Георгий Турьянский - Марки. Филателистическая повесть. Книга 2 Страница 5

А профессор продолжал учить:

— В центре урагана находится зона абсолютного штиля. Это есть так называемый глаз урагана. Вокруг глаза с огромной скоростью крутятся нисходящие и восходящие потоки влажного воздуха. Но какая сила закручивает этот воздух всегда в одном направлении, — задал я себе вопрос. И вот что мне пришло в голову, — Попов повернулся к своей машине. — Господа, наша Земля имеет магнитные полюса, иначе говоря, планета представляет собой гигантский магнит. Линии магнитного поля огибают Землю и пронизывают всё пространство на тысячи километров вокруг планеты. Мне пришла в голову идея, что каждая молекула воды — диполь, то бишь, маленький магнитик. Молекулы воды закручиваются в поле Земли, подобно небольшому вентилятору, лопасти которого — атомы. Все молекулы вращаются хаотически, но так как их число огромно и вращаются они вместе, то раскручивается вихрь. Для доказательства своей теории я и построил установку. Через трубу вентилятором гоню влажный воздух, магнитные катушки намотаны на трубу и создают внутри поле. А на выходе из трубы — небольшой вихрь. Впрочем, полюбуйтесь.

— Что это за верёвочка с ложечками? — спросил я.

— Это самая тонкая часть установки, крутильные весы, — пояснил профессор, — для измерения силы вихря.

На рабочем столе рядом с машиной инженера лежало несколько исчирканных рукой моего друга бумажек. Наш гость постучал ногтем по картонной трубе, похожей на дымоход, и уважительно покачал головой. Я же по писательской привычке переписал увиденную мною мельком абракадабру себе в блокнот.

Fл = q[VB]

Александр Степанович с лёгкой улыбкой заглянул в мой блокнот.

— Вы записали очень важную формулу, Буревестник. Fл — сила Лоренца.

— Э? — спросил я.

— Представьте себе, магнитные линии пронизывают всё пространство кругом. На каждый заряженный объект действует эта сила.

— И на нас с вами? — удивился я.

— Ну, разумеется, ведь наше тело на 70 процентов состоит из воды, а молекулы воды — магнитные диполи. Но мне кажется, я слишком долго испытывал ваше терпение, господа. Пойдёмте же в столовую, милости прошу отобедать.

Владимир Зеновнович не заставил себя долго упрашивать. Мы помыли руки и пошли есть. Мой новый знакомый был любителем вкусно поесть. Выпитый им у меня английский чай только раззадорил его аппетит. Когда все мы уселись перед жареной уткой, генерал засунул чистую салфетку себе за воротник и взял нож и вилку, глядя в пустую тарелку.

— Утка под французским соусом! — с видом фокусника объявил Попов.

— Французишки — хилые вояки, — сказал генерал. — И соус ваш французский наверняка такой же хилый, господин профессор.

— В таком случае я соус вам наливать не буду, — сказал Попов. — Ешьте, если угодно, всухомятку.

— Нет-нет, отчего же-с, я попробую, — запротестовал генерал. — Про соус — это, знаете, у меня вырвалось непроизвольно. Военная привычка, после кампании 1914-го года.

Наш гость набросился на утку, словно увидел жареную птицу впервые. Я давно заметил, что у людей есть две страсти, которые глубже и крепче других сидят в них: привычка вкусно и много есть и жажда половых развлечений. Хоть ты что с ними делай! Но не станем отвлекаться. Поповская птица была и впрямь хороша.

— Простите покорно, я и правда одичал, — извиняющимся тоном начал Май-Маевский, чуть утолив голод. — Шутка ли сказать, пятьдесят лет пропадать в альбоме на последней странице… Ни одного русского человека. Одни зебры и кенгуру.

— Александр Степанович, вам будет интересно послушать драматическую историю нашего гостя, — поддержал разговор я. — На долю его превосходительства выпало немало приключений.

— Что ж, я слушаю вас.

Генерал ещё не закончил жевать, но уже принялся рассказывать, вытирая салфеткой рот.

— Вы, конечно, меня помните, Александр Степанович? Нам довелось встречаться.

— При весьма неприятных обстоятельствах. Я сдал вашу шайку в полицию.

— Я не шайка… Я… Короче говоря, Алексей Максимович, — Май-Маевский повернул ко мне голову. — Послушайте. Мы — особые марки. И в этом беда русского народа.

— Это не беда русского народа, а счастье, — прервал генерала Попов. — Дорогой Буревестник, не знаю, говорил ли я вам. У нас в альбоме есть несколько фантастических марок. Фантастические марки печатают не для почтового использования, а для собирателей или для спекуляций. Но суть в другом: они никогда не приходят в обращение. И вот в 1920-м году…

— Да-да, — попытался перехватить инициативу Май-Маевский. — Именно в этом злополучном году-с… мой прототип умер. Настоящий генерал Май-Маевский скончался в Севастополе.

— Настоящий Май-Маевский умер, зато в Берлине вышла большим тиражом серия «Генералы Белой армии». Говорили, серию выпустили немцы или итальянцы. Марка с генералом Алексеевым просто анекдотична.

— Соблаговолите выбирать выражения! — крякнул генерал. — Да, Алексеева просто обезобразили. Надо же написать такое на почтовой марке: «ДОБРОАРМИХ — ЭТО РОССИХ. АЛЕКСЕЕВБ». Но сам Алексеев здесь ни при чём!

— Что это значит? Какая «Россих», какая «Доброармих»? — у меня непроизвольно отвисла челюсть.

— Типографская опечатка, брак, — пожал плечами Попов.

— Видимо немцы хотели написать «Доброармия — это Россия», — пояснил Владимир Зенонович, скривив губу, — но литеры «Я» в типографии не нашлось. И вместо неё взяли «Х». Вот и вышло вместо Добровольческой армии «ДОБРОАРМИХ».

— Хорошо. А почему «АЛЕКСЕЕВБ»? — осведомился я.

Май-Маевский покраснел. Александр Степанович засмеялся.

— Ну, как же вы не догадываетесь, Буревестник? В немецкой типографии не нашлась старая русская буква еръ. Нашлась вместо неё «Б». И эта артель заговорщиков, — продолжал Попов, нимало не смущаясь, глядя в багрово-красное, под стать советскому флагу, лицо Май-Маевского, — банда самозванцев, которая и марками-то не является, попыталась террористическими методами захватить власть. Что за дикость, они не нашли ничего лучшего, как взорвать мавзолей.

— Мавзолей на Красной площади? — не понял я. — Какой, настоящий?

— Не настоящий, разумеется, а с советского блока. Представьте себе — развалины мавзолея и уничтоженный блок! — профессор кивнул на генерала. — Вы же знаете, бесценный блок с мавзолеем к 25-ти летию смерти Ленина, который сейчас торгуется по бешеным ценам? К счастью, мавзолей спасло мужество кремлёвских курсантов, беззубцового кавалериста 1928-го года выпуска, стоявших на посту и обезвредивших в последний момент взрывное устройство, и бдительность вашего покорного слуги, оповестившим о подозрительных людях пост номер один. Я как раз прокладывал телефонный провод из Кремля в мавзолей.

Лицо Май-Маевского покрылось крупными каплями.

— Это была наша ошибка. Мы дорого заплатили за своё головотяпство. Поплатились свободой на долгие годы.

— А чем же вы ещё должны были поплатиться? — возмутился Попов. — Или поплатиться должны были своей жизнью другие?

Разговор Май-Маевскому не просто не нравился. Глаза под стёклами забегали. Я чувствовал, что не будь генерал вынужден здесь сидеть, он, не медля ни секунды, отправился бы восвояси, прихватив с собой по военной привычке недоеденную утку. Но огромным усилием воли он сдержал приступ бешенства. Цербер, вилявший всё время хвостом, насторожился.

— Меня выбросили на последнюю страница альбома, — снова продолжал рассказ генерал. Он произносил слова медленно, делая длинные паузы, — Австралия, жара, как в аду. Я унижен, выброшен вон, оплёван, лишен родины, друзей и денег. Пустыни и кенгуру на каждой марке. Если вы один на странице с какими-нибудь орлами-попугаями и у вас нет календаря? Только попытаешься бежать с проклятого острова — эти мерзкие твари то ботинки у тебя стащат, то, извините за выражение, пенсне унесут-с.

— Что же. Бывший первым пусть станет последним, — усмехнулся Попов. — Хороший девиз для вашей марки. Не правда ли? Надеюсь, пребывание вдали на курортах Австралии принесло не одни лишь горькие плоды.

— Я более не намерен терпеть ваши насмешки, — побагровел Май-Маевский.

Его кулак сжал салфетку. Я замер в испуге. Ах, зачем мне пришло в голову притащить этого человека сюда? Ведь я знал, что Попов не пустил бы его и на порог дома.

— Тогда трапеза окончена, милости прошу, — и мой учёный друг встал и указал на дверь.

Май-Маевский готов был взорваться от гнева, но он молчал и сопел. Потом подавил в себе кипевшие страсти.

— Я пришёл сюда не по своей воле. К вам пришёл человек просить помощи в деле, куда оказался замешан. Пришёл просить не за себя-с.

— Сделайте честь, объяснитесь, — откинулся на спинку стула великий инженер. — И оставьте ваш солдафонский тон. Здесь сидят люди мирные.