Михаил Ахманов - Окно в Европу Страница 5

– Десятник он, – уточнил воевода.

– Тоже невелика птица! – заспорил глава Посольского приказа.

– А я его на время в сотники пожалую, – сказал Илья Муромец и покосился на князя Владимира. – Коль государь не против.

– Не против. Пожалуй! – буркнул князь и добавил: – Чарку мне!

Ему поднесли чарку. Затем Близнята поинтересовался:

– А не стоит ли нынче этот Хайло в дворцовой охране? Призвали бы его в палату и поглядели. Может, и сгодится.

– Нет его здесь, не его череда, – ответствовал Муромец. – А призвать недолго. На Торжище он, в кабаке. Пьет.

– Толку на пьяного глядеть! – проворчал Смирняга, глава приказа Благочиния.

Стукнув о пол шашкой, воевода рявкнул:

– Бойцы мои пьют, а пьяными не бывают! Не твои ублюдки-тиуны!

– Что мои тиуны!.. – завозмущался Смирняга, но Чуб, прекращая споры, махнул рукой служителям.

– А подать сюда десятника Хайло! Пусть сбегают за ним на Торжище да скажут: князь-батюшка требует! Живо! Одна нога здесь, другая там!

Перед дверью Думской Палаты Хайлу поднесли жбан рассола. Он выпил, крякнул, одернул форменную рубаху и переступил порог. Затем, как водится, отвесил земной поклон князю, боярам поклонился в пояс, а Муромца приветствовал воинским салютом и щелканьем сапог. Бояре взирали на него презрительно: рожа красная, под глазом синяк, волосы встопорщены. К тому же десятник был не только простолюдином-холопом, но еще и уроженцем Новеграда, а значит, почти чужаком. Но князь смотрел на могучую фигуру Хайла с одобрением, а воевода Муромец – даже с гордостью. Мол, вон какие у меня орлы! Даром что глаз подбит, а богатырь!

Подождав, когда на него наглядятся, Хайло вновь поклонился князю и спросил:

– Почто звал, князь-батюшка? Велишь ли меч точить, коня седлать да на ворога ехать? Или голову кому срубить? – Тут он покосился на бояр. – Это мы мигом!

Князь Владимир расправил усы и благосклонно усмехнулся.

– Рубить погодим. Коня седлай! В Египет с грамотой моей поедешь.

Хайло почесал в затылке, помрачнел и повалился князю в ноги.

– Не губи, государь! Какую службу скажешь, все готов исполнить! Хоть к чукчам поеду, хоть в Китай, хоть в Индии! Только в Египет не шли!

– Отчего так? – хмурясь, спросил князь.

Хайло, не поднимаясь с коленей, тяжело вздохнул.

– Горестные у меня воспоминания о тех краях, государь-батюшка. Кровь там проливал и друзей-товарищей схоронил… Боюсь, не выдержу, затоскую, начну по пути горе заливать и грамоту твою не довезу. Никак нельзя мне в Египет ехать!

– Поедешь, так в сотники пожалуем, – вмешался было Близнята, но князь моргнул, и боярину пришлось умолкнуть. Тут государь велел подать новую чарку, выпил, сделался весьма милостив и приговорил:

– Уважительная причина. Так что в Египет купца Никодимку пошлем, а этот сокол ясный пусть к хазарам едет. Ты, Близнята, грамоту справь, а ты, Лавруха, кун ему отсыпешь. И остальных пошлите не медля!

С этими словами князь встал, и бояре тоже поднялись. Бросив взгляд в окно на капище, Владимир поморщился и нетвердым шагом покинул Думскую Палату. Четверо бояр и воевода отвесили поклоны княжеской спине. Потом Близнята начал:

– Ты, десятник…

– Сотник, – поправил Илья Муромец. – До времени.

– Ладно, пусть сотник. Завтра поутру явишься в Сыскную Избу на инструктаж. Грамоту получишь, куны и еще… – Чуб повернулся к воеводе. – Кого, Илюша, определим ему в сопровождение?

– Гррм… Шалят в степи, но, думаю, двух оружных хватит. Свенельда с ним пошлю, гвардеец надежный и опытный. А еще кого пусть берет из своего десятка.

– Двоих для политеса мало, – усомнился боярин Лавруха. – Княжим гонцом ведь едет! Тут свита поболе нужна.

– В Порубежье казаков немерено, – буркнул воевода. – Хоть сотню бери! Кони борзые, сабли острые, рожи разбойные! Как раз для политесов!

– Так и сделаем, – порешил Близнята Чуб. – Все ли ясно, сотник?

– Как день, твое степенство, – ответил Хайло, вытягиваясь перед боярином по уставу: ноги вместе, носки врозь, руки по швам и грудь колесом. – Спросить дозволишь?

– Спрашивай.

– Денег сколь дадите?

– Немного, – сказал Близнята, разом насупившись. – Нынче у нас в державе кризис, то есть трудные времена. Губу не раскатывай, сотник.

– Сбрую бы мне прикупить, старая совсем протерлась, – сообщил Хайло. – Ежели с коня слечу, урон будет для княжьей чести.

Близнята кивнул боярину Кудре.

– На сбрую ему отдельно добавь.

– И на седло! Опять же стремена…

Тут Илья Муромец зашелся утробным хохотом, а Близнята Чуб замахал руками.

– Этак ты казну разоришь! Пшел вон, прохиндей!

С тем сотник Хайло Одихмантьевич покинул Думскую Палату, вышел из Зимнего дворца и отправился домой.

Вслед за Хайлом поднялся воевода Муромец, пробурчал, что дела у него, инспекция варяжской гвардии назначена, и, громыхая сапогами, покинул думские чертоги. Бояре остались вчетвером, но было то иллюзией: трое сидели в Думской Палате, три заединщика, а боярин Смирняга – так, не пришей кобыле хвост. На лицах Чуба, Кудри и Лаврухи определенно читалось, что глава приказа Благочиния тут лишний, и надо ему измыслить какое-то дело, смотр базарных тиунов или разнос нерадивых урядников, и вслед за воеводой убираться прочь. Сообразив, что его присутствие нежелательно, Смирняга покрутился в кресле, молвил, что утомлен долгими речами и хорошо бы сбитня выпить, распрощался и ушел с обиженным видом.

– Скатертью дорога, старый хрен, – произнес Близнята, когда дверь за Смирнягой закрылась. – Была б его воля, – продолжил он, поворачиваясь к Кудре и Лаврухе, – ходили бы до сих пор в лаптях и тем же лаптем щи хлебали. А цеппелин узрев, орали бы на всю ивановскую: спасайтесь!.. Змей Горыныч прилетел!..

Глава Посольского приказа усмехнулся тонко, как подобает дипломату, но Кудрю шутка не развеселила. Казначей вообще был мужчиной неулыбчивым. Пожалуй, лишь весть, что в казне нашли ларец, набитый деньгами, могла бы его рассмешить, или что сборщики дани отчитались честь по чести, ни гроша не утаив.

– Сам-то князь-батюшка куда склоняется? – озабоченно промолвил Кудря. – Может, все-таки к иудеям? Если так, я в Жмеринку поеду, там Абрамов да Хаимов полно, и все при деньгах. Поеду и заем с них стребую. Беспроцентный и безвозмездный!

– Ты что же, за иудейскую веру стоишь? – Близнята строго поглядел на казначея. – Ты в своем уме, твое степенство? Купцы они знатные и деньги имеют, спорить нечего, но земля их давно под Египтом. Ни царского дома у них нет, ни воинской силы, и народец их расползся по чужедальним странам как тараканы. Раз государь желает их священств призвать, так призовем! Призовем, послушаем и проводим. Пусть в Хазарию едут обратно. А в нашей Жмеринке ихних симахох не было, нет и не будет. Тем более в Киеве!

– Это что же выходит? – пробормотал сконфуженный Кудря. – Выходит, латыняне или египтяне?

– Без «или», – уточнил Близнята Чуб. – Верно говорю, Лавруха?

Согласно кивнув, боярин Лавруха произнес:

– Князь пожелает узнать, что посоветует Малая Дума, то есть мы. И Большая должна определиться в самом скором времени, дабы государю не пришлось голову ломать. Он этого не любит.

– Знамо, не любит! – согласился Кудря. – Значит, за римскую веру стоим, братие?

– За нее родимую.

Чуб встал, прошелся вдоль залы, скользя беглым взглядом по старинному оружию, что тускло поблескивало на стенах. Были тут шлем и кольчуга Вещего Олега; шлем как пивной котел и кольчуга великанская, ибо князь Олег отличался богатырской статью. Были еще шпоры и огромный щит прародителя Кия, обитый потемневшей бронзой, и его же меч, который нынче ни один боец не поднимет, были шлем и секира Игоря с древком, охваченным серебряными кольцами, были доспехи Святослава из червленой стали, с набитыми на них узорами, был меч воеводы Пересвета, коим этот славный витязь половинил всадника вместе с конем. Отдельно, на алом шелковом ковре, были развешаны клинки князя Владимира, сабли и кинжалы польской, венгерской, хазарской работы, в ножнах, усеянных самоцветами. С потолочных балок спускались полотнища древних знамен; на одних был вышит суровый лик Перуна, с других грозно щурился Сварог, окруженный языками пламени, третьи, с изображением Солнца-Ярилы, сияли золотом. Близнята подумал, что мечи и доспехи здесь и останутся, а вот знамена надо упрятать в дальний чулан – негоже князю и боярам глядеть на лики идолищ. С глаз долой, из сердца вон!

– С Большой Думой будет у нас недолга, ваши степенства, – сказал боярин Лавруха. – За кого бы мы ни повернули, сукин сын Микула закричит наоборот. Сам закричит и прихвостней своих сподобит. Коль мы за латынян, он скажет за Египет, а ежели мы за Египет, так он за латынян. Мерзкий супротивник столичному боярству!

– Да, с Жердяичем свара будет, как ни крути, – согласился Близнята. – Ну ничего, ничего! Не обойдем в Большой Думе, возьмем свое в Малой. Сюда он не вхож, а князь-батюшка нас больше слушает.