Распутин-1917 - Сергей Александрович Васильев Страница 32

Непенин вышел на хозяйственный двор вокзала. Старательно обходя ледяные колдобины, пробрался к дровяному навесу, навалившемуся своими почерневшими балками на каменную кладку станционного здания яичного цвета, протиснулся в узкое пространство, поморщившись от царящего здесь зловония. Видимо, это место облюбовали в качестве отхожего и кошки, и люди. Первый ряд дровяных чушек, второй, третий… Сзади послышались топот и чертыхание. Четвёртый ряд, пятый… Какая-то возня, стон, глухой удар падающего тела. Моряк остановился, прислушался к хлюпанию, подвыванию и неясному бубнёжу. Сделав несколько шагов назад, Непенин осторожно выглянул из-за поленницы. Между рядами дров, неестественно вывернув руку, без всякого движения лежал человек в дорогом пальто. Его котелок, слетевший с головы, валялся в трёх шагах, мятый и грязный. Рядом с подельником, привалившись спиной к поленнице, сидел второй джентльмен, одетый так же, как и первый, с тонкими чертами лица и франтовато завитыми усиками, на которые капала кровь из разбитого носа. Над ним чёрной тенью нависал Распутин. С Григория слетели парик и накладная борода, и Непенин заметил, насколько тот осунулся и похудел. От старого распутинского образа не осталось почти ничего. Черты лица заострились, кожа обветрилась и посерела… Только глаза… Хотя во взгляде моряк тоже прочитал нечто новое, а потому- пугающее. Григорий поморщился, коротко посмотрев на адмирала.

— Быстро идите в вагон, никуда не сворачивая и не отвлекаясь. Догоню на перроне.

Непенин кивнул и не оглядываясь, пошёл к поезду, стараясь не споткнуться о разбросанный мусор и не поскользнуться на замёрзших жёлтых лужах.

— Итак, повторяю свой вопрос, — обратился Распутин к шпику, убедившись, что адмирал ушел. — Имя, фамилия, должность, суть задания, кто командует операцией?

Лежащий на земле соглядатай, скосив глаза на своего товарища, не подававшего признаки жизни, как рыба, несколько раз беззвучно открыл рот и прохрипел что-то невразумительное, отчего на губах появилась светло-розовая пена.

— Кажется, перестарался, — досадливо пробормотал Григорий, наклонившись ниже, чтобы лучше слышать раненого. Это его и спасло. Над головой что-то противно свистнуло, щёлкнуло и врезалось в поленья настолько смачно, что полетели щепки. Не дожидаясь продолжения, Распутин резко, насколько мог, прыгнул в сторону, одновременно выдёргивая из под полы приватизированный люгер, но не успел направить оружие в сторону предполагаемой опасности. Ещё один щелчок. Руку словно обожгло кипятком, и пистолет беспомощно брякнулся о мёрзлую землю. “Хочешь жить — меняй позицию, двигайся”! — вспыхнуло в памяти наставление Ёжика. Сделав шаг за опору крыши, Распутин, наконец, смог поднять глаза и увидел стоящего в трех шагах мужика с характерным чубом над карими, глубоко и широко посаженными глазами, большим носом с горбинкой, казачьими усами. Плеть в руке этого военизированного селянина в бекеше, цивильных штанах, заправленных в высокие сапоги, совершала завораживающие поступательные движения, и конец её со свистом рассекал воздух, не давая никакой возможности высунуться из-за спасительной деревяшки. “На конце что-то тяжелое, как свинчатка. Один удар в голову и я — труп,”- с грустью констатировал Распутин, прячась за стонущее от ударов дерево и тоскливо осматриваясь. Пути к отступлению нет. Слева и справа — длинный трехметровый коридор, огражденный поленницами. Только тут, за толстой балкой, есть какая-никакая защита. Понял это и нападавший, переместившийся к краю поленницы мягким шагом, не переставая работать нагайкой. Вот шаг, вот ещё шажок… И тут позади него мелькнула тень. Треск выстрела так был похож на удары хвостатой плети, что Распутин не сразу понял, что произошло. Но нападавший вздрогнул, резко развернулся в противоположную сторону, замахнулся… Четыре дробно прозвучавших друг за другом пистолетных хлопка, почти слившихся в автоматную очередь, прервали его движение и отбросили в сторону Распутина.

Отступив на шаг, Григорий присел на корточки и одной левой рукой начал обшаривать тело. Правая, онемев, беспомощно повисла плетью.

— Ты не ранен? Всё в порядке? — Анна, опустила пистолет, но с места не двигалась, осматривая поле боя и озираясь по сторонам, не появится ли кто посторонний на поднятый шум.

— Теперь — да, — пробормотал Григорий, заканчивая обыск. — Подожди, сейчас не до тебя…

Совершенно неожиданно для Григория, Анна шмыгнула носом, спрятала свой браунинг в муфточку, тихо развернулась и пошла к поезду, опустив голову и спотыкаясь через шаг, как больная лошадка…

— Кажется, я опять ляпнул что-то не то, — пробормотал Распутин, заканчивая потрошить карманы агентов. — Аня! Подожди!

— “Аня, подожди, не до тебя”… - возмущённо шептала женщина, выбираясь из дровяных катакомб. — Я нарушаю все инструкции, бросаю свой пост, бегу, потеряв голову, в какие-то трущобы, стреляю в какого-то бродягу с плёткой, а он нашёл только эти слова! Сухарь! Солдафон! Созвездие манёвров и мазурки!

— Аня! Постой! Я совсем не то хотел сказать! — прозвучало у неё за спиной по-особому жалобно…

Ревельская обернулась. Григорий стоял, зажав правую руку в районе кисти и виновато улыбаясь. Она хотела броситься к нему также стремительно, как и бежала на помощь из поезда, но обида заставила её умерить пыл, подойти степенно, выпрямив спину и гордо подняв подбородок.

— Так что вы хотели сказать мне, товарищ полковник.

— Я тебя люблю, — улыбнулся Григорий. — Ты — самая добрая и самая красивая. И здесь, и в будущем. Только я абсолютный чайник и представления не имею, как полагается правильно признаваться в любви в начале ХХ века, каким образом и куда засылать сватов… И в голове у меня сейчас шикарный кавардак…

Анна опустила глаза и упёрлась взглядом в кисть Распутина. На побелевших пальцах алела тонкая дорожка и на полы пальто, на ботинки, на утоптанный снег скатывались ярко-красные бусинки.

— Ты всё-таки ранен! Больно? — мгновенно отреагировала она, протягивая руку.

Григорий перехватил её пальцы и поднёс к своим губам.

— Ерунда. Царапина. До свадьбы заживёт…

Ну какая же романтика в путешествии по железной дороге без чая?! Однако в синих и зеленых вагонах чай в подстаканниках с разной полагающейся снедью не разносили. Пассажирам первого и второго класса, сидя в роскошных креслах, не следовало обгладывать куриные косточки, чистить яйца и хрустеть булкой, пусть даже французской. Полагалось ходить в вагон-ресторан. Это публика попроще вполне могла достать припасы, поделиться с соседями, распить с ними заранее припасенное горячительное, а на станциях, где стояло нечто подобное современным кулерам с горячей водой, можно было сбегать во время остановки за кипяточком и устроить чаепитие с попутчиками.

Распутин внёс изменения в традиции и на правах раненого потребовал доставить