Евгений Таганов - Рыбья кровь Страница 4

Все прежние заслуги здесь уже не имели значения, надо было добывать свое место в общем ряду по новой. Сначала Дарник смотрел на поединки со стороны, прочитанные в свитках истории про большие сражения заставляли его относиться к подобному ребячеству со снисходительной усмешкой. Очнулся он от своего благодушия, лишь когда поверженным в одном из поединков оказался Сбых. Тут уже Дарнику стало не до шуток, и, надев бойцовские рукавицы, он тоже вышел на ристалищный круг. Еще во время детских стычек он научился наносить удары не только нижней и внутренней частью кулака, как дрались все мальчишки, а костяшками пальцев, из-за чего короткий прямой удар получался гораздо сильней кругового беспорядочного замаха. Но прежде они старались не наносить удары в лицо, поэтому никто не обратил на его необычный прием внимание. Иное дело было теперь. Познав в своих первых поединках вкус крови и, главное, уже как следует разозлясь, Дарник не жалел противников, и от его прямых ударов в лицо они валились, как пшеничные снопы, вытирая кровь из разбитых губ и носов.

– Рыбья Кровь! Рыбья Кровь! Рыба! Рыба! – обзывались побежденные, но Дарник лишь улыбался, относясь к своему уничижительному прозвищу как к заслуженной награде.

Никто в кулачном бою так и не смог победить его, и хотя верховодство на Грибной Поляне в конце концов захватил внук Смуги Младшего Верзила, Дарник со Сбыхом заняли в общей ватаге свое особое место. Никто не мог безнаказанно приказывать им что-либо или оскорблять.

Взрослые в Бежети по-прежнему не обращали внимания на Маланкиного сына, полагали, что он всего лишь слабая тень предприимчивого и удалого Сбыха. В заблуждение вводила внешняя сдержанность Дарника: не слышно было его крика, громкого смеха, запальчивого спора или хвастовства.

Есть люди, которым надо обязательно без помех как можно лучше вызреть, любое пренебрежение им во благо, любая недооценка в поощрение. Именно к таким людям принадлежал Дарник. Маланка и Верба, истово молясь за него, «своего малыша», замечали, как с каждым годом он быстрее сверстников набирается сил, ума и самостоятельности.

Его приобщение к охоте тоже шло своим отдельным путем. Как Дарник ни старался, но почувствовать удовольствие от ватажных подкрадываний и загонов на мелкую дичь он так и не смог. Да и сам результат, когда только десятое подкрадывание и стрельба из лука оказывались успешными, безумно раздражал его. Поэтому в конце концов он предпочел заниматься охотой в одиночку и как бы мимоходом: гуляя по лесу, начинал тихо приближаться к оленям и диким козам, а когда те срывались с места, гордо шел дальше, мол, не очень-то и хотелось.

– У тебя еще недостаточно сил, чтобы охотиться одному, – упрекала сына Маланка.

– А когда будет достаточно? – с любопытством спрашивал Дарник.

– Когда натянешь мой самострел.

Ее охотничий арбалет был самый простой, чтобы его натянуть, надо было наступить ногой на стремя и двумя руками изо всех сил тянуть тетиву до стопора. Пользуясь отсутствием матери, Дарник день за днем упражнялся в его натягивании и в конце концов добился своего.

– Натянуть самострел это не все, надо из него еще и попасть, – сказала Маланка, не понимая, что коль скоро сын сумел натянуть арбалет, то уж непременно и пострелял из него.

А когда Дарник показал, что лучше нее метает в цель сулицу, возразить было и вовсе нечего.

– Может, ты теперь станешь нашим главным добытчиком? – испытующе спросила она.

– У тебя это лучше получается, – схитрил сын. Его целью теперь были не олени, а большой медведь или тур, лишь после них он мог почувствовать себя настоящим охотником.

Еще Маланка сильно беспокоилась, что в погоне за дичью он может заблудиться в незнакомых местах, но сын не разделял ее страхов – все свои дальние походы он аккуратно отмечал зарубками на деревьях и следил за временем, поэтому возвращался домой всегда засветло. Да и сама охотничья добыча для него была скорее поводом разведать, что там дальше, за очередным холмом или ручьем, чем значила что-то сама по себе. Мать всегда добывала дичь с запасом, чтобы обменивать ее излишки в селище на хлеб и молоко, и избалованный сын не спешил помогать ей в этом.

Однажды дядя Ухват взял его вместе со своим Сбыхом на охоту на вепря и немало был поражен хладнокровием племянника.

– Мой Сбых белкой по всем елкам скакал, – рассказывал он потом Маланке, – а твой хоть бы что! Кабаниха мчится на нас, а он стоит на месте, будто так и надо. И спокойно мне вторую рогатину подает. Вот уж действительно, как человека назовешь, таким он и будет. Если Лысый его не съест, быть твоей Рыбьей Крови старостой Бежети.

– Ему бы еще, как твой Сбых, другими командовать научиться, – для приличия возражала Маланка.

– Умным будет – научится, – серьезно рассудил Ухват.

Дарник прислушивался к их словам вполуха – в его будущей жизни места для какой-то там Бежети уже не было. Гораздо больше его удивила просьба Сбыха не говорить никому из ребят о случившейся с ним, Сбыхом, промашке. Главное, понял для себя Рыбья Кровь, никогда не делать ничего такого, чтобы пришлось просить кого-то молчать об этом.

Впрочем, охота на опасного зверя не слишком понравилась Маланкиному сыну. Подвергать свою драгоценную жизнь смертельной опасности ради того, чтобы кто-то похвалил тебя и назвал молодцом, представлялось бессмысленным мальчишеством взрослых людей. Зачем, когда можно, как делала Маланка, устроить себе на дереве безопасное гнездо и с него посылать разящие арбалетные стрелы. А без этого чересчур много приходилось полагаться на удачу и везение, что принижало самого охотника. Все должно само ложиться в протянутую руку, считал Дарник, а что не хотело ложиться, то он готов был презирать и отвергать. Еще один недостаток у охоты обнаружился, когда однажды ему удалось завалить крупного лося в пяти верстах от дома – вместо того чтобы радоваться и гордиться, он проклял все на свете, разделывая тушу и сначала развешивая большие куски мяса на деревьях, а потом перетаскивая их на Черный Камень. Это уже выглядело как полное издевательство над самим охотничьим везением. Определенно, охота, так же как и терпеливая долгая рыбалка с удочкой, была явно не для него.

А что тогда для него? Часто и настойчиво размышляя об этом, Дарник одно за другим перебирал занятия бежечан, которые ему нравились. Ловко плотничать, сооружая землянки и хлева для скотины? Но тут в одиночку не обойдешься, а следовательно, всегда будет зависимость от другого человека… Плавить в горне железо и ковать его? Хорошо и громко, но заниматься этим каждый день?! Выдалбливать лодки-дубицы, плести сети, лепить глиняные горшки? Все не то. Дослужиться до воеводы словенского князя или князя-руса, как постоянно внушала ему мать? Но опять придется подчиняться тому же князю или, что еще хуже, его подручным. То ли дело ходить путником из городища в городище, работать за еду и одежду и в конце жизни рассказывать всем на зависть о своих похождениях. Правда, и здесь был существенный изъян – не везде можно свободно путешествовать, где-то, по рассказам стариков, путников убивают, где-то убивают даже под пытками. Значит, надо исхитриться, чтобы с ним такое было невозможно. А как? Стать могучим, умеющим себя защитить воином. Но воин не вепрь, никто не даст ему в удовольствие убивать одного за другим многих противников, скопом накинутся, и никакое умение не поможет. В одном из свитков Дарник прочитал, как большое ромейское войско окружило малый отряд русов, и, когда на их глазах русы совершили военный обряд приготовления к смерти, ромеи расступились – никому из них не захотелось побеждать тех, кто не боялся смерти. Как хорошо было бы иметь ему, Дарнику, такой отряд, которого бы все боялись. Вот только сколько воинов должно быть в этом отряде и как сделать так, чтобы они тебя безоговорочно слушались?

3

В одиннадцать лет жизнь преподнесла Маланкиному сыну первое серьезное испытание. Весной, когда он, как обычно, перебрался на житье к дяде Ухвату, в ведение их ватаги перешел весь немногочисленный лошадиный табун Бежети. Ночевка на пастбище под открытым небом, скачки вдоль Засеки, сооружение самодельных седел в виде мягких, набитых шерстью или перьями подушек – все, прежде недоступное, было теперь в полном распоряжении подростков.

Даже серьезный и осмотрительный паренек Дарник, и тот не мог устоять перед искушением с гиканьем в раздутой ветром рубашке проскакать на дальнее пастбище. Рядом непременно скакал Сбых. От него исходило такое необузданное желание быть впереди всех, что Дарник нередко придерживал своего коня, чтобы сделать старшему брату приятное.

И вот однажды во время скачек лошадь Сбыха оступилась, и тот арбалетной стрелой вылетел из седла. Скакал он, лихо повернувшись к отставшим товарищам, поэтому не сумел как следует извернуться в падении. Боковой удар о пень свернул ему шею. Когда спешившиеся ребята приблизились к нему, Сбых уже не дышал.