Кинжал Немезиды - Дмитрий Чайка Страница 31

Безымянный вдохнул, выдохнул, а потом одним слитным движением зажал рот и нос Фрасимеда и воткнул спицу в его ухо, не выпустив наружу ни единого звука. Царь безмолвно дернулся и затих, а убийца аккуратно вытер потек крови и махнул Баки рукой: давай, мол. Мальчишка поставил перед убитым искусно выполненную фигурку в виде судьи, сидящего на троне. Она была сделана так похоже, что даже страхолюдный шлем поблескивал камушком на месте отсутствующего глаза. Теперь покойный Калхас торжествующе взирал на своего врага, расположившись среди объедков и опрокинутых кубков.

— Уходим, — показал глазами Безымянный.

— Дядька, — шепнул вдруг Баки, когда они снова устроились на тростнике. — А если бы они не перепились, как свиньи? Чтобы ты сделал?

— Да еще что-нибудь придумал бы, — зевнул Безымянный. — Но уж больно удачно все получилось сегодня. Конечно, нужно было бы его убить и посадить в кресло на том самом месте, где великий судья Калхас смерть принял. Только я так и не догадался, как это провернуть можно. Но как говорит госпожа, лучшее — враг хорошего. А еще она говорит: не умножай сущности.

— А это чего значит, дядька, а? — Баки даже рот раскрыл в удивлении.

— Это значит, что не надо гневить богов, пытаясь что-то сделать лучше, чем они, — назидательно произнес Безымянный. — Если боги дают тебе шанс, не отвергай его. Будь скромнее, и останешься в живых, с полным кошелем. Поверь, при нашей с тобой службе это непростая задача. А тут очень даже красиво все получилось. Мы с тобой, Баки, тоже художники, не хуже тех, что храм Великой Матери расписывает.

— Ага, точно, художники мы, — охотно согласился Баки, преисполнившийся гордости за свой труд. Он свернулся калачиком и собрался подремать до рассвета, но у него ничего не вышло.

— Поме-е-ер! — раздался наполненный ужасом женский вопль. — Царь помер! Боги покарали его, как великий судья сказал! Спасите, люди!

— Дух судьи Калхаса пришел за ним! Страх-то какой!

— Пошли? — показал Баки на дверь.

— Рано, — покачал головой Безымянный. — Пусть другие выйдут, и мы сразу за ними.

— Уходим? — с робкой надеждой в голосе спросил Баки.

— Спятил что ли? — недоуменно посмотрел на него Безымянный. — Чтобы кто-то умный нас подозревать начал? Нет, парень. Наша госпожа про такое говорит, что это низкий класс, нечистая работа. Мы же с тобой художники! Забыл? Мы останемся здесь и выступим на его погребальном пиру. У меня как раз и песня подходящая имеется. И пусть видят боги, мы их порвем! Они у меня будут рыдать, как младенцы.

Глава 11

Год 4 от основания храма. Месяц третий, называемый Дивойо Потниайо, Великой Матери, приносящей весну, посвященный. Энгоми.

Тимофей сошел с корабля и первым делом направился к таверне. Жрать хотелось неимоверно, а здесь, в порту Энгоми, готовили так, как нигде. Каждый раз приходили сюда люди и получали что-то новое. Невероятно это в мире, где даже фасон платья не менялся уже несколько столетий. Гомонящие афиняне, навьюченные, как ишаки, потянулись за своим вожаком. Их осталось два с небольшим десятка из пятидесяти, но никто из них не роптал. Добычу они взяли просто царскую, такую, о которой до старости вспоминать будут. До сытой старости, на минуточку…

Трактирщик видел таких людей издалека. Здоровенные горластые парни, от которых за стадий разит кровью. Наемники или морские охотники, пощипавшие те земли, над которой нет власти сына Посейдона. Хорошие клиенты, денежные. Такие в хмельном угаре спускают половину награбленного, пока разум начнет возвращаться к ним. Но эти оказались другими.

— Каждому по котлете, — скомандовал Тимофей. — Большое блюдо жареной рыбы, хлеб, зелень, какая есть. Вино с водой пополам. Два кубка на каждого. Не больше.

— Слушаюсь, почтенный, — кивнул трактирщик. — Вон туда садитесь, за большой стол. И поспешите, скоро из порта люди пойдут, солнце уже высоко.

Одуряюще пахнувшая котлета с чесноком и рубленой зеленью оказалась в брюхе истосковавшихся по нормальной еде воинов в мгновение ока. Там же оказалась и рыба, оставив после себя лишь воспоминания и заплеванный костями стол. Малость осоловевшие парни откинулись на дощатую спинку лавки, лениво цедя разбавленное вино. Волшебство роскошного обеда прошло слишком быстро.

— Новости какие за зиму были, почтенный? — спросил Тимофей, а тот икнул и ощутил слабость в ногах, встретившись с ним взглядом.

— Царица Поликсо с Родоса незадолго до штормов приезжала, — заявил трактирщик, приходя в себя. — Она в храме Немезиды Гневной молилась, чтобы басилейя Хеленэ из Спарты жуткой смертью умерла1. Проклинала ее на чем свет стоит.

— А что она ей сделала? — удивился Тимофей.

— Она считает, что Тлеполем, ее муж, из-за той Хеленэ погиб, — пожал плечами тот. — Весь город удивляется. Мужа ее царь Сарпедон в честном поединке убил, это все знают.

— А еще что было? — Тимофей шумно отхлебнул из кубка.

— Да вроде больше ничего особенного не случилось, — попытался припомнить трактирщик. — С тех самых пор, как госпожа Феано войну Родосу объявила, ничего важного и не происходит. Ну только разве что легион в корабли грузится, идет под Трою. И государь с ним. Но такое у нас каждую весну происходит.

— Погоди! Я что-то сейчас не понял. Кто войну Родосу объявил? — непонимающе смотрел на трактирщика Тимофей.

— Госпожа Феано, родственница государя, — охотно сообщил тот. — Ванакс Эней, как из плена вернулся, царице Поликсо отомстить никак не может. Клятва такая дана, что он даже подумать про нее плохо права не имеет. Ты же государя нашего знаешь. Его слово тверже камня. Вот госпожа и поклялась царице Поликсо сердце вырезать и в жертвеннике Великой Матери сжечь. А для этого она денег у людей попросила, а потом в Аххияву поплыла, чтобы там войско нанять.

— Ты что несешь? Ты пьяный, что ли? — с тупым недоумением посмотрел на него Тимофей, да и остальные афиняне перестали жевать и пить, вслушиваясь в его слова.

— Да-а… — сожалеюще протянул трактирщик. — Далеко же вас носило, парни. Про это ведь все Великое море знает. А госпоже Феано я своей рукой пять драхм в подол насыпал. Не жаль серебра на благое дело.

— Еще вина принеси, — скомандовал