Тим Пауэрс - Гнёт ее заботы Страница 37

Байрон опустился в седло. ― Я агностик[173] до востребования, ― ответил он. ― Но я не могу представить, как… я хочу сказать, как могут существовать все эти сверхъестественные феномены, и при этом не быть Бога? При отсутствии хоть какого-нибудь Бога?

Кроуфорд безрадостно окинул взглядом течение своей собственной жизни, особенно двух ее последних месяцев. ― Боюсь, ― отозвался он, не особо довольный заключением, к которому пришел, ― что чем меньше бог уделяет нам внимания, тем больше вещей возможно. Так что если имеется отсутствие самого Бога, то, пожалуй, нет ничего особо удивительного в том, что мы можем рассчитывать никогда его не встретить.

Его утверждение, казалось, отрезвило Байрона. ― Весьма удачно, что вы решили замаскироваться как ветеринар, Айкмэн, ― отозвался он сквозь дождь. ― В качестве философа вы внушали бы подозрения. Он пришпорил коня и поскакал вперед, возглавляя путь обратно к дому викария.

На фоне желтого света, льющегося из открытой двери, вырисовывалась темная фигура, и когда они приблизились, они узнали священника. Когда путешественники спешились, он довольно невежливо попросил Байрона и Кроуфорда проследовать за ним в его комнату.

― Что-нибудь по поводу платы, наверное, ― проворчал Байрон, когда оба они повесили мокрые плащи и направились за стариком вверх по лестнице. Но Кроуфорд разглядел выражение отвращения и сожаления на худом морщинистом лице и раздумывал, не собираются ли их просто вышвырнуть на улицу, как выгнали его из доходного дома возле Женевы восемь дней назад.

Комната старого священника располагалась прямо под круто забирающей вверх крышей, и с одной стороны стена была высокой, а с другой ― едва поднималась от пола. С низкой стороны, окна, идущие почти вровень с полом, были настолько маленькими, что, очевидно, даже в самый солнечный день здесь нужна была лампа. Стеллажи, расположенные у высокой стены, были сплошь заставлены старыми книгами, чьи кожаные переплеты казались темными пятнами, поглощающими свет лампы, водруженной на низенький ночной столик. Старик опустился на узкую кровать и махнул рукой в направлении двух стульев в противоположном конце комнаты.

― Я… не знал, кто вы такие, ― сказал старый священник, говоря по-английски с ярко выраженным немецким акцентом, ― когда вы сюда прибыли. Я бы не разрешил вам остаться. Байрон только что сел, но при этих словах откинул кресло, собираясь вскочить, но старик успокаивающе воздел руку. ― Теперь впрочем, вы можете остаться, я не буду вас выгонять. Но мне доводилось о вас слышать ― вас, besonders, ― прибавил он, глядя на Кроуфорда.

― Это означает «особенно», ― любезно вставил Байрон. ― Что вам о нас нарассказывали? Опять эти старые байки про инцест? Эти девушки, вообще-то, не сестры ― у Мэри Годвин и Клэр Клэрмонт совершенно разные родители, хотя приемный отец у них один. В любом случае, это и впрямь заслуживает вашего порицания? Такие вещи сейчас на каждом шагу.

― С этим ничего не поделаешь… просто плотское общение, ― ответил старый священник. ― Истории, которые я слышал, гораздо хуже. Мне рассказывали, что вы якшаетесь с… неприкаянными духами, существами, что ступают тропою, окутанной сумраком смерти[174].

― Забавная фраза, ― сказал Байрон, усмехаясь. ― Мне нравится. Значит, мы согрешили против ваших… заповедей? Ну так докажите это и покарайте нас, если сможете.

Старик устало покачал головой. ― Горы, их высочайшие пики, больше не являются путем к освобождению, уже нет. Все это было давно ― и опасно даже в те времена. Спасение и искупление могут теперь быть достигнуты через таинства Веры. Он повернулся к Кроуфорду, и его старое морщинистое лицо застыло, словно он пытался скрыть свое отвращение. ― Даже такие как вы, могут с их помощью избежать проклятья.

Байрон неловко рассмеялся. ― Не будьте столь строги с парнем, Отче, он и близко не такой демон, как вам кажется. Боже мой, вы глазеете на него так, словно думаете, что он собирается стянуть золотые чаши с вашего алтаря.

― Или превратить налитое в них вино в уксус, ― сказал Кроуфорд, бесцветным от гнева голосом, ― просто взглянув на них. Такое, значит, у вас в Берне христианское милосердие?! Он поднялся, ударившись головой о низкий потолок. ― Очевидно, со времен своего основания церковь стала более… элитарным клубом. Дьявол в аду и тот гостеприимнее.

― Подождите, ― сказал священник, ― сядьте. Я хотел бы увидеть вас в Раю, но я также хотел бы увидеть там и всех моих прихожан. Если вы отправитесь в горы сейчас, в том состоянии, в котором находитесь, вы пробудите демонов, что не принесет пользы никому из моих людей. Он кивнул Кроуфорду. ― Недавно в Альпы вступил еще один такой же, как вы, но я ничего не могу с этим поделать. По крайней мере, он держится низких мест и передвигается только ночью…

Он медленно вытащил пробку из графина брэнди, стоящего на полке возле кровати, и потянулся за бокалами, стоящими неподалеку. ― Прошу вас, не ходите в горы, останьтесь здесь. Я могу обещать вам спасение, если вы и впрямь его ищите ― или я обещаю вам смерть, если вы продолжите ваш путь. Никто не даст вам лучший совет, чем тот, что я только что дал.

Кроуфорд сел обратно, немного успокоившись, но покачал головой. ― Нет, я не собираюсь отступать.

Байрон согласно кивнул. ― Ваше наставление, не поколебало моих намерений, Падре.

Священник на мгновение прикрыл глаза, затем пожал плечами и разлил брэнди по бокалам. Он поднялся, протягивая бокалы каждому из гостей, а затем хромая вернулся к кровати и сел.

Позади него на обшитой деревом стене возникла человеческая тень, хотя не было никого, кто мог бы ее отбрасывать. Призрачный силуэт медленно покачал головой, а затем растворился.

Сердце Кроуфорда пустилось галопом, и он поднял взгляд на Байрона; глаза Байрона были широко распахнуты ― очевидно, он тоже увидел это. Они, не сговариваясь, поставили бокалы на пол.

― Спасибо, я, пожалуй, воздержусь, ― сказал Кроуфорд поднимаясь.

― И я тоже, ― добавил Байрон, который уже стоял возле двери.

Когда они притворяли дверь, старик сдавленно всхлипывал на своей кровати. Кроуфорд, впрочем, не был уверен, раскаивался ли он в том, что пытался отравить гостей или сожалел, что его попытка провалилась.

Возвращаясь к тому месту, где их дожидался Хобхаус, они миновали большой шестиколесный фургон, который глубоко увяз посреди размытой дождем дороги. Байрон все еще был на взводе, поэтому, не слушая никаких возражений, настоял, чтобы они спешились и помогли, несмотря на то, что фургон и так уже толкала, по меньшей мере, дюжина несущих фонари сопровождающих. Так что Кроуфорд, слуга и сам лорд послезали с лошадей, закопались пятками в грязь и помогали стронуть повозку.

Люди, столпившиеся вокруг повозки, казалось, были не особо благодарны за помощь, особенно когда Байрон взобрался на станину фургона чтобы руководить работой, но они мирились с этим до тех пор, пока фургон не покатился снова. Сразу после этого они заставили Байрона спуститься и, вскочив на лошадей, возобновили свое продвижение на юг.

― С углем в Ньюкасл[175], ― со смехом произнес Байрон, когда взобрался обратно в седло.

― Почему это? ― устало спросил Кроуфорд, мечтая о том, чтобы в ботинках не хлюпала холодная грязь.

― Там у них в задней части фургона большой короб наполненный льдом ― он протек мне на руки, когда я к нему прислонился ― между тем, они направляются в Альпы.

На следующее утро в семь часов они снова устремились в горы, защитившись с помощью кофе и брэнди ― своего собственного ― от вековечного холода, который обращал человеческую речь в мимолетные пушистые облачка, а затем уносил их прочь в зеленовато-синее небо. Кроуфорд и проводник восседали на мулах, в то время как Байрон и Хобхаус ехали на лошадях.

Водопад ярко переливался в лучах восходящего солнца, и Байрон привлек общее внимание к радуге, которая, словно нимб, реяла вокруг, но Хобхаус лишь фыркнул и сказал, что его не впечатляет радуга, в которой различимы только два цвета.

― По крайней мере, это королевские цвета, Хобби, ― сказал Байрон, и только Кроуфорд уловил дрожь в его голосе. ― Пурпур и золото, все же.

Горы. Горы были слишком необъятны ― слишком высоки, далеки и изборождены древними морщинами ― чтобы Кроуфорд мог охватить их своим разумом. Смотреть на них было все равно, что смотреть через телескоп на чуждые ландшафты Луны. Неестественно чистый высокогорный воздух делал видимой каждую трещинку в этой пугающей безбрежности. Позади, внизу, там, где пышно цвел человеческий род, изморозь и дымка тумана милосердно скрывали от глаз бездну. Пока копыта выстукивали по уходящему вверх каменному пути, направляясь к подножию заслоняющих небо горных пиков, Кроуфорд непрестанно ловил себя на том, что думает о горах как о древних живых существах. С содроганием он вспомнил историю о Семеле[176], смертной матери Диониса, которая была сражена насмерть, узрев Зевса в его истинном, нечеловеческом величии.