Андрей Бочаров - Русская фантастика 2015 Страница 61

– Первично реструктурирован. Но дверей должно быть три. И необходимо сделать три выстрела – один за другим. Нас же трое! – мигом догадался Дэн. – Для того чтобы реструктурированное время смогло запомнить каждого…

И только после того, как Становский дважды повторил свое воздействие на заданный объект, – обратимая событийная изометрия ему покорилась. И чернота сошла с поверхности шаттла словно бы сама собой; отображения пропали; и марсианская деймодиоскура «Схимеон» вновь обрела свой прежний облик. Правда, напоследок, опасно полыхнув из турбин в крыльях «сирионским огнем».

А издали вдруг стало заметно, как на аспериаде шаттла – в хвостовой его части, которая упиралась прямо в землю, – выступила внизу, от холода, густая сиреневая изморозь. И еще один дверной проем засветился на этом фоне, указывая людям через распадок обратный путь; а немного дальше – почти у самого трапа – еще один.

– Ты когда-нибудь ходил туда? – спросил Становский у Дэна, кивнув ему в сторону проема.

– Не-ет… Только глядел через него на море… На настоящее море. И на настоящую траву вдоль объездной тропы… – уже без прежней увлеченности ответил ему Дэн.

– Что-то не верится мне, чтобы с морем тут, на Марсе, все было так просто, – заметил Становский. – Что до меня, так я бы для начала постарался восстановить неразрешимую фрагментарность наших земных древнеарамейских свитков или направил бы сиг-излучатель на здешнюю реликтовую водоросль…

– Думаю, мы все равно никогда не поймем, на что способна синуарность – если только не станем искать все ответы в инвариантном прошлом. Сможем найти в них на Марсе море – и оно, возможно, снова будет тут как тут, – попытался объяснить ему Дэн. – Ну а свитки, быть может, давно уже ждут нашего возвращения. Для того, чтобы быть нами разгаданными – и снова привести нас на Марс…

– Значит, будем разгадывать, – тотчас принял брошенный ему вызов Становский. – Хотя с двигателями все посложнее будет… С тем, чтобы дотянуть на них хотя бы до станции…

«Надо же – в прошлом», – подумала Эстелла. И первой побрела обратно к шаттлу – казалось, вот-вот готовому снова взлететь над Риберийскими скалами, и над Элинорским шельфом. И двое ее сотоварищей – все еще увлеченные разговором – побрели за ней.

…Та запись, что на триста лет затерялась в протополях метасетевых эманаций, сохранила почти все. И как Становский занялся поврежденными двигателями, пренебрегая таурановым излучением; и как Эстелла – ради того, чтобы восстановить маневренность, – заменила собой бортовую геаду.

– На этой записи остался даже их взлет, – довершил пришлый волхв свой рассказ; отчего-то избегая того, чтобы сбросить с себя капюшон противопылевой накидки и в открытую взглянуть на собравшихся.

Дневники, отчетность Эстеллы, зарево Сириона над шельфом – все это осталось неповрежденным. Все, кроме людей, переживших это крушение. Которых, по их прибытии на станцию, сразу же отправили на Землю. Доживать в безопасности отпущенный им век…

Но в самих этих дневниках, принадлежавших Эстелле Рутковской, – на деле так и осталось гораздо больше вопросов, чем ответов. То есть за триста лет этого всего так никто и не объяснил… Например, почему на Элинорском шельфе происходило смещение дня и ночи? Или же почему на Марсе стала возможна оборотная синуарность – взлет реструктурированного шаттла – в то время, как на Земле осуществить такого никому бы не удалось?..

– Ответов не было, потому что никто больше не терпел крушения по тем же причинам, что и экспедиция Становского-Киммерстоуна, – сказал кто-то из археологов. – Не стали больше на Земле ради этих призрачных целей рисковать людьми, вот и все. А значит, никто и не задумывался особо над тем, что же такое сиггурат – то есть реальный объект, взлетающий над планетарной поверхностью при оборотной синуарности…

И собравшиеся тотчас поприветствовали говорившего легким шумом, должным выражать одобрение.

Кому, мол, могла бы стать нужна эта самая оборотная синуарность, если ради нее люди подвергались бы настолько неоправданному риску?.. Поскольку вряд ли это был тот случай, когда поиск достоверных ответов был бы оправдан будущими свершениями…

То были, если верить трехсотлетней бортовой записи, какие-то особенные, экстремальные обстоятельства. И хорошо еще, что экспедиторам, изведавшим на себе такое, удалось добраться до Митрийской станции живыми.

– Тут добровольцы были бы нужны, – добавил еще кто-то из глубины помещения спускового дромона. – И хоть сколько-нибудь оправданные, правдоподобные версии… Которые снова привели бы поисковиков на Элинорский шельф. За данными об эстуариях… И снова – чтобы некому было людей от такого вылета оберегать…

Но внезапно в дромоне наступило непривычное затишье; потому что каждому, кто здесь находился, вдруг стало ясно – один из этих добровольцев стоял сейчас перед ними. Не ведавший никаких сомнений в том, что он задумал; и наверняка уже для себя наметивший немало таких версий.

А сейчас он, этот волхв, вот-вот должен был возвратиться в свою гаэдру и сгинуть в ней где-то над бескрайними просторами шельфа.

Неисчислимая вереница прожитых на Марсе лет давала ему право отправиться туда, где любая защищенность извне станет уже невозможной… И лишь случайно ему довелось поведать тем людям, что встретились ему на пути, всю свою предысторию – в обмен на небольшой запас аглютенового топлива.

И чтобы речь его напоследок зазвучала убедительней, он сказал:

– Есть у меня одна догадка. Марсианские межвременные трассы – вот что это могло быть такое. Остатки межвременных архаических трасс для марсианских шаттлов-сиггуратов. Возведенных настолько давно, что и сама Земля уже ничего похожего не припомнит. Авиапорт у них там был, что ли… И мне необходимо будет собрать об этом как можно больше сведений. Чтобы выведать у прошлого хотя бы что-нибудь достоверное – для следующих поисковых экспедиций…

И в подтверждение своих слов – волхв поднял кверху руку и быстро разжал ладонь.

И в ладони его, с намотанной на пальцы искрящейся веригой, призывно блеснул опознавательный дейтролитовый кулон – своего рода условная метка абсолютного допуска. Та самая, что давала ему право следовать на Марсе туда, куда ему будет угодно. Во все затаенные и неизведанные здешние уголки…

– Дэн, это я… – вдруг содрогнулся воздух дромона от его последних слов. – И теперь вы знаете, почему я снова должен там быть…

Арти Д. Александер, Алекс Громов

«Дом»

– …Ловкач… эй, Ловкач? Сыграем сегодня партию? – Парень подмигнул проходящему мимо старику.

– Да, да, только вечерком. Сейчас хочу подышать свежим воздухом. – Старик махнул рукой и, дойдя до дверей, толкнул одну из них, выходя во внутренний двор с садом для прогулок.

Он был так стар, что забыл собственное имя и не помнил своей родни, хотя, странная штука, в остальном он все отлично помнил, у него был на удивление острый ум и до сих пор отличная реакция. Люди, работающие тут, не знали сколько ему лет, но стало привычной шуткой, что он переживет их всех, и что он тут был, когда еще не было этого дома в помине. А так как имени своего он не помнил, то за его любовь к азартным играм, особенно за привычку по вечерам раскладывать пасьянс, его прозвали Ловкач, хотя порой его звали и Аристократом, за его властные манеры и упрямство. Он и правда мог бы сойти за аристократа: высокий, худощавый, с выверенными движениями. Руки были утонченными, с удлиненными пальцами, хоть и узловатыми от старости, покрытые переплетением вен, но очень подвижными и чуткими, такие руки бывают у пианистов. Узкое лицо с четко очерченными чертами, с кустистыми бровями и ястребиным носом… Как правило, он всегда был немного хмурым и сосредоточенным, с таким же видом он обычно играл в шахматы со своими невольными «соседями-друзьями». У него был хрипловатый старческий голос и цепкий взгляд когда-то синих, а теперь выцветших до яркой голубизны глаз. Светлые рубашки, любые свободные штаны и… сапоги. Эти сапоги были единственным здесь, что он берег, и неизменно надевал каждое утро, несмотря на все уговоры переодеться в удобные тапочки и утверждения медперсонала, что вредно ходить в резиновых сапогах все время да и вообще дома в сапогах? Но он был непреклонен и упрямо цеплялся за свои сапоги, эти сапоги прожили с ним всю жизнь, и он не собирался от них отказываться, тем более что это напоминало ему о прошлой жизни.

Он помнил свой небольшой лесной домик и как ходил по болотам, исследуя местность, и маленькое зеркало с трещиной, что висело в ванной, он все собирался его заменить, да руки не доходили, и пение птиц по утрам… а больше всего он любил рыбачить. Бывало, встанешь на рассвете, возьмешь простую удочку, что-то перекусить, и до озера. Озеро было таким, как пишут в рассказах, большое, цвета неба, с лениво плывущими облаками, с серебристыми бликами. Он мог часами там сидеть, закинув удочку, и наслаждаться раскинувшейся картиной и приглушенными звуками просыпающегося леса. Глаза затуманились, затем остро сверкнули. И что, что теперь? Этот дом престарелых, словно тюрьма! Стены не дают вдохнуть полной грудью, где же чувство свободы? Стены, кругом стены и наблюдающие взгляды… даже в саду, в нескольких метрах от здания, уже видна стена, а вот возле дерева стоит один из «этих», в белой форме, приглядывает за ним. Он раздраженно фыркнул и свернул на одну из дорожек сада, чтобы скрыться от этого парня. Они говорили, что это для его же блага, сердце старика уже сдавало, и была угроза, что его хватит удар, и поэтому за ним надо приглядывать.