Выбор Пути - Василий Павлович Щепетнёв Страница 5

Прошли совсем немного — и пришли к Музею Революции. Только улицу перейти. Закрыт, конечно, по позднему времени. Нужно будет заглянуть.

— Ты так интересуешься революцией? — спросил Антон.

— Интересуюсь. И, кстати, до революции в этом доме был Аглицкий Клоб, в котором Александр Сергеевич Пушкин регулярно проигрывался в карты. Сто сорок лет назад Пушкин стоял на этом месте и думал, зайти, не зайти… А теперь здесь мы, и такого вопроса перед нами нет. Закрыто.

Мы ещё погуляли, и повернули назад, в гостиницу. Режим дня есть необходимое условие для успешного выступления в турнире, учит Михаил Ботвинник. Кто-кто, а он шахматное дело знает туго.

Антон пошел налаживать контакты с соседом по номеру, а я — в свой полулюкс. По пути посмотрел доску объявлений. Открытое письмо жены Кереса убрали. Моего ответа нет. Ну, и не нужно. Много чести для Марии Августовны.

В гостинице, кстати, участников не так и много. Во-первых, изрядная часть их москвичи, а у остальных есть в столице родные и близкие, у которых те и остановились.

Из-за дверей номеров слышна музыка. Программа «Время», девять часов. Не рано, но и не слишком поздно.

Гостиница большая, и, как во всякой порядочной гостинице, есть в ней холлы и даже салоны для того, чтобы проживающие могли собраться и культурно провести досуг. В таком вот салоне я даже пианино нашел. Не мешало бы настроить, ну, да чем богаты. Я подсел к инструменту и минут двадцать музицировал. Стараюсь при каждой возможности, чтобы не забыть, как это делается. Дома-то ждет любимый «Блютнер», но я-то не дома.

Играл я спокойную музыку, приличествующую времени. «Лунную сонату» Бетховена и «Колыбельную» Моцарта. А потом отравился в номер.

Телевизор не включал, опять по Ботвиннику. Тот считал, что загружать мозги посторонней информацией крайне вредно вообще, а во время турнира особенно. Нужно жить естественной жизнью, а что в телевизоре естественного, кроме деревянного корпуса?

Отжимания, дыхательные упражнения, душ и постель, и завтра я буду в отличной форме. Отчасти самовнушение, отчасти научное заключение.

На новом месте спать я ложусь с опаскою. Что за сон приснится? Завожу будильник на без десяти три, и ставлю на тумбочку. Не читаю. Рекомендовано если что и читать, то хорошо знакомое, спокойное, неволнительное. Но я воздерживаюсь и от неволнительного.

«Динамо» продавило решение, и я всё-таки стал участником Чемпионата. Часть участников, прошла через отборы, часть — по персональному приглашению — чемпионов мира, участников матча претендентов, а некоторых пригласили так. Волевым решением. По регламенту победитель первенства России выходил только в первую лигу первенства страны, но динамовская настойчивость, результат, показанный мной в Омске, плюс сознание, что старшее поколение вряд ли сможет справиться с Фишером, и нужно делать ставку на молодежь — а я и есть молодежь — привели меня сюда, в Москву.

Поскольку чемпионат не резиновый, отозвали приглашение у Кереса. А виноват кто? Виноват Чижик. Вот Мария Августовна и возмутилась.

Виновным я себя не чувствовал. Ну, почти. Однако понимал, что относиться ко мне будут нехорошо. Настороженно. Таль в блиц играть не придет. И потому уснул спокойно. Опять же почти.

Снилось мне, будто мы с Антоном вздумали заполночь опять погулять по Москве. Для лучшего самочувствия.

Вышли. А Москва вдруг стала похожа на большую деревню. Дома все больше в два, много в три этажа, тротуар деревянный, а дорога посыпана песком пополам со щебенкой. Фонари тусклые, едва светят. И по ним редко-редко проедет коляска с парой лошадей, а то и подвода с грузом, который лучше и не рассматривать. Или с бочкой ассенизационной. Поберегись, барин, кричат возчики, предлагая убраться с дороги. Мы и убрались. Перебежали к аглицкому клобу. Хоть и темно, а у входа два фонаря светят. А человек в цилиндре и романтической крылатке стоит. Ба, да это Пушкин! Увидел нас и обрадовался, ах, друзья, как я рад, что встретил вас. А то никак не решусь войти: привиделось мне, будто дорогу заяц перебежал.

Мы и вошли. Встретил нас ливрейный лакей, поклонился, а человек торопится, чуть не бежит. Скинул крылатку на руку лакеи и торопит, вперёд да вперёд. Мы за ним еле поспеваем. Входим в полутемный зал, на столах в подсвечниках свечи горят, по две на стол. А за столами всевозможные господа, молодые и старые, в штатском и в военной форме. В карты играют. На деньги. Деньги — большие ассигнации, втрое, вчетверо больше наших пятерок и десяток. А кое-где и золото поблескивает.

Сели за столик зеленого сукна, все трое. Другой лакей, с роскошными бакенбардами, принес две нераспечатанные колоды карт. Пушкин достал из кармана горсть золотых. Будет, стало быть, банк держать. И распечатал карты, поддев ленту особливым перстеньком на руке.

Я запустил руку в карман, вытащил с дюжину пятаков, что для метро наменял, глядь, а это не пятаки, а золотые монеты.

И начали мы играть. Сути игры не понимаю совсем, просто наугад беру то одну карту, то другую. И вижу: золото напротив Пушкина тает, а моя кучка растет. Всё больше и больше. Пушкин, похоже, злится, а поделать ничего не может, сам же банкомёт, собственными руками карты мечет. Наконец, проиграл последнюю монетку, вздохнул и сказал, что, верно, то и в самом деле заяц был. А я и не знаю, что делать. Вернуть Александру Сергеевичу выигрыш — так оскорбится, на дуэль вызовет. Велел подать шампанского, да за шампанским и рассказал Пушкину о дуэли в Пятигорске, между Лермонтовым и Мартыновым. Пушкин никакого Лермонтова знать не знает, даром, что оба поэты. Но историей заинтересовался, тут же свинцовым карандашом написал что-то на салфетке и сказал, что, может, то и не заяц был: пришла-де на ум ему идея повести, которую он назовет… он назовет… он назовет «Княжна Мэри», вот!

Тут