Сергей Мстиславский - Грач - птица весенняя Страница 39

У полковника побагровела шея: ему пришла в голову та же мысль. В предупредительной из департамента полиции телеграмме было сказано: Земпфег. Паспортов на такую фамилию не было. Но оказался — Циглер. В шифрованных телеграммах всегда возможна ошибка. Земпфег-Циглер: не очень, но все-таки похоже. И имена: у одного-Вильгельм просто, у другого-Артур-Вильгельм… Он решил задержать. Задержанный на немца действительно похож.

Он просверлил глазами Ленгника. Прикидывается, верное дело! Побагровел еще пуще и рявкнул:

— Потрудитесь объясниться по-русски!

Тут произошло нечто, ни в каких жандармских инструкциях и в практике охранки не предусмотренное: баварец вынул сигару изо рта, поднял брови и произнес очень внятно, ни к кому, в частности, не обращаясь:

— Was fallt dem Keri ein?[8]

Он добавил еще одну фразу, столь соленую, что ее поняли все, даже те, что не знали немецкого языка. Затем он протянул руку через стол и взял свой паспорт уверенным и ленивым движением.

— Переводчика! — прохрипел полковник. — Где его черт носит?..

Обер-кондуктор, у притолоки, напомнил опасливо:

— Господин полковник, через пять минут отправление.

Полковник скосил глаза на лежавшую в сторонке стопку не проверенных еще паспортов. Дал знак жандармскому вахмистру и стал быстро перелистывать книжки, отбрасывая одну за другой на подставленную широкую вахмистерскую ладонь.

Циглер повернулся было, но жандармы, стоявшие сзади, заступили дорогу, а один из таможенных, в аккуратненькой черной тужурке с зелеными кантами, разъяснил не совсем ладным, но всё же понятным немецким языком, что придется обождать, так как предстоят некоторые формальности… Кстати, вот и переводчик.

Переводчик был тощ и крив в талии, и глаза у него были воровские. Но говорил он по-немецки бегло, щеголяя выговором.

Полковник приободрился.

Начался допрос.

Переводчик докладывал:

— Говорит так: родился в Нюрнберге, жил в Страсбурге, последнее время — в Мюнхене. По профессии — монтер, буровой мастер, специалист по артерианским…

— Артезианским, — поправил таможенный, тот, что понимал по-немецки. Он слушал тоже особо внимательно.

— …по артезианским колодцам. Едет в Москву работать означенные колодцы.

Полковник встрепенулся радостно:

— Ага! Вот сразу и проврался! В Москве — колодцы? Там же водопровод! Москва хоть и отставная; а все-таки столица.

Переводчик заговорил быстро: полковничий азарт явно передался ему; он даже взлаивал в стремительной речи своей, как гончая на следу. Но еще раньше чем немец ответил, таможенный наклонился к полковнику и прошептал:

— Виноват, господин полковник… изволите ошибаться. Я в Питере — не где-нибудь — в экспедиции заготовления государственных бумаг служил; так даже там этот самый артезианский.

Полковник моргнул досадливо усом, но нашелся тотчас же:

— Может, и бурят, да он-то не бурит, голову прозакладываю! И мы его сейчас на чистую воду… Да, да, милсдарь! — вытаращил он глаза на обернувшегося к нему Циглера. — Я вам это в лицо говорю, без утайки, и вы-воспринимаете, хотя и делаете вид, будто не разумеете по-русски… А ну-ка, Маныкин, пусть расскажет своими словами, что это такое-артезианские…

— Поезд отправлять надо! — взмолился обер. — Ежели он тут бурение разводить начнет… Или прикажете не дожидаться?

— Подождешь! — отмахнулся полковник. — Не на пожар гоните. Тут государственный интерес… Ну, что еще там?..

Циглер опять, очевидно, сказал что-то крутое, так как кругом зафыркали и даже переводчик ухмыльнулся.

Полковник повторил хмуро:

— Что там, я спрашиваю?..

Переводчик не сразу нашел слово:

— Он говорит, видите ли: неужели русский царский полковник не знает, что есть артезианский колодец?

— Врешь! Он другое сказал, — уверенно мотнул головою полковник и обратился к Циглеру непосредственно: — Не знал бы — не спрашивал. Ясно? Как же это я, не зная, проверил бы, буровой вы или нет? Потрудитесь объяснить.

Переводчик перевел. Циглер пожал плечами и заговорил скучным и ровным голосом. И таким же скучным, от слова к слову все скучнее становившимся голосом стал пересказывать переводчик:

— Артезианский колодец есть колодец, использующий напорную-так буквально, если перевести — воду. Он сооружается путем бурения, способ которого зависит от… как это сказать?.. geologisch…[9] Очень специальные все слова, господин полковник!

Немец продолжал говорить. Таможенный качнул головой, обдернул тужурку и вышел. Следом за ним потянулись и другие. Разговор потерял интерес. Вполне очевидно было — полковник промазал.

Но он все-таки не сдавался еще. Он слушал важно, как бормотал все унылее и унылее переводчик:

— От желательного дебита и глубины скважины зависят конечный диаметр скважины и диаметр фильтра, каковой вставляется в скважину, если…

Переводчик вытер лоб. Циглер говорил ровно и неторопливо, попыхивая сигарой.

— …если водоносный слой песчаный. Для откачки воды применяются насосы различных систем…

Полковник двинул судорожно рукой: так утопающий хватается за соломинку.

— Различных»?.. Нет-с! Потрудитесь точно обозначить, каких именно.

Опять брезгливо усмехнулся Циглер, выслушав переводчика. Ответ его был потрясающ:

— При высоком уровне стояния воды в скважине и небольшом падении ее при откачке устанавливаются центробежные с вертикальной осью типа Фарко. При очень глубоком стоянии воды — компрессорные типа Ламмут… А сам он специалист по системе инженера Ракки. В Москву едет в техническую контору инженера-технолога Цуханова, работающего по этой именно системе. Имеет от Ракки рекомендацию.

Циглер достал из кармана, по-прежнему лениво и небрежно, конверт шелковистой плотной бумаги с немецким фирменным штампом. Но полковник уже отвел глаза, он перебирал на столе какие-то бумаги, как будто и не было долгого этого разговора и не было самого Циглера. Обер-кондуктор вышел торопливо, вынимая свисток.

Бауман ждал, прохаживаясь у вагона. Свой паспорт он получил без осложнений. Правда, паспорт был на имя надворного советника Долганова-чин, уже внушающий уважение, — и визы на нем были сделаны так чисто, что мысли о подложности у жандармов возникнуть не могло; именно поэтому он решил предъявить этот паспорт, а не документ на имя Земпфега. В земпфеговском паспорте он после выезда обнаружил ошибочку — пустяковую, но могущую занозить опытный пограничный глаз.

Бегом пробежал мимо со знакомым Бауману чемоданом носильщик. Циглер-Ленгник шел сзади, раскуривая новую, свежую сигару. Он шел, как подобает уважающему себя и нацию свою иностранцу, медленно и важно, не торопясь, хотя уже заливался тройною трелью свисток.

Ленгник поднялся в соседний с баумановским вагон.

Через два часа, как было условлено, они сошлись, с полотенцем через плечо, с мыльницей в руке, около уборной. Была уже ночь, вагонный коридор и тамбур были пусты, уборная не занята. Ленгник сказал смеясь:

— Вот до чего надо быть в конспирации педантичным. Если бы я не подчитал по артезианским и ты не написал от имени Ракки рекомендательного письма, определенно завяз бы.

Глава II

МИКРОБЫ

Ленгних слез, не доехав до Москвы: его путь был на север. В «первопрестольную» Бауман прибыл один.

Он остановился в гостинице «Париж», предъявив паспорт Земпфега. Помимо выгод, которые в гостиничном быту представляет иностранный паспорт, Грач вообще держался правила «смены документов», чтобы не оставлять за собой «сплошного» следа. Ежели в ходу два-три документа, даже опытное наблюдение не сразу определит, что дело идет об одном и том же человеке.

Но уже на второй день после того, как он сдал паспорт в контору для прописки, он почувствовал неблагополучие: по шмыганью глаз коридорного, старательно отворачивающего лицо, по откровенной испуганности горничной и по тому, как следили за выходом и входом его управляющий из-за стеклянной загородки конторы и жирный швейцар в галунах.

Он ушел в город и до вечера крутил по улицам и закоулкам, заходя в случайные дома, пересаживаясь с конки на конку. На всем пути его провожала слежка, настойчивая, наглая, настолько открытая, что даже малоопытный человек не мог бы ее не заметить. Слежка эта была тем неожиданнее, что Грач по приезде еще не ходил ни на одну партийную явку, не видался ни с кем, и, стало быть, наблюдение шло от паспорта. С вокзала он уехал без «провожатых». За это он мог поручиться.

И еще хуже, при возвращении в «Париж» он успел увидеть в конторе, хотя дверь при его приближении захлопнулась молниеносно, полицейского пристава. Не поднимаясь к себе, он заказал посыльному, дежурившему в швейцарской, билет в Малый театр на сегодняшний вечер, приказал подать в номер обед, и пока поручения выполнялись, он вынул из чемодана все, что мог унести на себе. Из театра он скрылся с первого действия и, «наметав петель», оказался часам к десяти вечера в Сокольничьем парке, в совершенном и несомненном одиночестве.