Прометей: каменный век (СИ) - Рави Ивар Страница 5

Михаил взирает на меня выпученными глазами, медленно планируя, словно хочет поиздеваться…

Я оставил его тело в гермошлюзе. Здесь низкая температура, нельзя было допустить разложения внутри станции. И отправить тело в космос мне казалось кощунственным. Так и не не решив ничего относительно трупа, вернулся в жилой модуль в состоянии, близком к отчаянию.

Глава 3. Депрессия и принятие решения

После смерти Михаила, оставшись один в огромной станции, я ожидаемо впал в депрессию. Вылезая из своего короба наверху, устроенного по принципу спального мешка, чтобы невесомость не мотала из стороны в сторону, принимал еду, справлял нужду, что само по себе являлось весьма неприятным процессом, снова устраивался в своем «спальнике».

Тому, кто не перенес тяжелой депрессии, не понять всю ужасную, убийственную суть этого состояния. Допустим, вы просыпаетесь утром и не можете встать. Вы пытаетесь поднять руку, но у вас не получается.

Что за чёрт? Вы снова пытаетесь поднять руку и встать с кровати. Тело вас не слушается. Оно не хочет. Почему? В итоге вы кое-как справляетесь с собой и встаёте, но не знаете зачем.

Допустим, вы просыпаетесь и на следующее утро. Вы не открываете глаза. Уже сам факт того, что вы проснулись, удручает. Вам нужно что-то делать. Вам нужно куда-то идти. Зачем? Вы откладываете дела и засыпаете снова. Если бы вы могли спать вечно, вы бы спали. Но организм так не может. Вы просыпаетесь, но не открываете глаз. Вы не хотите. Вы не хотите даже разлеплять свои веки. Вы закрываетесь в спальнике и пытаетесь заснуть снова. Вы уже проспали четырнадцать часов, организм не может больше. Борьба становится мучительной. Вы открываете глаза и чувствуете боль.

В перерывах между сном и полусонным состоянием я жалел себя, снова и снова проклиная свой выбор, связавший меня с космосом.

Я — единственный сын обеспеченных родителей. Мой отец, Серов Сергей Николаевич, был потомственным военным, ракетчиком. Его военная часть в лесу за Красногорском входило в третье кольцо противоракетной обороны, чем папа гордился всю жизнь. Само собой, он имел тесные контакты с Плесецком, с конструкторскими бюро и с детства прививал мне любовь к ракетам.

Но вопреки его ожиданиям я выбрал профессию врача. Уже на пятом курсе, наслушавшись разговоров докторов в больницах, где у нас проходили практические занятия, решил, что не буду вкалывать на тридцать тысяч в месяц. Так мой выбор и любовь отца к ракетам нашли общую канву, я выбрал редкую специальность, космическую медицину, и после окончания института попал в центр подготовки космонавтов.

Моя мама, Янович Елена Анатольевна, была из семьи музыкантов, но сама выбрала специальность ветеринара и работала руководителем ветеринарной клиники «Доброе сердце». С детства я часто бывал у нее, мешая ей работать. Мне нравилось смотреть, как они лечат животных.

Благодаря отцу, отношение ко мне в центре подготовки космонавтов было лояльным. И когда Волков Иван Сергеевич, тридцатипятилетний врач, попал в автокатастрофу, переходя дорогу на красный свет, решение о выборе напарника Михаилом было принято в мою пользу. В пользу новичка, который всего два года назад переступил порог Центра. Не попади Волков под машину, не будь влияния моего отца, я бы сейчас на Земле занимался бы чем-нибудь, а не торчал бы на высоте четыреста километров на орбите над мертвой и пустынной Землей.

Сегодня был третий или четвертый день после смерти Михаила. Я даже не знал точно. Вылез из «спальника» в очередной раз, чтобы сходить в туалет, и остановился: мне послышался посторонний шорох.

«Галлюцинации, скоро начнутся необратимые психологические расстройства», — поставил себе диагноз. Я представил, как на станции мечется, натыкаясь и отлетая от стен, заросшее существо, некогда бывшее Максимом Серовым, и мурашки прошли по коже.

За последние несколько дней я впервые прошел в модуль управления, посмотрел на дисплеи, непрерывно выводящие данные скорости, курса. Альтиметр показывал высоту триста шестьдесят километров. Это значит, за неделю станция снизилась примерно на десять километров!

Каждые две недели приходилось корректировать курс, возвращая станцию на прежнюю высоту, орбита была слишком низкой, чтобы пренебрегать гравитацией.

Допускалось значение высоты орбиты до трехсот сорока километров, но тогда при коррекции курса затраты топлива были большие. Чем ниже спускалась орбита, тем быстрее начиналось снижение в последующем из-за увеличения трения в более тяжелых слоях атмосферы. Высота ниже трехсот километров считалась критической, топлива на станции просто не хватит поднять ее и тогда падение со сгоранием в атмосфере неизбежно.

Восстановлением курса обычно занимался Михаил, его действиями управляли с ЦУПа. Теперь не было ЦУПа, а труп Михаила лежал в гермошлюзе. За все эти дни я не смог заставить себя пойти туда. Передатчик Морзе он так и не успел собрать, значит, никакого сигнала я послать не мог. Мне оставалось только оттягивать неизбежный конец. Теперь я остался один и мог растянуть запас продовольствия на четыре с лишним месяца при средней экономии.

Но было одно критическое НО: если не включить двигатели и не поднять станцию повыше, то максимум через три недели она войдет в плотные слои атмосферы и превратится в горящий факел.

МКС летела на неосвещенной стороне планеты, камера в автоматическом режиме делала фотографии темного пятна, именуемого планетой. Режим автоматической съемки с кратностью снимка каждые пять минут установил еще Михаил до того злополучного выхода в космос.

Чтобы чем-нибудь забить мозги, я вывел все снимки на экран, перелистывая один за другим. Ничего нового, ни следа человеческой деятельности. Ночные снимки я поставил на автоматическую перемотку, чего пялиться в темное пятно, обрамленное светлячками звезд? Но тут уловил что-то странное, еле заметное пятнышко.

Остановил перемотку, вернул слайд. Увеличил. Еле заметное пятно. Что это, вулкан? Пожар в лесу? Заинтересовался, сделал максимальное увеличение. Вероятно вулкан, ничего другого не приходит в голову. А если костер?

Меня даже пот прошиб при этой мысли. Если это костер, то, возможно, на планете остались люди. Посмотрел на дату снимка, наложил траекторию движения станции: получалось, что снимок сделан над территорией современной Франции, но там, насколько мне известно, нет вулканов. Может, природный пожар? Но на всех снимках, сделанных после, пятнышка не было.

Люди или природное явление?

Сердце билось как бешеное. До этой минуты мысль, что на Земле могли остаться люди, не приходила в голову. Над территорией Франции МКС должна появиться на следующем витке, сейчас я пересекал границу тени, внизу проплывало голубое пятно Атлантического океана.

Сорок пять минут на освещенной стороне тянулись как сутки, и вот наконец станция нырнула в тень. Теперь я рассматривал темень через камеру, на максимальном разрешении.

Еле видное мерцающее пятнышко чуть не заставило сердце остановиться от радости. Я сделал серию фотографий, которые сразу бросился рассматривать на дисплее. Сомнений быть не могло, это — источник света, либо маленький вулкан, либо костер. На пожар не похоже. Не может пожар локализовано находиться на одном месте двое суток. Если это костер, его развели люди, значит, планета пригодна для жизни.

Только сейчас я вспомнил о целом ворохе лабораторных модулей на МКС. Несколько часов занимался спектральным анализом: данные ошеломили. Кислорода в атмосфере было двадцать три процента. «Это же насколько Земля очистилась, стоило человечеству покинуть ее?!» — промелькнула мысль в голове.

Впервые за долгое время впереди, во тьме забрезжил свет. Как бы я ни экономил еду и воду, им придет конец, и тогда моя смерть неминуема от голода и обезвоживания. Из этого следовало, что попытаться выжить можно лишь на Земле. Конечно, оставался вопрос, есть ли там жизнь вообще, если планета покинута людьми.

Первая мысль была о том, что многие животные организмы на суше и в мировом океане за время своей эволюции подвергались куда большим испытаниям, но выжили. Значит, вопрос необходимости попасть туда практически не оспаривается.