Михаил Королюк - Квинт Лициний 2 Страница 46

Ставлю стакан на место и повторяю уже с безнадегой в голосе:

– Твою ж мать… Когда это кончится?

Отвожу душу, взбивая кулаками подушку. Расправляю скрученную в жгут простыню.

Это просто адовый ад какой-то. Я посылаю ее днем, а она возвращается по ночам, и мстя ее страшна.

Упал на кровать и стал представлять подъем по невозможной лестнице. Марше на десятом в пролет опустился канат из физкультурного зала, и по нему, пропуская его между обтянутыми в черные лосины бедрами, вниз головой неторопливо заскользила Кузя.

– Соколов… – томно сказала она, когда наши глаза оказались на одном уровне, – ну, посмотри на меня, Соколов…

Суббота, 24 декабря 1977 года, вечер,

Ленинград, Измайловский пр.

Каретка в очередной раз добежала до крайне левого положения и жизнерадостно налетела на невидимый звонок. Я взялся за длинный рычажок и потянул направо, в который раз удивляясь мягкости хода: бжжжжик, и все. И раскладка практически та же, что на компьютере, лишь твердый знак и «ё» на других местах.

Работа спорится. Останавливаюсь только для того, чтобы вытащить уже напечатанное, да накрутить на резиновый валик новую пару листов, переложенных фиолетовой копиркой.

Вздохнув, помассировал кончики пальцев. За неполный час непривычной работы отбил их напрочь: ударять по клавишам приходится заметно сильнее, чем на клавиатуре. Взболтал флакончик «Штриха» и, прикусив от старательности губу, пластмассовой лопаточкой нанес матово-белую каплю на очередную опечатку. Кнопки «возврат» тут нет, и не предвидится. Нетерпеливо дунул пару раз, чтоб сохла быстрее, и потянулся, прокручивая в уме следующую ветку доказательства. Затем нажал побелевшим от натуги пальцем на прообраз будущего «шифта», выдавив тяжелую каретку вверх, и взрезал тишину квартиры очередью стука:

«Для любой вершины Х многогранника и для любого либо , либо . Для любой допустимой точки и .»

Потом, дойдя до низа страницы, я вытащу закладку, бережно разложу листы и ручкой аккуратно заполню оставленные пропуски специальными символами, придав фразам осмысленность.

От чемоданчика «Эрики» тянет кожзамом, от самой машинки – металлом, свежей копиркой, краской от ленты, и где-то на грани восприятия в эту симфонию вплетается едва уловимая меловая нота корректора.

Щелк-щелк! Стук-стук! Дррр… Дзынь!

Сегодня я выхожу из тени, являя необычного себя миру.

Да, готов не идеально. Но пока письмо дойдет, пока академик его прочтет, пока осмыслит… Пока обратно письмо полетит, да пока я еще раз на него отвечу… В общем, еще с месяц у меня до личного контакта есть. А, если я правильно все рассчитал, то к концу января уже наберу необходимую форму для встречи лицом к лицу с профессионалом высочайшего уровня.

А пока – могу заслужено гордиться.

Да, я переваривал чужие знания и понимания. Чужие. Но как даже это было непросто! Давящее ощущение огромной темной области незнания впереди. Многомесячный штурм, на когтях и зубах. Стирка, тайком от родителей, носовых платков… Наградой – порывы восторга, когда тебе внезапно открылась очередная, невидимая ранее скрепа мирозданья. И тогда искренне выдыхается: «как прекрасен этот мир!», и тело гудит от радости тугой струной.

Но даже и не это добытое понимание главное. Оно осталось бы мертвым грузом, не умей я им оперировать. В математике важно интуитивное умение уловить порядок, в котором должны быть расположены элементы, необходимые для доказательства. И – да! Эта интуиция у меня теперь есть. Наработал. Развил. Смог.

«Система Ах= может быть разбита на Авхв + А х = , где хв – вектор, составленный из положительных компонент х».

Моя мысль летит вперед, вспарывая темноту, словно солнечный скальпель.

Щелк-щелк! Стук-стук! Дррр… Дзынь!

Хорошо.

Понедельник, 26 декабря 1977 года, полдень

Москва, площадь Дзержинского.

Главный контрразведчик страны заканчивал год не только предельно вымотанным, но и крайне довольным. Вернее, даже, счастливым, ибо отчетливо понимал, что происходящее сейчас – пик его профессиональной карьеры, то, о чем будут писать в учебниках, пусть и закрытых грифом. Потом, когда выйдет срок. А для дел такого масштаба и срок должен быть соответствующим – лет этак через сто или, даже, двести.

Иванову, теперь это Григоренко стало отчетливо ясно, чудодейственным образом удалось практически невероятное – глубоко вскрыть разведсети основного противника, и с весны на Второе Главное обрушился девятый вал неотложных задач. Московская часть Управления уже полгода пахала в режиме особого периода: без отпусков и почти без выходных, с раскладушками в комнатах, клубами сизого дыма в кабинетах и круглосуточно работающей столовой.

Но оно того стоило. Многочисленные, копившиеся годами, а, иногда, и десятилетиями, каналы утечки информации были взяты под плотный контроль, где-то явно, а где-то и исподволь, оставляя пока предателям иллюзию свободы. Теперь по этим каналам противнику качалась хорошо оркестрованная правда.

Правда, правда и почти ничего, кроме правды – нет в этой незримой войне более убойного оружия, чем с умом подобранная правда, способная выдержать многократную перепроверку.

О, это не просто – нарисовать противнику непротиворечивую картину мира, и чтоб он в нее поверил. Обмануть не в деталях, а концептуально. Это – высший класс контрразведки – не просто найти предателя, а заставить его сторицей отработать нанесенный ущерб.

Но чем дольше шла эта развертывающаяся прямо с колес колоссальная стратегическая игра, тем сложнее становилось сохранить ее целостность и незасвеченость. Поэтому, сбросив текучку по уже выявленным агентам своим доверенным оперативникам, сам Григоренко сконцентрировался на парировании возможных новых угроз. С тем он сейчас и шел к шефу на еженедельный доклад.

Андропов был не один, с Ивановым, и это Григория Федоровича порадовало: он чувствовал, что один из двух вопросов его предстоящего доклада может быть связан с той контрразведывательной операцией, что Центр, руками Борис Семеновича, вел поверх его головы в Ленинграде.

– Хочу доложить по двум вопросам, Юрий Владимирович, – начал он, обстоятельно расположившись за столом. – Получены первые результаты расследования по так называемой утечке через иранское посольство…

– Так называемой? – Андропов удивленно наклонил вперед голову, словно собираясь бодаться.

– Да, – твердо сказал Григоренко, – именно что так называемой.

– Так, – жестко сказал Андропов, – работаем.

– Юрий Владимирович, сначала мы сравнили содержание сообщения, полученного нами из Тегерана агентурным путем, с досье, переданным Наим Даудом через нашего резидента в Кабуле. Вывод первый: документ из Тегерана и протоколы допросов участников заговора совпадают в целом и близки в деталях. Далее мы сравнили эти документы с докладами наших резидентур из Кабула по линии Первого Главного и ГРУ. Вот тут – небо и земля. Поэтому, вывод второй: никто в Москве, никакие мифические «офицеры первого главного управления» даже близко не располагали таким объемом информации относительно замыслов Хальк.

– Вот так вот, значит… – Андропов выбил пальцами дробь. – Фальшивка?

– Да, – согласился Григоренко, – пока, конечно, категорично это утверждать нельзя, будем все перепроверять, но сейчас все выглядит так, будто нам подсунули достаточно грубую фальшивку, призванную замаскировать настоящие источники информации о заговоре Халька. Скорее всего, эта так называемая «утечка» была создана уже после разгрома Хальк, на основании тех же протоколов допросов. Возможная цель: вывести из-под удара того, кто слил Дауду информацию о заговоре Халька. И, хочу сказать, этой фальшивкой они нам сильно польстили, – он кривовато усмехнулся, – мы вроде как были прямо-таки сверхинформированы об этих планах, знали все до мельчайших подробностей.

Авторучка, которую до того бездумно вертел в руках Иванов, внезапно выскользнула у него из пальцев и с грохотом покатилась по столу. Григоренко посмотрел на него с легким интересом.

– Прошу прощения, – повинился Иванов, – отвлекся. Очень… очень необычно выходит, – и он многозначительно посмотрел на Андропова.

Тот нахмурился, словно и ему в голову внезапно пришла какая-то неприятная мысль.

– Григорий Федорович, – подался он вперед, – это уже окончательное заключение? О том, что мы обладали лишь малой частью информации, содержащейся в документе из Тегерана?

– Да мы вообще ей не обладали! – экспрессивно воскликнул Григоренко, – понимаете, вообще! Обе резидентуры проспали все на свете! Не знали ни-че-го! – и, сбавив тон, добавил, – если, конечно, архивами ПГУ и ГРУ исчерпываются наши знания о ситуации в Кабуле, – и он посмотрел на шефа с немым вопросом. В свете событий последних месяцев он был готов значительно расширить спектр рассматриваемых гипотез.