На исходе лета - Уильям Хорвуд Страница 45

Терц дал знак Клаудеру подойти, и они вдвоем — самый главный из Хранителей и послушник, последним прошедший посвящение, — подошли к Люцерну, чтобы погрузить его в очищающие воды озера.

Но даже здесь ритуал был нарушен.

Нетерпеливо махнув лапой, Люцерн сам повернулся к Скале за озером. Он опустил лапы в воду и обдал себя каскадом сверкающих брызг.

— Слово, служению тебе я отдаю всего себя, — сказал он. — Твоей милости я вверяю свое тело, твоей воле отдаю свою душу, твоим целям посвящаю свою жизнь!

С этими словами он бросился в воду и поплыл к Скале, но не_левее и не правее, а прямо к ее темному сердцу, в самую середину, где ждала помощи Мэллис.

Никто из свидетелей судьбоносного в вернской истории момента, кроме Хенбейн, не отрицал зловещего великолепия этого чудесного и ужасного зрелища. Ей же он показался моментом возвращения зла.

Все дальше плыл Люцерн, быстро и уверенно, казалось, само озеро и Скала обеспечивают ему успех.

Воды несли его вперед, луч света, падая на Скалу и играя в отражениях, освещал ему путь.

Это было становление Господина Слова. Это было возрождение сцирпасской власти. В этом было нечто от силы, которая заставит всех увидевших ее следовать за ним всегда. Всех, кроме Хенбейн.

Люцерн подплывал к Мэллис справа, бросая вызов течению, которое должно было снести его. Он отвернулся от Скалы и не касался ее, будто не нуждаясь в поддержке.

— Вернись к новой жизни! Я приказываю тебе! — крикнул он Мэллис.

Темный звук зашептал, возвращая ей силы, и Мэллис поплыла против течения, преодолевая поток. Назад, к потрясенным кротам, по мерцающей воде, а Люцерн смотрел ей вслед. Его могущество не вызывало сомнений.

Он повернулся, взглянул вверх на Скалу, а потом, когда поток приподнял его, дотянулся когтями и смело и властно начертал свою метку.

И такой темный звук раздался тогда, что кроты в страхе заткнули уши, в ужасе закрыли глаза и тщетно попытались спрятать рыльца в неподатливом грунте.

Потом, когда звук начал затихать, они посмотрели через озеро и увидели приближающуюся Мэллис, а чуть позади оберегающего ее Люцерна. И Клаудер у воды уже встречал крота, который, коснувшись берега, будет, несомненно, признан Господином Слова; что касается спасенной им кротихи, она станет его парой, его супругой.

Так они смотрели и продолжали бы смотреть, если бы внезапный шорох не напомнил им о том, что Госпожа Слова наблюдает за собственным смещением. Как один, кроты повернулись и увидели, что Хенбейн скрылась в пещере, где лежали покрытые известковой корой мертвые правители.

— Взять ее! — крикнул Терц. — Своей властью Двенадцатого Хранителя я приказываю вам следовать за ней туда, где лежат Господа Слова прошлого. Схватить ее!

И триумфальное возвращение Люцерна с Мэллис было смазано. Кроты лезли на возвышение, где раньше находилась Хенбейн, и мчались дальше — туда, где она скрылась среди покрытых известняковой коркой фигур.

Преследователи сразу заметили Хенбейн у входа в тоннель, куда вытекал один из питающих озеро ручейков, рядом со сталагмитом, под которым покоился Рун.

— Взять ее! — проревел снизу ее сын Люцерн — еще не вступивший в должность, но общепризнанный Господин. Он только что вылез на берег и старался вскарабкаться наверх. — Все милости тому, кто первый вонзит в нее когти!

Случившееся затем было зловеще и противоестественно. О таком еще никто не слышал. Это было отвратительно. И предвещало нечто худшее.

Хенбейн колебалась, так как, чтобы убежать, нужно было повернуться к неизвестному, а это даже теперь казалось страшнее зла, от которого она бежала. Но кроты окружали ее в жажде вонзить свои когти.

Хенбейн быстро повернулась, но вдруг споткнулась и левой лапой ударила в бок своего мертвого отца Руна. То, что произошло дальше, было столь же неожиданно, сколь омерзительно.

Бок Руна треснул. Его мертвая плоть развалилась. Известковая корка сломалась и обнажила мертвое тело в слизи и темных пупырчатых вздутиях, зловонных пузырях, которые, с брызгами лопаясь, заскользили и потекли навстречу бросившимся к Хенбейн кротам. Смрад превосходил все изведанное ими до сих пор; казалось, все зло собралось в том извергающем брызги, расползающемся месиве, которое было когда-то телом Руна.

На несколько долгих мгновений Хенбейн завязла в разложившейся плоти своего отца и закричала от ужаса. Но она нашла в себе силы справиться с оцепенением, рванулась и оставила растекающуюся слизистую лужу позади. Из потревоженной жижи поднялось еще большее зловоние. Преследователи остановились как вкопанные.

Одни отступили назад, другие — слишком поздно! — обнаружили, что их ноздри и рты забиты отвратительной массой, и не смогли удержать выворачивающую внутренности рвоту. Остальных, отставших, охватил ужас; под оглушительные крики и приказы Люцерна они развернулись и убежали, со слезящимися невидящими глазами, борясь с позывами тошноты.

Но если кто и поразил всех без исключения, так это Люцерн. Сутолока и смятение не позволяли ему пробиться вперед. Но его ничуть не мутило, смрад будто не действовал на него. Гниение смерти не имело над ним власти.

— Хватайте ее! — кричал Люцерн, но никто его не слушал.

— Тогда поднимайтесь на поверхность! — пришлось приказать ему. — Разыщите ее, и суд Слова через меня свершится над ней!

По знакомым ему тоннелям Люцерн повел их наверх. Обряд свершился, и власть перешла в другие лапы. Новый Господин Слова стремился покарать Госпожу, чью власть украл.

❦

А тем временем в самой глубине Верна одинокая Хенбейн бежала от расползающегося трупа отца. С трудом сохраняя сознание, задыхаясь, она бежала в отчаянии, не зная, что ее никто не преследует. Она стремилась на свет и воздух, чтобы спастись от духа разложения. От власти она бежала к безвластию, от владычества к полной незначительности.

Чем дальше убегала Хенбейн, оставляя позади смрад, тем сильнее она ощущала свежесть жизни впереди. Дальше, дальше, к сверканию нового дня.

Она смеялась, плакала и шептала на ходу:

— Веди меня, помоги мне, направь меня туда, где живут те, кого я так давно потеряла. Веди меня...

Хенбейн шла тем же путем, каким шел когда-то Мэйуид; она неслась по следам храброй Сликит, словно чувствуя, что этой дорогой убежали ее дети, чьих имен она еще не знала.

— Помоги мне? — шептала Хенбейн на бегу.

И тоннель помог ей, и воздух очистился, а на поверхности над Верном сиял добрый свет, и она увидела великолепие солнца в небе и обрела новую надежду.

— Дай мне силы! — взмолилась Хенбейн, когда лучи озарили ее