Акула пера в СССР - Евгений Капба Страница 36

Даже он не мог сложить те самые два и два. Да и я бы не смог, если бы послезнанием не обладал.

— В общем — если предложение поступит, ты поддержишь?

— Поддержу, отчего нет? А в чем фокус, Гера? Что ты мутишь?

— Нью-Васюки станут центром вселенной, Рустик! Так и знай!

Гахраманов почесал затылок и задумчиво проговорил:

— Дялисян, майгюли?

А потом я достал диктофон, поменял кассету, чтобы ненароком не загубить запись с опросом, и мы записали обращение от дубровицких спасателей-водолазов к несознательным пьющим гражданам. И про выколупанные глаза — тоже, хотя я сомневался, что шеф это пропустит в печать. Не то время!

Серость, серость — даже несмотря на майские погожие деньки и умытый дождем город! Даже множество деревьев и кустов, и сирень, и клумбы не скрашивали непроходимой серости. Дубровица была на восемьдесят процентов уничтожена во время битвы за Днепр в 1943 году, и освобождена на полгода раньше остальной территории БССР — вместе с Гомелем и другими районами юго-востока. А потому — отстраивать ее пришлось практически заново, из исторических зданий сохранились Успенский собор, костел, бывшая женская гимназия — там сейчас располагалась музыкальная школа и кинотеатр, где крутили повторно фильмы, уже показанные в "Беларуси". Еще некой архитектурной ценностью мог похвастать разве что интернат для детей-сирот, картинная галерея и пара-тройка домов в центре. Остальное — хрущевки, панельки, бараки, частный сектор и административные и культурные здания в стиле сталинского ампира или позднесоветского хай-тека вперемешку с классицизмом. Такое можно увидеть, наверное, в любом районном центре от Бреста до Владивостока… Угнетающее зрелище.

Жилищное строительство и обеспечение населения крышей над головой, переселение из коммуналок и бараков — это здорово, но неужели у огромной страны не нашлось лишнего рубля на банальную краску? Салатовую, желтую, розовенькую, в конце-то концов? В условиях, когда в году 150 дней — пасмурные и всего лишь 30 — ясные, душить психику людей еще и серыми городскими пейзажами — бесчеловечно!

— Здравствуйте! — кто-то вдруг цепко ухватил меня за рубашку. — Вы ведь в газете работаете?

Я едва не врезал локтем — манера хватать людей за одежду меня всегда бесила. Обернувшись, я столкнулся нос к носу с юношей лет восемнадцати — белобрысым и каким-то встревоженным. Ничего себе манеры у молодого джентльмена! Освободив свою рубашку из его цепких пальцев, глянул на него сверху вниз:

— Работаю. Белозор моя фамилия.

— Так это вам дядя Петя звонил? Ну, про кладбище?

Какой еще… А-а-а! Который про разобранную плитку!

— Звонил, точно. Я порекомендовал ему, куда обратиться.

— Он сейчас в реанимации лежит, с черепно-мозговой травмой, в коме, — на парня было жалко смотреть.

— Та-а-а-ак! — совсем как Викторович сказал я. — Пошли в редакцию, обсудим.

Глава 14, в которой шеф одобряет расследование

Вся эта глава основана на слухах и домыслах многолетней давности, и никакого отношения к доблестным коммунальщикам моего родного города не имеет, они люди героические, на таких мир держится.

— Гера, ты не охерел? — спросил шеф очень вежливо. — Какое, к лешему, кладбище? Какое, к чертовой матери, расследование?

Он мне живо напомнил того редактора из фильма: "Мне нужны фотографии Человека-Паука!" В такой ярости я его еще не видал.

— Слушайте, заявление в милицию он написать не сможет — в реанимации лежит. Идти к Привалову или Соломину с пустыми руками, мол "дядя Петя звонил" — это просто смешно. Но и проигнорировать не могу — в конце концов, я сам ему предложил сначала просто поговорить. А теперь у человека трещина в черепе!

— Белозор, что с тобой творится в последнее время? Мы что — "Нью-Йорк Таймс" по-твоему? Мы — районная газета! "Маяк"!

— Вот именно что — "Маяк". "Светить всегда, светить везде…" — и всё такое прочее. Ну, давайте я просто похожу, посмотрю, поспрашиваю… Если будет что-то серьезное — сразу в милицию.

— Сразу — ко мне! В милицию — потом!

— То есть — вы не против?

— Катись к черту, Белозор, как ты меня достал!

— Служу родной редакции!

— Двери плотно закрой, паяц! Что за вожжа тебе под хвост попала, а?

Найти ниточки к этому делу было довольно просто: соболезнования и объявления о смерти в нашей газете печатались на последней страничке. Поэтому я ухватил подшивку за последний месяц и отправился в кабинет — расследовать. А еще мне нужна была структура районного коммунального хозяйства, чтобы понять — кто конкретно отвечает за кладбищенские дела.

Работа с подшивкой дала мне дюжину фамилий умерших и их адресов: народ еще указывал адреса и время выноса тела. "У шаснаццаць гадзин адбудзецца вынас цела" — так и писали. В справочной я получил шесть номеров телефонов, из которых поговорить согласились четыре, а на мои вопросы о странностях во время похорон утвердительно ответили двое.

Одна — бабуля лет семидесяти — сидя на лавочке, вытирала уголком платочка глаза:

— В комиссионке костюм майго Хвёдара убачила! Я яму сама на отвороте буквочку "З" вышивала — Звертовские мы… А потом пошла себе штось с одежи присмотреть — а там костюм… С буквочкой… Это что это делается?

Костюмов в Союзе однотипных было пруд пруди, с разнообразием ассортимента проблемы существовали. Но с буквочкой вышел прокол — и бабуля сумасшедшей не выглядела. Выкупить костюм не выкупила — денег не хватило. Но адрес комиссионки дала.

Второй — пыхтящий и матерящийся лысеющий дядька, тоже рассказал нечто удивительное:

— Приехали, мы, значит, отца моего хоронить… А там — в яме вода стоит! Откуда вода? Бог знает. Ну не в жижу ж эту гроб опускать… Дал ихнему главному четвертак — тут же через десять метров могила нашлась, сухая. Ну, так там захоронили. А вечером кум мой свата