Игорь Пресняков - Банда Гимназиста Страница 52

Как-то раз на «пересылке» пел мне тюремный поп: «Для чего живешь?» Да не для чего, а как! Важно жихтаровку красиво прожить. Я свою так и прожил. Помню, поп тот тюремный спросил: «Неужто, заблудшая душа, Суда Божия не боишься?» А чего бояться? Это ему, патлатому, в рай попасть охота, мне же туда дорога заказана. Грешки, все одно, не смоешь, потому как начали они набираться с молодечества, с безмозглых лет. Куда уж теперь с ними? Их с души-то, как поклажу с воза, не сбросишь.

Фрол помолчал.

– Да вот, главное запиши, – что-то припоминая, добавил он. – Все, что вешали в этом городе на Гимназиста, я проворачивал. Не было никакого «Гимназиста»… И Умника… на грант… я подбил, – голос Федьки стал совсем тихим и слабым. – Хватит трекать… давайте, господин доктор, свечу… помирать мне пора.

Решетилов отложил карандаш:

– В вашем костюме были деньги. Очень много денег, десять тысяч. Может, их надлежит кому-то передать?

Федька прикрыл глаза:

– Себе оставьте… Это плата… за меня… Кореша отблагодарили… Все ваше… Чистое…

Он хотел еще что-то сказать, но только негромко захрипел. Ладони стали мелко шарить по простыне.

Александр Никанорович сходил за свечой. Наклоняясь к умирающему, он услышал:

– Попа не зови… Не простит.

– Бог простит, – доктор со вздохом перекрестился.

– Бог?.. – прошептал Фрол и осекся.

На его лице застыло выражение легкого удивления. Решетилов сложил руки покойника, вставил горящую свечу и пошел одеваться.

Облачившись в свежую рубашку и костюм, Александр Никанорович присел на кончик стула в гостиной – на дорожку. Ему предстоял визит в учреждение, предназначение и сущность которого доктор глубоко презирал. Он уже собирался выходить, когда в дверь позвонили.

На пороге стоял милиционер.

– Прошу прощения, доктор, – он козырнул. – Имеется приказ проверять всех медиков в городе.

А вы к тому же, как нам стало известно, который день отсутствуете на работе, сказались больным.

– А я и сам к вам собирался, – Решетилов почему-то обрадовался. – Вернее, не к вам, а в ОГПУ. Думаю, органы заинтересует мой пациент и его «исповедь».

Ближе к полуночи в камеру внутренней тюрьмы ГПУ, где Рябинин допрашивал одного из оставших-

ся в живых молодчиков – Умника, постучал посыльный:

– Вас срочно спрашивает товарищ Черногоров!

Андрей застал его за чашкой кофе.

– Не желаешь? Не отказывайся, сам варил, – предложил Кирилл Петрович. – Которую ночь не спишь?

– Третью.

– То-то. Присаживайся скорей.

Рябинин с удовольствием сделал глоток.

– Ну как? – справился Черногоров. – Теперь точно взбодришься до утра. На вот, прочти.

Он передал Рябинину запись последних слов Фрола и объяснения Решетилова.

Дойдя до утверждения Федьки о том, что именно он и являлся Гимназистом, Андрей удивленно посмотрел на Черногорова.

– Сомневаешься в искренности покойного? – усмехнулся зампред. – Согласен, на исповедь не тянет. Однако формально мы можем закрыть расследование «дела Гимназиста».

Рябинин покачал головой:

– Закрыть? В налете на банк участвовало семнадцать человек – десятеро были снаружи в прикрытии, двое правили экипажем, и пятеро действовали внутри. Нами установлены личности налетчиков из прикрытия, пятеро оставшихся в живых арестованы. Из той же группы, что орудовала в самом банке, нам известны только Фрол и Степченко (да и то, участие последнего в налете пока под сомнением).

А других членов банды мы не установили!

– Знаю, знаю, – нетерпеливо отмахнулся Черногоров. – А что прикажешь, и впредь держать город на осадном положении? Поиски остальных членов банды зашли в тупик. Прочти объяснения Решетилова, потом обсудим дальнейшие действия.

Кирилл Петрович отошел к окну и, стараясь убедить самого себя в правильности решения, вспомнил события последних дней. Третьи сутки в городе велись нескончаемые облавы, бессонные патрули прочесывали улицы и дворы. Было арестовано более трехсот человек, связанных с криминальной средой, двадцать находящихся в розыске уголовников, попутно раскрыто около полусотни совершенных ранее преступлений.

Перепуганные владельцы трактиров и ресторанов закрывали заведения, беззаботных гуляк заметно поубавилось. Губком был завален жалобами на действия органов, однако партийные ячейки, комсомол и профсоюзы дружно поддержали меры ГПУ. Партийные руководители многих учреждений и предприятий звонили Медведю, выражая «глубокое удовлетворение возвращением к революционному порядку и законности». Кое-кто требовал даже «расстрела на месте» для захваченных с поличным преступников, но Луцкий просил «товарищей чекистов» «не перегибать». Секретарь губкома опасался не столько непопулярных в среде обывателя мер, сколько усиления в результате «массовой расчистки» авторитета и влияния Черногорова. Луцкий требовал от Медведя личного вмешательства в ход дела, скрупулезного контроля за всеми действиями органов милиции и ГПУ и ежедневного отчета. Однако ленивый полпред ОГПУ отвечал полученными со слов Черногорова сводками и заверениями в бдительности.

Уже с обеда вторника газетчики осаждали приемную Черногорова в надежде получить объяснение происходящих событий. Зампред отмахнулся от репортеров, ограничившись сухим бюллетенем о налете и заявлением об успешном ведении расследования. И все же упорные слухи о том, что бандиты унесли из банка чуть ли не пять миллионов рублей и погубили полсотни сотрудников милиции, заставили Кирилла Петровича рассказать правду. В среду из свежих газет горожане узнали, что в действительности преступники похитили пятьсот восемьдесят девять тысяч рублей из шестисот двенадцати тысяч трехсот восьмидесяти двух рублей двенадцати копеек, находившихся на момент налета в кассовом зале.

Ниже помещался список погибших милиционеров, водителей инкассаторских машин и трех жертв из числа мирных граждан (двух извозчиков и случайного прохожего). На следующее утро на стене губкома была обнаружена написанная красной гуашью листовка:

Т О В А Р И Щ И ! Бандиты вонзили пятьсот восемьдесят девять ножей в спину революции. Кто защитит нас от разгула уголовного отребья?

А между тем наиболее ярких представителей этого самого «уголовного отребья» продолжали педантично свозить в и без того переполненные допр, губернский исправдом и внутреннюю тюрьму ОГПУ. Ширмача Никольку Тыхтуна взяли вечером вторника на «малине». Пьяненький Тыхтун безмятежно дремал на обнаженной груди своей молоденькой подружки, когда в дом нагрянули гепеушники. Пронырливая девица успела надеть на шею сонному кавалеру подаренный ей ворованный медальончик, чем помогла Никольке претендовать на два года дальнейшего существования за государственный счет.

Лялю-Кремень прихватили после предварительного допроса Умника. Под горячую руку попали Мишка-Змей и целая свора беспризорных воришек. Марафетчика Аптекаря арестовали прямо в «мастерской», где он, будто средневековый алхимик, колдовал над своими колбами и спиртовками. Так и не дождавшийся положенной порции дурмана уполномоченный Мигунов весь следующий день бродил по городу бледной тенью. В конце концов он попался на глаза Черногорову. Зампред тут же вспомнил о рапорте Рябинина и приказал «убрать с улицы эту сволочь до особого распоряжения».

Впрочем, арестовать продажного милиционера не удалось – прибывшая за ним опергруппа обнаружила его мертвым, с ножом в сердце. Бесследно исчезли также несколько связанных с Фролом воров и барыг. «Работает Гимназист, подчищает город не хуже нашего», – заключил Кирилл Петрович. Когда в среду оперативники пришли за Мамочкой, королева базара встретила непрошеных гостей во всеоружии. Облачившись в скромное, мышиного цвета платьице, повязав на голову ситцевый платочек, Марья Ивановна восседала у стола с выражением крайней покорности судьбе. У ног Мамочки лежал узелок с припасами и сменным бельем. Пахана Лангрина арестовали для выяснения «кое-каких деталей» прямо в день налета, однако уже в четверг главного уголовного авторитета губернии пришлось отпустить. В переполненной камере допра, куда попал Лангрин, доселе творились всяческие безобразия: пол покрывал многодневный слой грязи, резко пахло нечистотами, частенько возникали потасовки. С водворением в камеру Пахана ситуация круто изменилась: помещение было до блеска отмыто, параша регулярно выносилась дежурными, прекратились драки и гвалт. Когда же запущенный руководством тюрьмы сексот был найден поутру мастерски задушенным, начальник милиции Илья Ильич Зотов распорядился Пахана выпустить. «Этак он мне всех осведомителей передушит», – решил Зотов.

Не избежали арестов и городские проститутки. «Жриц любви» собрали одним махом, погрузив в специально выделенный Зотовым фургон. Теперь их клиенты по вечерам не засиживались на «внеурочной работе» и «чрезвычайных совещаниях», а, позевывая, читали дома прессу, с тоской поглядывая на давно наскучивших жен.