Михаил Королюк - Квинт Лициний 2 Страница 56

Но что скажешь девушке, у которой догорает, скрученная злой болезнью, мать? А я даже не мог довести ее до дома – у меня пленки сушатся на видном месте и вот-вот вернутся родители… Пришлось неловко извиняться и убегать. Потому-то сердце у меня сегодня было не на месте.

Все это вихрем пронеслось у меня в голове, пока я шел к обосновавшейся у подоконника Мелкой.

– Привет, – я извлек из кармана специально припасенный батончик гематогена, – это тебе.

Мои мелкие вкусные подношения девочки принимали очень по-разному, и я с интересом ожидал, как это будет происходить у Мелкой – тот давний пластик жевательной резинки на первомайской демонстрации не в счет.

Тома, к примеру, поутру трепетно ждала свою ежедневную полоску самодельного мюсли, брала ее уверенно и сразу с интересом пробовала – я время от времени экспериментировал с составом, добавляя туда то орехов, то мака, то протертой цедры. Изредка я умышленно затягивал выдачу лакомства, имитируя забывчивость, и тогда Томка превращалась в беспокойного галчонка: просить не просила, но вилась вокруг и обеспокоенно заглядывала в глаза, чем меня безмерно веселила. Но вот впихнуть в нее что-то сверх этого не представлялось возможным – косилась с каким-то неясным выражением в глазах и подчеркнуто вежливо отказывалась.

У Яськи каждый раз, когда я протягивал что-то, возникала небольшая тактическая пауза, и она на миг замирала. Потом брала и благодарила, в последнее время – просто кивком и легкой улыбкой.

Пару раз предлагал Кузе. Та не брала, а принимала – величаво и сдержанно, словно с давнего данника, но глаза при этом запахивались стрелками-ресницами, и прочесть в них что-либо было невозможно.

Мелкая взяла не задумываясь.

Я хмыкнул про себя и на всякий случай уточнил:

– Не заболела после вчерашнего?

– Нет, – блеснула она слабой улыбкой и покачала головой. Содрала обертку и разломала батончик пополам, – на, держи, – протянула мне.

Я на миг остолбенел. Слова отказа, к счастью, застряли в горле. Молча протянул руку, принимая. Сбоку раздался узнаваемый растянутый щелчок.

– Sorry, it was so cute*, – с чувством сказала огненно-рыжая женщина и перетянула рычажком пленку. [* Извините, но это было так трогательно.]

Нет, такую бы я, пожалуй, не забыл. Добрая фея генетика щедро закидала ее лицо мелкими неяркими конопушками – больше всего досталось носу, где они действовали в уверенном большинстве, но и лоб, и скулы, и подбородок – никто не ушел обиженным. Веснушки поглядывали с ушей, сбегали по шее… Дальше все было прикрыто строгой белой блузкой, но почему-то под тканью мне явственно представились голые, обсыпанные пятнышками плечи.

Нет, точно не забыл бы. А, значит, что-то изменилось и здесь.

Мысленно пожал плечами: «ну, уж жизнь ленинградского КГБ точно пошла не так – нескучную жизнь я им обеспечил надолго».

История начинает течь иначе, пока в мелочах – вот и практикантов из США, о которых нас предупреждали утром на классном собрании, забросило в другую школу. В прошлый раз их у нас не было – теперь я уверен.

– You are welcome*, – улыбнулся я и еще раз с любопытством осмотрел американку. [* Да на здоровье.]

Рыжие брови, рыжие ресницы… Даже потертая фенечка, выглядывающая из-под наглаженной манжеты, и та оранжево-желтых цветов. В буквальном смысле слов – колоритная женщина.

– Хотите попробовать? – протянул ей гематогенку и пояснил, – it's a soviet specialty for children*. [*это такое особое советское лакомство для детей.]

Колебалась она не долго.

– Спасибо, – неуверенно покрутила в руках отломанные дольки и недоверчиво принюхалась к ним.

Из-за угла стремительно вылетела хрупкая миниатюрная брюнетка средних лет, которую нам сегодня представили как нового завуча по внеклассной работе. Да-да, знаем мы таких «завучей», с цепким, все запоминающим взглядом, что заботливо пасут приехавших в СССР иностранцев… К счастью, конкретно этот «пастух» – не про мою душу.

Оценив диспозицию, женщина одобрительно улыбнулась.

– А я вас потеряла… – пояснила американке, пристроившись у ее плеча.

– Это же не шоколад? – акцент у приезжей был не столько в произношении слов, сколько в интонациях.

Хотел было пошутить, что это – молоко коров напополам с их же кровью, но сдержался: она мне ничего плохого не сделала. Да и Мелкая свою половину уже почти закончила…

– Сгущенное молоко, мед, витамин С и содержащие железо белки, – перечислил я и слегка подмигнул левым глазом, – партия заботится о наших растущих детских организмах.

– А хорошо, – оценила та, жуя, – правда.

– Конечно, хорошо, – горячо поддержал я, – вот если бы не заботилась, было бы плохо.

Брюнетка взглянула на меня с легким осуждением, американка усмехнулась.

– Мэри, – протянула руку.

– Андрей Соколов, – слегка пожал прохладную твердую ладошку.

– Девятый класс, – с укоризной в голосе проинформировала «завуч» и уволокла женщину-костер за собой.

Я повернулся к Мелкой.

– У вас сегодня шесть уроков, – сказала она, и это был не вопрос.

– Ага, – подтвердил я, – а потом еще часа на полтора в актовом зале. Горком комсомола объявил конкурс агитбригад – мы участвуем. Вы и десятые будете готовиться к экзаменам, а мы – петь и танцевать.

Она понимающе покивала, и я, пару мгновений поколебавшись, негромко предложил:

– Давай, я ключ дам – иди ко мне домой. Пересидеть…

– Нет, – она ответила не задумываясь, – я буду с мамой.

– Что-нибудь… – я наклонился ближе, – что-нибудь надо? Я могу достать, помочь…

Мелкая промолчала, но глаза ее стали совсем тоскливыми. Коридор затихал перед звонком, и хотелось шагнуть вперед, чтобы ободряюще приобнять ее за худые плечи, но тут кто-то толкнул меня в спину.

Резко обернулся – это был Паштет, жизнерадостный до отвращения.

– Дюх, ты чего тут застрял? Пошли! Там сценарий принесли, сейчас роли распределять будут!

«Спокойно», – сказал я себе, – «спокойно. Это – Паштет. Он – хороший».

На плечо опустилась ладонь. Я почувствовал ее тепло даже сквозь форму.

– Все в порядке, – позади раздался голос Мелкой, и мое раздражение начало было улетучиваться. – Иди… Пой и танцуй.

Я стиснул зубы и окаменел.

Ладошка сначала пугливо дернулась, а потом как-то обреченно поползла с моего плеча.

– Андрей… – начала было Мелкая робко, но я взмахнул рукой, и наступила тишина.

Паштет смотрел на нас округлившимися глазами.

– Паш… – сказал я проникновенно, – иди. Я доверяю тебе получить на меня эту чертову роль.

Он приоткрыл было рот, собираясь что-то то ли спросить, то ли, наоборот, сказать, но благоразумно промолчал.

Затихли вдали его быстрые шаги, отзвенел отчаянно звонок, и в коридор пришла тишина.

– Извини… – проговорила Мелкая мне в спину сдавленным голосом, – я сорвалась… Извини, извини…

Я повернулся, и она тут же ткнулась лбом мне в грудь.

«Только не обнимать!» – рявкнул я себе свирепо и отвел руки за спину, – «сразу всю получишь, с потрохами».

– Тебе не за что извиняться, – начал я негромко ворковать куда-то в матовый блеск волос, – я ж понимаю, как тебе тяжело. Ты прекрасно держишься. Все пройдет, и это – тоже…

От нее хорошо пахло. Этот запах, безымянный, но правильный, тихо веял откуда-то из-за шиворота, словно теплый мягкий бриз. До боли хотелось обнять, но я лишь покрепче сцепил кисти за спиной и продолжил в темечко, стараясь быть убедительным:

– Я хочу помочь, как-то облегчить… Подумай, может, что-то надо купить? У меня есть возможность, правда…

Мелкая замерла, словно раздумывая. Потом подняла голову и с каким-то недоверием, будто ослышалась, посмотрела на меня снизу-вверх, и было в том взгляде столько горечи, что у меня заныло сердце.

Она шла ко мне совсем не за этим – ей просто надо немного тепла, а я вместо этого пытаюсь откупиться. Как глупо все опять получается…

– Извини, – пробормотала она потерянно и чуть отодвинулась назад. Мотнула головой, отбрасывая сбившуюся челку, и продолжила, криво улыбнувшись, – да, тяжело… Вот и фантазирую всякое – про себя… Про тебя…

И она продолжила тихое, буквально по четверть шажочка, отступление, глядя куда-то мне за спину.

– Ты тут ни причем. Так что – извини.

Я болезненно дернул щекой.

– Стой, – сказал глухо и придержал ее за плечо, – стой.

Время затормозило ход, с интересом поглядывая на меня. Будущее зарябило, ветвясь вариантами.

– Ох, – я притянул ее к себе и прошептал, зарывшись носом в волосы, – горе ты мое…

Тремя часами позже, школа

Из полутемного сводчатого подвала, что служит школьным гардеробом, я вышел за Томой и сразу ускорился, обгоняя. Замелькали под ногами крутые щербатые ступеньки, и к портфелям, что рядком дожидались нас на подоконнике, я поспел первым. Cразу по-хозяйски взялся за ее, но Тома стрельнула взглядом на идущих вместе с нами одноклассников и сделала мне страшные глаза. Я умилился.