Карина Шаинян - Игра. Змеиный остров Страница 43

Стало слышно, как тихо плещет о берег вода.

— Да, это я, — сказал Дима почти спокойно. — И что теперь?

Стоя совершенно один и глядя в пустоту Дима пожал плечами.

— Я… вы поймите, я же не… я не говорю, что не надо. — Дима прижал руки к груди. — Но сами подумайте, как выйдет: вы все здесь, а я где-то в стороне болтаюсь. Это же… некрасиво будет. Неправильно.

Дима упал на песок и затих. Мертвецы не торопили его. Они понимали, что иногда человеку нужно просто набраться сил, чтобы сделать необходимое. Время у них было. У них было много, очень много времени. Все еще поскуливая и вздрагивая, Дима подложил под щеку кулак с зажатой в нем бесполезной фигуркой и провалился в мягкую, теплую трясину беспамятства.

Солнце успело подняться довольно высоко, когда Дима очнулся. Мертвецы терпеливо ждали: Дима не видел их, но слышал, как они с хлюпаньем прогуливаются в мангровом болоте, как перешептываются, обсуждая, сможет ли он сделать то, что нужно. И, конечно, он чувствовал их взгляды. Они не спускали с него глаз. Они не собирались отворачиваться до самого конца.

Обрывок каната, на котором повесилась Лера, лежал рядом, свернутый безупречными кольцами: Дима сразу понял, что о нем позаботился кто-то из девушек. Подхватив веревку, он нога за ногу потащился к ближайшему дереву. Идти было трудно, но Дима знал, что скоро все кончится, и был почти счастлив этому. Распухшие, ободранные пальцы слушались плохо, но он все-таки сумел завязать петлю. Оставалось совсем немного.

Дима снова прислушался, надеясь понять, о чем говорят мертвецы. Довольны ли они? Не истощилось ли их терпение? Но они умолкли. Лишь шелестел легчайший прибой, да на самом краю сознания зудел, звенел, как навязчивое насекомое, какой-то страшно знакомый, совершенно невозможный звук.

Дима вскрикнул и выронил канат. Обожженные, пересохшие глаза пронзила боль, когда он попытался взглянуть на горизонт, но Дима успел заметить далекое белое пятно на стальной поверхности моря.

Скоростной катер прошуршал брюхом по песку и замер напротив лагеря. Николай выскочил на берег. Следом выбрался Пленский, а за ним, неловко задирая ноги, чтобы не промочить идеально отглаженные брюки, полицейский, удивительно неуместный, почти нелепый в своей нарядной светлой форме.

— И где они шатаются? — спросил Пленский, недовольно озираясь. — Они что, думают, за ними кто-то бегать станет?

— Как бы не пришлось, — тихо ответил Николай.

Он уже стоял у самого кострища, мрачно озирая стоянку, и на его лице явно читалась тревога. Пленский, раздраженно выпятив челюсть, подошел поближе; из его горла вырвался невнятный возглас, и он стремительно сунул руку за пазуху.

— Эт-то еще зачем?! — воскликнул Николай, когда подрагивающий ствол пистолета взглянул прямо ему в лицо. Пленский, поморщившись, направил дуло в заросли за лагерем и медленно, осторожно двинулся вокруг костра.

— Затем, что я не знаю, кто это сделал, но этот человек мне не нравится, — проговорил он, не оборачиваясь.

Николай сочувственно вздохнул. Территория стоянки выглядела совершенно дико. На песке идеальными, будто вымеренными линейкой, рядами располагалось все, что осталось от снаряжения. Скатанные в одинаковые валики гамаки. Четыре ножа и четыре фонарика. Солнечные батареи, вспучившиеся от попавшей внутрь воды, с заржавевшими до красноты разъемами, и рядом — разбитая рация. Несколько отколовшихся от передатчика кусочков черного пластика выложены в ровный прямоугольник, как элементы пазла. Десять бутылок из-под воды, этикетками строго в одну сторону. Ряд пустых, слегка обгорелых консервных банок, педантично отсортированных по размеру. Какие-то клочки грязной ткани. Несколько десятков аккуратнейших разноцветных квадратиков — подобрав один, Николай обнаружил, что это старый пластиковый пакет, сложенный с нечеловеческой тщательностью.

Томимый дурными предчувствиями, Николай подобрал ветку и ткнул одну из кучек, расположенных так же тщательно, но полностью скрывшихся под мелкими муравьями. Под засуетившимися насекомыми мелькнуло что-то бурое, что-то синевато-белое, и Николаю стало совсем нехорошо: уж больно эти ошметки походили на куски человеческой, выдранной с мясом кожи. Не может быть, оборвал он сам себя, скорее всего, шкурка от рыбы… Но предчувствие беды стало еще острее.

Николай обернулся на Пленского.

— Виктор Михайлович, уберите пистолет, ради бога, — попросил он. — Здесь никого нет.

Пленский лишь упрямо качнул головой и уставился на полицейского, который успел осмотреть часть пляжа.

Даже без перевода было понятно, о чем говорит кхмер: уж больно тревожно и настойчиво тот махал рукой на восток. Держа оружие наготове, Пленский первым двинулся вдоль борозд, оставленных протащенными по песку телами.

Пляж просматривался во всю длину и был абсолютно пуст, но чем ближе они подходили к его восточной оконечности, ограниченной гигантскими валунами базальта, тем сильнее становилось ощущение тяжелого, давящего взгляда. Добравшись до камней, они в неуверенности остановились: следы здесь обрывались, но было трудно поверить, что кто-то мог протащить тяжелое тело через этот каменный лабиринт. Внезапно полицейский вскрикнул и быстро заговорил.

— Плохо дело, — пробормотал Николай.

Присмотревшись, Пленский тоже увидел кровавые ошметки на покрытых ракушками камнях.

— Совсем они сдурели, что ли? — буркнул он.

Николай только пожал плечами: после того, что он увидел в лагере, сомнений, что кто-то здесь сошел с ума, не оставалось. Ощущение, что за ними наблюдают, никак не проходило, и Николай был уверен, что тот, кто навел на стоянке такой безупречный в своем безумии порядок, и тот, кто подсматривает за ними сейчас, — один и тот же человек. Однако надо было найти остальных. Страшные следы на пляже заставляли торопиться: вдруг кому-то еще можно помочь? Стараясь не задевать кровавые полосы, едва заметные под кишевшими на них насекомыми и морской мелочью, он забрался на первый валун и, ловко балансируя, двинулся дальше.

— Стой! — крикнул вдруг Пленский. Нервно облизнув губы, он прошептал: — Я что-то видел. Какое-то животное, что ли. Вот там за камнями мелькнуло.

— Крупное? — насторожился Николай.

— Крупное, — подтвердил Пленский. Пистолет дрожал в его руке. — Чуть ли не с человека ростом. Облезлое такое. Вроде как лысое.

Дима, посмеиваясь, смотрел из-за камней, как испуганно озирается Пленский. Ярость больше не застилала ему глаза, и теперь Дима был абсолютно спокоен. Голова работала четко и ясно, как никогда раньше. Можно придумать что-нибудь поумнее, чем с воем вцепляться зубами в жирную глотку босса. Первый порыв — всегда глупость, но Дима оказался достаточно умен и хладнокровен, чтобы не поддаться ему, и теперь Пленский был полностью в его власти. Дима мог сделать с ним все, что угодно, и вовсе незачем спешить. Пусть помучается. Пусть осознает, что натворил. Дима даже не чувствовал ненависти — только желание восстановить справедливость. Пленский не мог не знать, во что выльется игра, и теперь должен был за это ответить.

Мертвецы толпились у Димы за спиной, и он чувствовал их одобрительные улыбки.

Трое приезжих уже стояли у могил, и Дима почувствовал короткий укол гордости: они не могут не оценить аккуратность работы. Кресты связаны виток к витку. Холмики выровнены и идеально симметричны. Ни намека на небрежность.

— Хорошо, а где седьмой? — спросил Пленский.

Дима тихо хихикнул. Седьмой — это он. Победитель. У него — право решить, как наказать Пленского.

— Все должны узнать, какой он на самом деле, — тихо пробормотал Дима. — Никаких несчастных случаев, все должны узнать, что это он виноват. Он во всем виноват, он, не я. Это… всё свалят на нас, скажут, мы сами. Скажут, мы могли выбирать. Его оправдают. Всё свалят на меня, а я не виноват, это все он, вы знаете, что это всё он, не мы! Не я…

Дима схватился за голову и замер, будто провалившись в небытие.

— Дима…

— Ну что еще? — заорал он, задыхаясь от гнева, но, подняв глаза, осекся.

Перед ним стоял Николай, и в его добрых глазах Дима увидел тревогу. Тревогу и заботу.

Николай с ужасом смотрел, как парень, который выглядел самым разумным и сдержанным во всей группе, скорчился среди скал. Его одежда превратилась в грязные, пропахшие падалью лохмотья. Безобразно грязный и заросший, он двигался, ссутулившись, едва ли не на четвереньках, как примитивное животное. Он то и дело пускался в бурный диалог с пустотой, о чем спорил, что-то доказывал невидимым собеседникам, иступленно размахивая руками. Его умное, чуть замкнутое лицо превратилось в отвратительную физиономию дегенерата, и в глазах, прежде добродушных и слегка рассеянных, светилась хитрая, злобная радость.

— Дима, — снова окликнул Николай, и взгляд безумца наконец сфокусировался на нем. — Дима, ты узнаешь меня?