Игорь Николаевъ - Харон Страница 36

- И хорошо, - Шафран одобрительно кивнул, прочесал широкую бороду пятерней и сказал. - Все, теперь молчим.

По невидимому сигналу над «Бурлаком» разнесся протяжный вой сирены, повторился еще дважды. Металлический пол под ногами ощутимо дрогнул. В глубине четвертькилометровой громадины самоходного дока заработали мощные электромоторы, открывающие клапаны. Забортная вода хлынула внутрь, заполняя двадцать гигантских цистерн-танков, расположенных вдоль бортов. Под непрерывный трезвон сигнального ревун, забирая воду в цистерны, «Бурлак» проседал на расчетные пятнадцать метров, и одновременно, через систему трубопроводов, в доковую камеру бурлящим потоком врывалась морская стихия. Когда док заполнится, субмарина окажется на плаву, и можно будет открыть основные ворота, иначе их выломает давлением воды или не хватит мощности привода для открытия.

Глядя сверху вниз на беснующиеся водовороты и завихрения, на темные, почти черные лапы волн, свирепо колотящие по бортам «Пионера» и внутренним стенкам дока, Радюкин понял благоговение подводников. Годы постройки и месяцы последующей доводки, труд десятков заводов и многих тысяч конструкторов, инженеров, рабочих – все усилия людей и машин в эту секунду оценивала и взвешивала незримая сила океана. И никому не дано было понять и предугадать волю этой силы. Захочет – и судну суждена долгая и славная жизнь, как «Челюскину». Пожелает – и судьба корабля окажется короткой и бесславной, как у «Купца».

Корпус субмарины вздрогнул, в это мгновение «Пионер» походил на пробуждающегося от сна кашалота, который задремал на мелководье и теперь решал, стоит ли уходить дальше, на просторы океана. Вода прибывала, мерный рык потока давил на барабанные перепонки, в воздухе повисла мельчайшая взвесь мириадов брызг, оседая на металле, коже и одежде. Крамневский крепко ухватился за перила обеими руками, его губы беззвучно шевелились, словно вознося молитву. Кто знает, какому богу обращался подводник-испытатель?..

«Пионер» снова покачнулся, жадные пальцы волн лизали чуть шероховатые бока, готовые поднять и принять лодку. И, наконец, две тысячи тонн стали и керамики освободили ажурные вогнутые дуги кильблоков от своей тяжести.

- Здравствуй… - тихо сказал Илион, но каждый человек на галерее услышал эти слова. Крамневский достал из кармана бушлата длинный витой шнурок темно-коричневого цвета, сложенный в аккуратный моток. Шнурок был тонкий и даже по беглому взгляду сильно потрепанный. – Здравствуй, «Пионер».

Часть 2. Голос ушедших

Законы небес беспощадны - от них не уйти, не укрыться,

А мир бесконечно огромен, и дел в нем свершается много.

Исчезли навеки три царства, прошли они как сновиденье,

И скорбные слезы потомков - одна лишь пустая тревога.

Ло Гуаньчжун «Троецарствие»

Глава 12

Былое

Будильник надрывался, истерично заливаясь и, наверное, даже немного подпрыгивая на тонких ножках. Франц спросонья дважды хлопнул рукой, стараясь нащупать назойливый механизм, но не попал. Должно быть, будильник умел не только звонить, но и бегать, уходя от карающей длани.

«Как хочется спать…»

Франц Пропп наконец вырвался из паутины сна, спасибо старому звенящему чудовищу, порождению безумной фантазии неведомого часовщика. Он приподнялся на смятых простынях, подключив к охоте на будильник еще и зрение, но тут закончился завод и дребезжание прекратилось. Не зря каждый вечер он отставляет будильник подальше, чтобы не достать его в первом инстинктивном движении поутру. Все-таки мировая история есть заговор «жаворонков» против «сов».

Франц окончательно перешел в сидячее положение, грустно рассматривая облезлые стены своей квартиры. В сумеречном свете раннего утра она выглядела особенно неприглядно, рядовая меблированная конура – комната и кладовка-«пенал». Из мебели – стол, шкаф, два колченогих табурета, сундук. Умывальник и ватерклозет – отдельно, по одному на этаж, дальше по коридору, у лестницы.

«Господи, ну хоть бы раз выспаться по-человечески…» - с тоской подумал Франц, спуская на пол босые ноги. Пол встретил его ледяным прикосновением – осень в этом году выдалась ранней и промозглой. Надо бы купить немного угля и брать в постель грелку, еще коврик не помешал бы – положить у кровати. Но получка только в конце недели.

Дума о деньгах как паровоз потащила за собой мысли о работе - причудливой смеси волшебной сказки, унылых склок и бесконечного ремонта. Пора, пора… Сегодня нельзя опаздывать.

Идти к умывальнику было выше его сил – наверняка там уже выстроилась очередь гогочущих работяг, спешащих на утреннюю заводскую смену. Они будут ржать, обмениваться сальными шутками, в тысячу первый раз пересказывать тупые анекдоты. Потом кто-нибудь обязательно начнет вспоминать недавнее боевое прошлое, затем – как фотографировался с кайзерфлагом на вершине Эйфелевой башни или плевал вслед уходящим английским транспортам с пирсов Верхней Нормандии и Пикардии. Чего только не сделают люди, чтобы хоть как-то скрасить, замалевать свое постылое, убогое существование… Не сказать, чтобы они как-то обижали его, кряжистые мужчины разного возраста, но похожие как близнецы - с серыми от въевшейся грязи руками в узлах вен, с сильными пальцами, на которых уже опухали пораженные ревматизмом или артритом суставы. Рабочие воспринимали его, скорее, со снисходительным безразличием – он не был ни трудягой, ни даже ветераном. Молодой мозгляк, хилый и голодный, время от времени робко занимающий пфенниг-другой «до получки». Лучше бы оскорбляли или даже поколачивали, для выпускника Королевской академии наук такая классовая борьба была бы достойнее и понятнее, чем нескрываемое пренебрежение.

К счастью, с вечера он позаботился не только о будильнике, но и об утреннем туалете – на столе в небольшом тазике стыла вода. Умывание обжигало холодом, Франц ежился и ругался сквозь зубы, но стоически довел начатое до конца. Какое счастье, что у него очень плохо и медленно растут борода и усы, так что бриться можно не чаще раза в три-четыре дня. Впрочем, чем ближе подступала осень, тем чаще он задумывался над тем, как бы отпустить бороду, хоть какая-то защита для лица.

Пропп критически глянул в осколок зеркальца на подоконнике, оно исправно отразило запавшие глаза, обведенные темными кругами, землистое лицо с легким пушком на щеках. На висках повисли капельки воды, которые миновало грубое полотенце. Обычное лицо молодого человека, уже выходящего из «юношества», но еще далекого от «зрелости». Вполне рядовое, ничем особым не запоминающееся - таких миллионы в «победоносной» Германии.

На завтрак времени уже не оставалось, да он и не собирался завтракать, несмотря на сосущую пустоту в желудке. Кусок хлеба, заботливо завернутый в чистую тряпицу, вполне мог подождать, а то к вечеру чувство голода станет непереносимым. Франц накинул тощее пальтишко, натянул шляпу поглубже и, бросив последний взгляд на свое жилище, вышел в коридор, нащупывая в кармане ключ.

На Унтер-ден-Линден было как обычно – людно и шумно.

[Unter den Linden, дословно «под липами», один из красивейших бульваров Берлина, в числе прочего на нем располагалась Королевская академия наук.]

Как обычно – его толкали и пихали как щепку в людском водовороте. Франц испытал привычный приступ ненависти – к себе, такому субтильному и неспортивному, к окружающему быдлу, дикому и невоспитанному. И к миру в целом, тому самому миру, который бросил Проппа на самое дно, вместо того, чтобы расстелить перед выпускником факультета прикладной механики ковер жизненного успеха.

Впрочем, Франц, как ученый (пусть даже с приставкой «недо-»), всегда стремился к объективности. По совести говоря, ему еще повезло. Не такое уж и «дно» - он имеет работу, отчасти научную, и кусок хлеба, пусть даже весьма скудный, но все же кусок. Многим его сверстникам и соученикам повезло гораздо меньше, и изматывающая каторга заводского труда – еще не самое худшее, что вытягивали в лотерее послевоенной жизни… А, если быть совсем честным — то сказочная часть работы вполне компенсировала занудную, и платили — для чистой науки — не так уж плохо. Для молодого выпускника Академии, которому не хватило ни гениальности, ни протекции устроиться в военное КБ, и вовсе выигрышный билет.

Путь был неблизкий, по Блюхерштрассе, до Friedhof – Большого Кладбища рядом с Народным парком. Чем ближе к месту, тем меньше становилось прохожих на улицах – людской поток отхлынул на окраины, к бесконечным кирпичным коробкам фабричных комплексов и лесу дымящих труб. Последний километр Франц прошел пешком, глубоко засунув в карманы озябшие руки и подняв воротник перелицованного пальто. Руки все равно мерзли, а воротник то и дело заворачивался обратно, открывая худую шею холодному ветру. Солнце пряталось за низкими тучами. Если ближе к центру Берлин был раскрашен разными оттенками серого, то здесь верховодил коричневый цвет - порывы ветра гнали по улицам опавшие листья, разбрасывая их целыми охапками, подобно сумасшедшему дворнику.