Тим Пауэрс - Гнёт ее заботы Страница 36

Два дня назад Джулии пришлось стать Джозефиной, чтобы забрать банковский чек от ее отца в Женевском отделении почты до востребования. И вот теперь, этим вечером, здесь в Кларанс[161], пришлось снова ― чтобы снять комнату ей потребовалось показать паспорт; но она не хотела притрагиваться к паспорту снова до тех пор, пока не будет пересекать международные границы, возвращаясь домой в Бэксхилл-он-Си. И ей не хотелось даже думать о пропитанной болью записке, что сопровождала банковский чек.

Если повезет, еще до Рождества она окажется под сенью родного дома, и ее отцу ни останется ничего другого, кроме как смириться с положением вещей. И тогда всю оставшуюся жизнь она будет Джулией и сможет, наконец, вычеркнуть имя и личность Джозефины из своей памяти.

Слуга поднял вещи наверх, и когда он открыл дверь в ее комнату, она лишь мельком скользнула взглядом внутрь, так как наперед могла сказать, что она там увидит ― тоже самое постыдное безобразие, что она встречала в каждой снятой комнате, в каждой комнате, где ей довелось побывать начиная с двадцать первого июля, дня ее свадьбы ― и поэтому она заранее заготовила свои французские сентенции[162].

― О! ― воскликнула она, бросив всего лишь один беглый взгляд на кровать. ― Mon Dieu! Voulez-vous changer les draps![163] Как она и предполагала, простыни были вульгарно запятнаны засохшей кровью.

Слуга, естественно пытался убедить ее, что с простынями все порядке, но она дала ему пригоршню франков, чтобы их поменяли не смотря ни на что. После этого в комнату явилась измученная горничная, и, когда она сменила отвратительное постельное белье и удалилась, Джулия открыла обращенное к озеру окно и легла на кровать.

На закате дующий с гор ветер принес дождь, и его шумный поток, бегущий по водосточной трубе, вырвал ее из сна. В комнате было темно и тихо, лишь занавески шелестели на фоне темного неба…

… И она никак не могла вспомнить, кто она.

Она была пустым, широко раскрывшим глаз вакуумом, и это было ужасно. Смутно ее тело осознавало, что где-то здесь теснилось несколько личностей, которые время от времени населяли его голову, и теперь оно хотело, чтобы одна из них, все равно какая появилась, вернув его к жизни. Гортань прожужжала какое-то молящее хныканье… и внезапно, словно это был дар, пришедший откуда-то извне, благодатный поток слов снова наполнил ее.

― Входи, ― прохрипело тело. ― Входи. Я открыто для тебя. Я нуждаюсь в тебе.

В этот миг личность снова оживила ее тело ― она снова была Джулией, но Джулией обеспокоенной этим новым оборотом вещей. Может ли эта опустошенность снова завладеть ею? И можно ли рассчитывать, что в следующий раз именно Джулия придет, на освободившееся место? Может ли…

― Добрый вечер, Джулия, ― донесся тихий голос, пришедший со стороны окна.

Задохнувшись от неожиданности, она резко обернулась и увидела широкий силуэт, заслонивший загорающиеся звезды. В тот же миг она поняла, что личность Джулии не единственная сущность, которая отозвалась на отчаянное приглашение ее тела.

Странно, но она не была напугана. ― Добрый вечер, ― нерешительно ответила она. ― Могу я… зажечь лампу?

Фигура тихо рассмеялась ― и по ее голосу она поняла, что та принадлежала мужчине. ― Как пожелаете.

Она открыла трутницу и чиркнула кремнем о сталь над фитилем лампы, и желтый огонек разгорелся и наполнил комнату. Она повернулась, чтобы взглянуть на своего гостя.

Это был высокий, крепкий мужчина с рельефно выступающим вперед носом. На нем красовался поразительный наряд, словно он оделся на выезд ко двору ― пурпурный сюртук с золотой тесьмой, жабо[164], галстук, белые шелковые чулки и черные остроносые бальные туфли. Благоговея, она сделала реверанс.

Он поклонился и направился к ней. И хотя он прихрамывал, и поморщился, словно от боли, когда потянулся за ее рукой, в его глазах, когда он поднес ее руку к своим полным губам, светилась доброта.

― Я могу помочь тебе, ― сказал он, все еще удерживая ее руку, ― с тем… для чего ты здесь. Я могу привести тебя к человеку, которого ты хочешь найти. Раньше он был защищен от тебя, но теперь его покровитель в другой стране. Он покачал головой; движение это, казалось, причинило ему боль, и Джозефина увидела красные линии, словно вены или трещины тянущиеся по его шее. ― Я не собирался ослушаться ее и вредить ему ― я просто хотел взглянуть на него ― но он и его друг причинили мне жуткую боль. Так что я тебе помогу.

Он отпустил ее руку и, прихрамывая, направился к кровати и расположился на ней. Джулия взглянула на руку, которую он поцеловал, и поняла, что новым простыням было суждено повторить судьбу их предшественниц, так как из ранок укуса на костяшках пальцев на пол энергично сочилась кровь.

Сердце словно молот стучало в ее груди, и прежде чем присоединиться к нему она отвернулась перевести дух. Свет лампы разгорелся ярче и достиг темного зеркала оконных стекол, но она избегала смотреть на свое отражение, с тех пор как два месяца назад ее личность начала становиться хрупкой, так что она задернула занавески. Она не заметила, что в отражении была в комнате одна, не считая обломка разбитой статуи лежащего на кровати.

ГЛАВА 10

Временами мы беседуем о Призраках; ни Лорд Байрон не М. Г. Л[ьюис]

в них не верят; и оба единодушны во мнении, отдавая дань здравому

смыслу, что вера в призраков с неизбежностью подразумевает веру в бога.

Я, впрочем, не думаю что все люди, которые делают вид, что не верят

в эти посещения, действительно в них не верят, или, если они и впрямь

не верят при свете дня, что с приближением полночи, оставшись в одиночестве,

они не начинают с большим почтением относиться к миру теней.

— Перси Биши Шелли, 17 Июля 1816

В течение двух последующих дней туристическая компания Байрона без особых происшествий двигалась на восток через долины Эно[165] и Симменталь[166]. В субботу двадцать первого сентября они переправились через Тунское озеро[167] в Нойхаус[168], где вновь пересели в карету для сорокамильного путешествия на восток через Интерлакен[169] и далее к югу в селение Венген[170], которое лежало у подножия горной цепи, включавшей Клайне-Шайдег[171], Венгерн[172], и между ними, вздымающийся над облаками, Юнгфрау.

Небо уже подернулось облаками и начинало темнеть, когда они остановились на ночлег в доме местного викария, но Байрон настаивал на том, что оседлает лошадь и отправится поближе посмотреть на горы, пока еще было достаточно светло, так что Хобхаус, Кроуфорд и проводник взгромоздились на лошадей чтобы его сопровождать.

С мощеной булыжниками дороги, ведущей от дома священника, они видели водопад, разрезающий пополам темную горную гряду. С этого расстояния он напоминал скорее парящее между горами облако. Медленно раскачивающаяся колонна протянулась почти на тысячу футов от ее скрытого в тумане основания до небесного истока, и Байрон, вздрогнув, сказал, что она выглядит словно хвост бледного коня, на котором разъезжает смерть во дни Апокалипсиса. Сделав это замечание, он унесся галопом вверх по дороге, оставив остальных далеко позади.

Они проехали всего несколько миль, когда хлынул дождь. Но, лишь когда гром начал пугать лошадей, Байрон прислушался к просьбам Хобхауса повернуть обратно.

Байрон был в своем буйном расположении духа, и, так как он был его пациентом, Кроуфорд ехал рядом с ним. Байрон размахивал над головой тростью ― что довольно сильно беспокоило Кроуфорда, так как это была его новая трость с вкладной шпагой, и Байрон не позволил проводнику понести ее из опасений, что та может притянуть молнию ― и выкрикивал стихи в дождь.

Дважды Кроуфорд различал фразы, которые слышал во снах.

Плащ Хобхауса был каким угодно, только не водостойким, так что они оставили его в небольшом сельском домике и поскакали к дому священника, чтобы найти кого-нибудь, кто вернется за ним с зонтиком и непромокаемым плащом.

Вспышка молнии осветила долину одновременно с громом, налетевшим на горы, и Байрон привстал в стременах, нацелив свою трость в небо. Он оглянулся на Кроуфорда и захохотал, увидев, как тот съежился в седле.

― Завтра мы отправимся наверх, и погода не сможет нам помещать, ― прокричал Байрон сквозь дождь. Спустя мгновение он добавил, ― Вы верите в Бога, Айкмэн?

Кроуфорд несчастно пожал плечами. Его плащ был не многим лучше, чем у Хобхауса. ― Я не знаю, ― отозвался он. ― А вы?

Байрон опустился в седло. ― Я агностик[173] до востребования, ― ответил он. ― Но я не могу представить, как… я хочу сказать, как могут существовать все эти сверхъестественные феномены, и при этом не быть Бога? При отсутствии хоть какого-нибудь Бога?