись и наоравшись, вместе со своим народом, (ближе надо к людям быть, ближе…), я схватил за хвост, вконец одуревшую от всего происходящего, обезьяну и, втащив её в свою хижину, начал громогласно материться и понемногу подкидывать в небольшой костёр щепотки порошка магния. Тем временем, с другой стороны, притащили совершенно невменяемого француза, чья одежда украшала красный зад павиана.

Француз ничего не соображал, как и обезьяна. Быстро раздев обезьяну, Жало натянул на француза его, порядком изорванную, изрядно запачканную, одежду, и был таков. Мне ещё пришлось выволакивать, буквально плачущую, обезьяну из хижины обратно в темноту. Французу я дал восстанавливающей настойки, а потом, когда мои люди отвлекли внимание одуревших от всего происходящего французов, привёл пленного к их хижине и усадил рядом с ней.

Утром всех ждала картина Репина «Пьянству бой, или, не верь глазам своим». Француз рыдал и ничего не помнил, кроме того, что его парализовало. Все его расспросы оказались безуспешными, лишь укрепив мистический страх передо мной. Первые сутки никто с ним больше не общался, и его все отталкивали.

Я же, важно сообщил Ларуа, что всё животное из этого несчастного уйдёт, в течение недели, если он больше не будет провоцировать меня, а также, все остальные пленные. Иначе, это продлится не меньше месяца, и у меня появится моё персонально стадо диких африкано-французских обезьян.

Не знаю, поверили ли мне, но то, что стали осторожничать, это точно. Кроме этого, я предупредил всех пленных, что, в случае побега, пойманные будут превращены мною в обезьяну, а если это не получится, оговорился я, то уж, свести с ума любого из них я смогу. Это утверждение, по-моему, напугало их гораздо сильнее, чем всё остальное.

А ещё, я стал переманивать их на свою сторону, демонстрируя свои «богатства», но не прельстил, не прельстил. Хоть и золото показывал, намытое за время моего отсутствия артельными партиями, и мелкие алмазы, и слоновую кость, и женщин, чёрных и прекрасных. Но, не смог их заинтересовать, не смог…

Явился и не запылился ко мне «офисный» работник и главный клерк чёрного королевского двора, Емельян Муравей. Да не один, а с отчётом… о проделанной им, совместно с Дмитрием Кудрявским, работой по налогообложению, приставы… вы мои. Но, с работой справились, это факт, описали и земли, и количество людей, и примерное имущество, и много чего ещё.

План собирания налогов, а также, их видов, я утвердил и со спокойной совестью пошёл спать, пока один, но девочкам нужна мать, наверное…, а мне жена. Но вот, как-то всё недосуг, да недосуг. Дела государственные приходится решать, да от смерти бегать и денег на жизнь безбедную добывать.

Горькие размышления были прерваны весточкой, полученной от Луиша Амоша. Португалец, всё же, узнал о моей судьбе, от сопровождающих негров, конвоировавших направленного во Францию пленного французского офицера, и теперь спрашивал у меня указаний, что ему дальше делать. А также, сообщал о том, что с ним вместе находятся и Леон Срака, и Леонид Шнеерзон, и Фима Сосновский.

В письме он отмечал также безделье первых двух, и кипучую деятельность последнего, и сообщал об отряде, набранном в Кабинде, вооружённом оружием, привезённым Шнеерзоном. Имелась в письме и информация об общем положении дел в Габоне, Кабинде, Бельгийском Конго, и Португальской Анголе.

Прочитав его письмо, которое больше было похоже на доклад, написанное красивым каллиграфическим почерком Ефима Сосновского, видимо, под диктовку Луиша, я крепко задумался.

Вскочив, стал лихорадочно копаться в сундуке. Сундук мне сделали недавно, и он был единственной мебелью во дворце, в нем я хранил нужные мне вещи. Нет, драгоценности мёртвого бога я хранил в тайнике, о котором знал только я. Копьё и жезл, тоже всегда были при мне. Добытая у старого унгана, чаша, с некоторых пор, хранилась у меня в кожаном мешке. В сундуке лежала лишь корона, золото и прочая дребедень.

Искал же я там карту Африки. Обнаружив её в самом углу, свёрнутой в тугой рулон, я полностью раскатал сверток, прижав по углам маленькими золотыми самородками. Расклад получался, в высшей степени, интересным, очень интересным. И я закипел работой.

Емельян Муравей был отправлен с инспекцией на золотые и алмазные прииски, вместе с сотней Жало, и двумя сотнями новых работников, для добычи золота и поиска всего того, что смогли от меня утаить.

Момо получил приказ, со своими пятью тысячами воинов идти войной на Раббиха. С ним вместе, для подстраховки и получения обещанного трофея, я отправил и Палача. Тщательно скрываемое, недовольство Момо несколько напрягало меня, а может, мне и казалось всё это. Уж больно я стал подозрительным.

Разговор с Момо состоялся примерно такой.

— Момо, твои воины захватили Конго?

— Вождь, мои воины перевернули все джунгли в поисках врагов. Все наёмники были уничтожены. А войско карателей было утоплено в реке, пока тебя не было. И это сделал я… со своими воинами.

— Эти американцы, которых ты… приютил. Вели себя здесь, как хозяева. Они не нужны нам. Если бы не твой приказ, мы порвали бы их всех. Ты же знаешь, я всегда рву своих врагов на части.

Момо показал свои чёрные лапищи, и добавил: «Из этих железных лап ещё никто не вырывался!»

«Ну-ну..», — в очередной раз подумал я и отправил его восвояси, готовить к походу своих воинов. Потерял ты, дорогой, всякий страх, потерял. Ну, за каждую копейку, иногда, и рубль приходится отдавать. Каждому овощу своё время!

После разговора с Момо, я позвал к себе Нгонго, кормилицу моих дочерей, с которой собирался обсудить вопросы их воспитания. Пока мои дочери резвились, догоняя друг друга, пытаясь отобрать подаренные им бусы, я разговаривал с Нгонго. Разговор с ней был уже закончен, когда старшая дочь отобрала у младшей её бусы, воспользовавшись силой и возрастом.

Мирра отобрала у Славы её бусы, символично. После чего они стали драться, и младшая, поняв, что бусы потеряны навсегда, сначала начала рыдать, пытаясь привлечь моё внимание, но… безуспешно.

Поняв, что помощи от меня, как от отца, не дождётся, она вцепилась своими молочными зубами, которых и так было немного, в руку старшей сестрёнки, прокусив её. Теперь уже старшая взревела, как разъярённый носорог, и стала колотить младшую сестру здоровой левой рукой.

— Вы же девочки, — сказал я обернувшись. Потом увидел, как старшая бьёт младшую, и всё… Всё померкло перед моими глазами… Очнулся я от крика Нгонго. Меня держало пятеро воинов, пытаясь прижать к земле, я же только орал нечто нечленораздельное, на смеси всех языков, которые знал.