Сергей Мстиславский - Грач - птица весенняя Страница 40

В гостиницу возвращаться, конечно, было бы глупо: по всем признакам, сегодня же ночью возьмут. В другую гостиницу без вещей явиться было бы подозрительно, тем более с паспортом «надворного советника», визированным за границей.

Он перебрал в памяти данные ему в Женеве адреса и остановился на докторском адресе в одном из глухих арбатских переулочков. В прошлое пребывание свое в Москве он не раз ходил этими переулками. И такая всегда была в них ленивая тишь — даже воздух был по-особому как-то недвижен, — что, казалось, слежка и та испугается и отступит перед этой тишиной и застоем. И сейчас, вспомнив тогдашнее ощущение, Бауман подумал: наверное, из всех адресов это самый спокойный и самый удобный для ночевки.

Переулочки в нынешнюю зиму оказались такими же пустыми, только еще выше сугробился прямо посреди улицы снег, и еще реже, кажется, чем тогда, помигивали друг другу издалека фонари с покосившихся деревянных, давным-давно не крашенных столбов. Особнячок он нашел без труда — серенький, одноэтажный, с обязательным мезонином. Дверь была обита зеленым добротным сукном; на ярко начищенной медной доске выгравирована была докторская фамилия с добавлением внизу: бактериолог.

На звонок открыла женщина, молодая еще. Она утвердительно ответила на вопрос, дома ли доктор, но глаза смотрели подозрительно и неприязненно, и Грач подумал: не лучше ли, пожалуй, уйти? Эта женщина — не своя, явно. И, явно, ей неприятен поздний, почти ночной посетитель.

Но сам доктор, вышедший на оклик женщины в прихожую, был такой добродушный и милый, и так нелепо вихрились у него на затылке, вокруг небольшой плешки, пушистые русенькие волосики, и такой всклокоченной была густая, точно с другого лица приставленная борода, и глаза смотрели из-за стекол золотых очков так ласково и ребячливо, что Бауман даже не стал говорить пароля (тем более что женщина не ушла, а продолжала стоять, посматривая все тем же чужим и враждебным взглядом), а просто потряс теплой крепко широкую докторскую руку и спросил:

— Куда?

На что доктор ответил, расхохотавшись дробным и радостным смехом:

— Сюда! — и открыл дверь в соседнюю комнату. Из двери сразу пахнуло на Грача тяжелым и острым звериным запахом, как бывает в Зоологическом зимой, когда звери — в зимних, плохо проветривающихся клетках.

Здесь тоже были клетки; вдоль стен и даже поперек комнаты-большие и совсем маленькие, особняком и нагромождением в несколько ярусов. Перед глазами Грача замелькали кролики, морские свинки, голуби, белые быстрые мыши, крысы, белые тоже, с розовыми нежными (не так, как в Лукьяновском замке, у рыжих) хвостами.

— Зачем?

Но доктор, вместо ответа, напомнил;

— Виноват… Вы, собственно…

Да. Конечно же! Бауман сказал пароль. И они снова пожали друг другу руки.

— Переночевать? Милости просим! Снимайте шубу, располагайтесь… Попахивает здесь. Другого помещения, к сожалению, сейчас предложить не могу. С вашего разрешения, здесь и постелим.

Он подошел к стоявшему меж клетками клеенчатому дивану и нажал на сиденье; пружины, тугие, загудели и откинули вверх докторскую ладонь. Он кивнул удовлетворенно.

— Видите, качает. Переночуете?

— Ну, конечно, чудеснейшим образом, — кивнул Бауман, продолжая осматриваться. — А вы мне все-таки не ответили: зачем, собственно, этот зверинец?

Доктор любовно обвел комнату глазами:

— Так я же-бактериолог, батенька.

Но Бауман не понял:

— Ну и что?

— Произвожу опыты… Вот…

Он отошел к столу, и Бауман увидел блестящие, под огнем лампы, пробирки, колбы, шприцы, микроскоп.

— Прививки?

— Да.

Он тронул пальцем ближнюю клетку. В ней одиноко, за железной тонкой проволочной сеткой, сидела, неподвижно поджав под себя все четыре лапки, морская пестрая свинка. Шерсть была взъерошена, мордочка уныло свесилась вниз, к соломенной пахучей подстилке.

— Больная? — снизив голос, спросил Грач.

Доктор кивнул:

— Отравленная. Дифтерит.

Грач смотрел на свинку, почти приложив лицо к сетке. Свинка не обращала внимания, ей было все равно. Он распрямился:

— Удивительная эта наука — химия микробов.

— Да, увлекательная, — вполголоса ответил доктор. — В сущности, это самое увлекательное, что есть на свете. Страшнее, по существу, врага нет… который сам движется, сам разыскивает, кого отравить.

— Ого! У вас тут на миллионы, кажется, наберется. Все против дифтерита или еще против чего-нибудь?

— Против чумы, — ответил доктор. — И еще…

— Зачем вам столько?

Доктор повел плечами. Вопрос явно ему неприятен.

— Торгую, — сказал он. — В провинции спрос на такой материал огромный. А источник снабжения — только такие вот частные лаборатории, как моя. Государство об этом не думает: казна ведь только водкой торгует.

— Странно! — покачал головой Бауман. — Очень странно, что царское правительство доверяет частным лицам заниматься этим…

— Почему нет? — настороженно спросил доктор, и по его глазам Бауман понял, что доктор уже знает ответ.

Он ответил все-таки:

— В «Конраде Валленроде» Мицкевича есть вводная баллада об Альмансоре мавре, который, будучи разбит испанцами, отомстил им тем, что занес на себе в их лагерь чумную заразу. И это оказалось сильнее всякого прочего оружия.

Испанцы от гор Альпухарры в тревоге

Помчались, и войска их тьма

Средь страшных мучений легла по дороге.

Их всех доконала чума!

— Сильнее всякого другого оружия, — подтвердил доктор. — Но не против дворцов. Эпидемия, если рассыпать се семена, бросится прежде всего в беднейшие кварталы, на тех, у кого ослаблен постоянным недоеданием организм. Смерть идет всегда по линии наименьшего сопротивления.

Грач быстро положил свою руку на руку доктора:

— Это вы очень хорошо сказали, очень верно. Смерть всегда идет по линии наименьшего сопротивления. Но когда настанет наше время, смерть будет обламывать зубы о людей, будьте уверены.

— Вы думаете? К сожалению, я предполагаю (чтобы не сказать прямо: уверен), что мы с вами доживем еще до войны бацилл в стиле вашего Альмансора, с той только существенной поправкой, что будущие Альмансоры будут метать с воздуха колбы с бациллами… — Он оборвал резко и укоризненно покачал-себе самомуголовой: — Что же это я!.. Вы же, наверно, озябли: нынче на дворе мороз. Сейчас мы вас чайком погреем.

Он вышел. Грач сел на диван.

Странно: ни разу до сих пор-ни в ранней юности, когда только еще начинал революционную свою работу, ни в Питере, ни потом — в Петропавловске и вятской ссылке, ни даже за границей, в тамошней работе и беседах с Ильичем, — никогда еще не представлялось так ясно, какая огромная и беспощадная впереди предстоит борьба.

Война бацилл? Между двумя мирами, которых выводит в поле классовая война, примирения нет и не может быть. И в ней противник трудящихся, капиталист-эксплуататор, прибегнет ко всем мерам, вплоть до чумной заразы, только бы продлить свою власть.

Бауман поднялся, разминая плечи, и зашагал по комнате. Не успел он сделать двух кругов, как дверь раскрылась и на пороге встала женская фигура. Лицо было знакомо, но он вспомнил не сразу.

Подмосковный район. Фабрика Прошина. Забастовка 1902 года. Ирина.

Она подошла улыбаясь, слегка раскрасневшаяся от волнения:

— Вот не ждала! Ну никак не ждала, что именно вы… От доктора никакого толку не добиться. Он же конспиратор у нас совершенно невероятный. Говорит: человек как человек, «особых примет не имеет»…

Бауман перебил, пожимая руку:

— И правильно! Какие у меня особые приметы?.. Откуда вы все-таки узнали?

Ирина расхохоталась:

— В замочную скважину. Пришлось немного подождать: диван в скважину не виден, а вы на диване сидите. Думаю: нет! Не может быть, чтобы наш, как мешок, хлопнулся и к месту примерз. Не может этого быть… Обязательно будет ходить… Наконец слышу: пошел. Сейчас же попал на прицел, и, конечно же, я сразу узнала.

— А кто вам сказал, что я пришел?

— Марья Павловна.

— Марья Павловна?.. Это что, жена доктора? Она разве…

— Партийная? Нет! — потрясла головою Ирина. — Доктор, впрочем, ведь тоже не… Он бактериолог, вы понимаете. Но сочувствует… Из всех наших квартир это самая, самая лучшая. Мы давно пользуемся ею… Но до чего хорошо, что именно вы приехали! И что мы встретились… Я ведь чуть-чуть домой не ушла. Заходила передать Козубе…

— Ого! — радостно воскликнул Грач. — Козуба тоже здесь? Я думал, он в Киеве.

— Из Киева его меньшевики выжили, — насупилась Ирина. — Вы знаете, наверно, они работать нашим не дают, не брезгуют даже и под арест подвести. Козубу выжили не столько шпики, сколько меньшевики. Впрочем, он был рад: он Москву любит. Здесь, надо сказать, тоже пока меньшевистское засилье… Большой вред, что "Искра» сейчас за ними. К "Искре» привыкли за то время. когда ее Ленин вел, — привыкли каждому ее слову верить. И сейчас заводские хоть и удивляются другой раз тому, как "Искра» изменилась, а не разучились еще прослушиваться к ней. Меньшевики-то от рабочих скрывают, что там Ленина нет.