Тайная Миссия - Уильям Хорвуд Страница 45

С его появлением по толпе пробежал недобрый шумок: чувствовалось, что собравшиеся настроены крайне враждебно и жаждут расправы. Услышав это зловещее перешептывание, увидев, как Феск подалась вперед, устремив на несчастного кровожадный взгляд, Триффан почувствовал, как шерсть становится у него дыбом от ужаса. Ему показалось, будто откуда-то издалека он наблюдает за чем-то неописуемо ужасным, чего не может предотвратить. Мрак окутал его; мрак исходил от Феск, делал его, Триффана, свидетелем и, что самое страшное, соучастником зла, поскольку он не в силах был ничего предпринять.

Он попытался что-то сказать, выйти вперед, но не смог, ибо, наряду с ощущением зла, его вдруг охватило чувство непередаваемого страха, пригнувшее его к самой земле, — страха за собственную жизнь. И все же он заставил себя смотреть, меж тем как Спиндл не выдержал и, зажмурившись, лишь шептал молитву: он взывал к Камню, прося его помощи и защиты.

— Как зовут этого крота? — спросил Триффан у Регворта.

Тот только покачал головой:

— Его схватили, когда обнаружили, что он бесцельно кружит по тоннелям и бормочет что-то о Камне. Таких сейчас много. Они потеряли рассудок и не годятся для обряда посвящения. Их либо отсылают в Помойную Яму, либо, если они высказываются вслух, упорствуют и не желают склониться перед Словом, вешают за нос.

— Но как же все-таки его зовут? — спросил опять Триффан: отчего-то ему сейчас казалось чрезвычайно важным это выяснить.

Но прежде чем Регворт успел ответить, элдрен Феск начала говорить:

— Я не собираюсь тратить на тебя много времени, крот. Ты уже признался, что не желаешь покаяться и очиститься перед Словом.

Несчастный опустил глаза и припал к земле.

— Еще не поздно. Покайся — и Слово дарует тебе жизнь.

И крот заговорил. Тихим, но твердым голосом он произнес:

— Я верю в Камень. В этой вере я вырос, с нею и приму смерть. И да смилуется над вами Камень!

В глазах Феск вспыхнула ярость.

— Ты — ничто, — прошипела она. — Ты не можешь даровать милость, ты не смеешь просить о ней, ты не смеешь ждать ее для себя, если нет на то воли Слова.

— Я верую в Камень! — повторил крот.

— Слово дарует тебе последний шанс: ты будешь помечен всеми, кто здесь находится. Пусть они засвидетельствуют волю Слова: оно желает, чтобы ты стал одним из его почитателей.

— Да будет так! — грозно выдохнули присутствующие.

— Что значит — «помечен»? — спросил Триффан.

Глаза Спиндла по-прежнему оставались закрытыми.

— Сейчас увидишь. И если его подведут к тебе, непременно оставь на нем свою метку — иначе накажут.

Тем временем два охранника, расталкивая толпу, повели крота вдоль замерших рядов. К своему ужасу, Триффан увидел, что каждый, к кому подводили несчастного, ударял его когтями; удары были не смертельные, но оставляли кровавый след.

— Покайся! — кричал наносящий удар. Этот крик все нарастал, пока постепенно не перешел в ритмичный рев. Все ближе и ближе подводили его к тому углу, где стоял со своими спутниками Триффан.

— Покайся! Покайся! — несся отовсюду оглушительный крик.

Триффан услышал, как крот начал отчаянно рыдать, и не столько от физической боли, сколько от позора и унижения, которому его подвергали.

— Покайся! Покайся! — гудел зал.

Все тело крота было залито кровью, а удары все сыпались, и каждый нес с собою новые мучения.

Спиндл внезапно рванулся и кинулся прочь из пещеры. За ним побежал Регворт, но что-то заставило Триффана остаться на месте, хотя крота подвели уже почти вплотную к нему, и через минуту ему тоже предстояло оставить на нем свою метку.

— Камень, научи меня! — зашептал Триффан. — Дай мне мужество, укажи что делать, о Камень...

А крот уже стоял перед ним. Слезы боли и отчаяния, слезы унижения и одиночества заливали его рыльце; из-за его спины на Триффана глядели два стражника. Они продолжали скандировать свое «Покайся», и глаза их горели садистским восторгом.

Триффан шагнул вперед. Он вытянул лапу с выпущенными когтями и, делая вид, что наносит удар, тихим голосом, но вполне отчетливо, так, чтобы несчастный мог слышать каждое его слово, произнес:

— Камень не оставил тебя, крот. Он с тобою. Внемли, о крот, ибо сейчас ты услышишь Безмолвие!

Тот замер на мгновение. Потом поднял глаза, прочел в обращенном на него взгляде Триффана веру в Камень и любовь к себе и понял, что более не одинок.

Его повели дальше, и стражники были изумлены, когда он с неожиданной силой выкрикнул:

— Верую в Камень!

На него снова обрушился град ударов, но он будто не чувствовал боли. Окрепшим голосом он продолжал возносить хвалы Камню. В голосе его теперь звучал вызов, и присутствующие почувствовали это, потому что немедленно вокруг раздались яростные крики:

— Убить его! Казнить! Смерть ему?

Эти голоса донеслись до дальнего конца зала, где сидела Феск. Однако если сам избиваемый преисполнился мужества и готов был смело встретить неминуемую смерть, то Триффана вдруг начала сотрясать дрожь, как будто градом ударов осыпали его самого.

Во всяком случае, Спиндл, следивший за ним из бокового тоннеля, видел, как Триффан встал на задние лапы, рот его широко открылся, словно его мучила нестерпимая боль. Шум нарастал, и внимание всех было поглощено участью несчастного крота.

— Убейте его! — раздался голос Феск. — И да осенит его милость Слова после смерти, если он отказался от нее при жизни!

Вслед за этим была лишь кровь и последнее страшное зрелище: один охранник крепко обхватил свою жертву, в тот же момент второй взмахнул огромной лапищей, выпустил когти и ударил безымянного крота по рыльцу и по глазам. Его тело выгнулось в смертельной агонии, грайки восторженно взревели, и никто не услышал еще одного крика, — крика забившегося в дальний угол Триффана.

Его темный мех взмок от пота, он тяжко, прерывисто дышал, а в глазах стояли слезы.

Спиндл и Регворт бросились к нему и торопливо вытащили из пещеры, прежде чем кто-либо заметил его состояние.

Когда они уже шли по тоннелю, за их спинами снова раздался торжествующий, разъяренный рев толпы, следившей за агонией крота, потом все стихло, и в тишине до них долетел зловещий полушепот Феск:

— Велика милость твоя, о Слово!

Позади них возникла стройная молодая кротиха, и, глядя им