Марик Лернер - Другая страна Страница 37

Отец Дова уже читал поминальную молитву, голос срывался. Страшное это дело — хоронить сына. Вряд ли ему послужит утешением, что в войну мы хоронили в братских могилах, да и то не всегда. Были случаи, когда некогда этим было заниматься. В лучшем случае, в похоронках писали про где погиб, возле поселка такого-то. Пожалуй, и не найдут родственники, даже если захотят.

Когда-то, на похоронах Шая, я слушая молитву, впервые осознал, что я понимаю иврит. Это ведь не первые мои похороны погибшего бойца. Очень похоже, что и не последние. С прошлого раза здесь добавилось еще несколько солдатских памятников, слава Богу, не из моих.

У свежевырытых могил лежали еще два тела. Гробов, как положено, не было, на завернутых телах лежали зеленые береты.

— Это только местные, тихо сказал мне на ухо Рафи. Еще двое, их будут хоронить завтра, в Хайфе и мошаве Бет Хананья.

— Потом, расскажешь что случилось.

Отделение выстрелило, салютуя. Рядом завыла мать одного из погибших...

— Мы должны были задержать Мухаммада Абу-Юсефа. — рассказывал Рафии. — Он очень осторожен, передвигается только с охраной и никому не говорит, куда направится завтра. Отец этого урода живёт в одной из деревень нашего сектора. Позавчера у него был день рождения, чтоб он сдох. На празднике Мухаммед не появлялся. Разведка думала, что он появится на следующий день, в пятницу, чтобы навестить родственников и сходить на молитву. Вышли к деревне в два ночи. Убедившись, что в крайних домах никого нет продолжили движение, огибая мечеть и оливковую рощу. В этот момент пулеметчик заметил выглядывающую из кустов бородатую голову и открыл огонь. Похоже, нас ждали. Большая группа боевиков открыла массированный огонь и начала забрасывать бойцов гранатами. Троих ранило. Мы укрылись в домах и вокруг них, начали отстреливаться. Двое были тяжело ранены. Я приказал прикрывать огнем и послал второй взвод в обход, чтобы зайти с тыла. В момент, когда раненого ложили на носилки, между солдатами упала граната. Дов крикнул «Шма Исраэль» и бросился на гранату, накрыв ее своим телом. Сразу ударил взрыв. Он умер мгновенно. Пытаясь вынести раненого, погиб сержант Борух Гольдштейн.

Третий взвод подтянулся, пытаясь помочь товарищам. Видя, что огонь ведется со стороны мечети, они обстреляли ее из гранатометов. Ответным огнем убит еще один боец. Солдаты перенесли тела погибших товарищей в дом и заняли круговую оборону. Когда второй взвод атаковал, пошли на прорыв, унося убитых и раненых. Отход продолжался 5 часов. Один расчет задерживал арабов; затем он отступал под огневым прикрытием, и все повторялось снова. Погибли 5 человек и 22 получили ранения.

Помолчали.

— Выводы? — спросил я.

— Ошибки не было. Похоже, нас заметили на подходе и приготовились.

— Нет. Вывод другой. К бою в застроенном районе еще не готовы. Все действия требуется отработать на макете, до начала операции — десять, двадцать раз! До полного автоматизма. И никакой самодеятельности с местью. Что там с подготовкой второй и третей роты?

— Они уже практически готовы. Церемония получения берета будет на днях, и после этого могут идти в рейд.

— Вот когда будет готов весь батальон, тогда и навестим нашего Мухаммеда. Никаких акций меньше, чем в составе роты. Противника надо давить количеством и огнем. Выслушайте и постарайтесь понять. У каждого воевавшего офицера есть свое личное кладбище за спиной. Хороший офицер, должен стараться, чтобы его размер был поменьше. Но оно будет все равно. Да! Будет! Не бывает войны без смертей. Когда ты посылаешь солдат в атаку, ты всегда знаешь, что они могут погибнуть. И они это тоже знают. Кто не бережет своих людей, тому не место в армии. Кто их жалеет слишком, тоже. Если они не выполнят приказ, потому что ты их пожалел, и не встанут здесь, то там, за нашей спиной, погибнут беззащитные люди. Ваши солдаты будут вам доверять, если вы будете идти с ними под пули. Я вас этому учил. И Дов это сделал. В Союзе за такое давали Героя Советского Союза. Может быть, ему и дадут «За доблесть», но он умер не за орден. Он сделал то, что должен сделать каждый офицер, спас своих солдат. Будь благословенна его память!

Да, имейте в виду, Рафи, Марсель и Аркадий — вас, точно пошлют на офицерские курсы. Не всех сразу, по очереди. К моему возвращению у вас должны быть готовы кандидатуры на замену. Комроты не может быть сержантом. А звание сейчас дадут только после курсов. Я с Меером об этом говорил.

— Соломон, — спросил я уже вечером, прощаясь, — в роте нет проблем, из-за того, что Рафи самый молодой, а все остальные ветераны?

— Не бери в голову, — ответил он. — Вначале были. Только мы с ним одним фронтом работаем, если надо я объясняю кто начальник, а кто дурак. Да и все прекрасно знают, что ты вернешься.

«Оглашен приговор. Все подсудимые кроме Шахта, Фриче и фон Папена, были признаны виновными в предъявленных обвинениях и приговорены: Геринг, Риббентроп, Кейтель, Кальтенбруннер, Розенберг, Франк, Фрик, Штрайхер, Заукель, Йодль, Зейс-Инкварт и заочно Борман — к смертной казни через повешение; Гесс, Функ и Редер, — к пожизненному заключению; Ширах и Шпеер,— к 20, Нейрат, — к 15, Денниц, — к 10 годам тюрьмы. Были признаны преступными организациями СС, гестапо, СД и руководящий состав НСДАП. Ходатайства осужденных о помиловании были отклонены Контрольным советом, и в ночь на 16 октября 1946 приговор о смертной казни был приведен в исполнение (Геринг покончил самоубийством незадолго до казни).

16 октября 1946 г.»

Рафи бросил газету на стол.

— Не понимаю я этого. Здесь, в Израиле, долгое время не хотели верить, что такое вообще возможно. Слухи были, но им не верили. Как можно убивать всех подряд — мужчин, женщин детей? Невозможно заставить себя поверить в достоверность этих сообщений. Люди не могли представить себе такой ужас, чтобы не сойти с ума. Только в феврале 1942 года, в А-Арец, впервые написали «Убийство еврейского населения в фашистских концлагерях Восточной и Центральной Европы поставлено, на конвейерный поток». Ну, немцы — они не люди, но евреи, то что шли как бараны на бойню? Три миллиона!

— Дурак, ты. Сидишь тут вооруженный, рядом такие же, как ты, готовые стрелять во врага, а ничего не делаешь. Вот пошел бы и выстрелил в кого-нибудь. Не задавай вопрос, почему они шли на смерть как овцы. Спрашивай — почему сопротивление началось так поздно, и было таким слабым?

С чего ты взял, что они знали к чему идет? Они точно также не могли поверить в то, что сообщения о крематориях правдивы, что существует народ, который мог замыслить чудовищный план беспощадного уничтожения другого народа, без всякой реальной причины. К тому же нацисты скрывали от обреченных, куда направляются везущие их через всю Европу составы. Только в лагерях люди осознавали, что отсюда нет выхода. У них не было общего руководства, а страны были оккупированы, армии разгромлены. Большинство мужчин, во всяком случае, в СССР, успели призвать. Да и окружающее население очень часто было враждебным и само участвовало в убийствах. Ты что думаешь, одни немцы этим занимались? Нет, многие участвовали, во всех странах. Это ж какая замечательная возможность безхозным добром разжиться. А что надо сделать? Да всего-навсего выполнять приказы немецкого начальства.

— Но не могли же не знать, что их будут убивать.

— Есть, кто утверждает, что процесс уничтожения держался в секрете, и те, кто говорит, что многие люди знали о нем. Конечно же, тут нет никакого противоречия. В разных обстоятельствах и местах разные люди знали разные вещи. На самом деле, каждый человек всегда надеется, что вот его-то это и не коснется. Даже, понимая головой, что это не так и вопреки происходящему вокруг. Что еще остается, кроме надежды?

Знаешь, как на самом деле это происходило в СССР? Никакого общего плана. В одних местах маленькие поселки сразу расстреливали, в других вывозили несколько мелких в один большой. Но никто ж тебе не говорил, вот сейчас до ямы отведем и там расстреляем. Наоборот, говорили, возьмите вещички, вас отправляют в общее гетто. И ведь некоторых, действительно, отправляли. А когда ты видишь ямы, что можно сделать, если кругом вооруженная охрана?

В городах выселяли всех евреев в один район и в начале посылали на тяжелые работы. Люди думали, что самое страшное уже позади. Потом немецкий начальник приходил и говорил, вот у вас есть больные и старики. Их кормить не выгодно, давайте мы их уберем в другое место, и тогда начальство увидит, что ваше гетто рентабельно и других не тронет. Список на 200, 300, 1000 человек мне на стол. Не дашь, самого расстреляют. Дашь — кто ты после этого? Ты ведь в своей деревне всех знаешь, вот дать тебе приказ, кого выгнать, практически на смерть, а кого нет. Оставить чужого, но дающего выработку, или своего, но план производства за него будут делать другие. Некоторые вешались, другие писали, чтобы самому выжить и семьи сохранить и утешали себя, что ведь назначат на это место кого другого, так он не будет таким справедливым, как я. И снова и снова приходили. А потом стали просто отделять часть улиц и всех подряд вывозить. А каждый надеется на лучшее, что его не коснется.