Андрей Валентинов - Ты, уставший ненавидеть Страница 64

Новая попытка: ТБ-3 перестраивались на ходу. Профессионалы, они не терялись, порядок был вновь словно на параде, место погибших заняли новые машины; и вскоре бомбардировщики уже заходили с противоположной стороны…

Вспышка, еще одна, еще… Только когда сгорела восьмая машина, кто-то ~ в воздухе или на земле – понял, что легкой победы не будет. Улетевшие повернули назад, далеко обойдя несущий смерть лес. Их строй был так же ровен – они не сдались, они готовы вернуться…

Юрий перевел дыхание. Получилось! Он смог! Боги дхаров защитили свой народ! Нет, боги тут ни при чем, но это совершенно не важно. Он остановил бойню… Он отомстил за всех: за отца, за брата, за учителя, за друзей! Они не сунутся: Свод можно снять, лишь зная «мэви-идхэ». Анх, кна-гэгхэн дхарский, конечно, уже все понял. Теперь лес стал крепостью – и Усатому вместе со всеми его упырями не взять ее!

Рука скользнула к голенищу. Если краснолицый прав, скоро кое-кто пожалеет, что ЗК Орловского заставили разбирать рукопись замученного ими старого дхара. «Горячий Ветер»… Достаточно представить, как огненное облако идет на Столицу… Не уйти никому – разве что Усатый успеет спрятаться в подземный бункер. Но и против этого есть средства:

землю можно вмять, расплющив укрытие в лепешку… И тут до Юрия дошло: Столица! Сотни тысяч ничего не подозревающих и ни в чем не виноватых – и несколько сот тех, кого действительно надо покарать. Огонь не разбирает так, кажется, сказал Крапивин? Анх боялся, что не удержится сам или не удержит других. Так что – война? Орфей уже не усмиряет озверелых, он несет смерть, он карает…

Юрий вытер пот со лба: безумие… Безумие, накатившее внезапно… Господи, как он мог подумать о таком! Даже здесь, остановив бойню, он пролил кровь… Те, кто был в самолетах, превратились в желтый дым. Сколько их погибло – тридцать? больше? Наверно, погиб командир, погиб флаг-штурман капитан Четвертаков, просивший не отзываться о его части плохо… Их уже не вернуть, так и не ставших убийцами. Может, они даже не знали, на кого должны были упасть бомбы… Хватит! Он, Юрий Орловский, сделал и так слишком много. Он не дал сжечь загнанных в лес беглецов – но сжег других людей… Он прав, но о большем думать нельзя. Он не мститель, из него не получился герой, сокрушающий врага, не глядя на кровь под сапогами. Он Орфей… Хотя нет, какой он, к черту, Орфей! Просто неудачник, которому ничего не давалось легко, которому и повезло-то в жизни единственный раз, когда на именинах у бывшего военного врача он встретил ту, носившую имя Победы…

Вокруг был хаос, куда-то бежали солдаты, надрывали глотки ошалелые командиры, а Юрий, швырнув на землю ненужный револьвер, не спеша шел вдоль опустевшей траншеи, не думая ни о чем: ни о спасенном лесе, ни о сбитых с толку врагах. Радости не было – была страшная усталость, словно он сбросил неподъемный груз, но онемелые плечи почему-то так и не ощутили облегчения. Вспомнилось лицо святого на фамильной иконе: Георгий не гордился победой, и вовсе не из-за смирения, просто уже не было сил – ни на что… Почему тогда загорелась свеча? А может, ни к чему доискиваться особого смысла, может, свечи загорелись, просто чтобы он запомнил это? Маленький огонек, отражающийся в потемневшем серебряном окладе…

– Товарищ майор! Сюда нельзя!

Их было двое – молодые, порядком испуганные бойцы, державшие винтовки как-то неумело, наперекосяк. Похоже, Юрий забрел куда-то не туда. Конечно, сейчас всюду паника! Хорошо бы успеть уйти подальше…

– – Мне надо пройти, товарищи! – Он достал бордовую книжечку и показал караульным. Те растерянно переглянулись:

– Не положено, товарищ майор! Мы лучше лейтенанта покличем!

Лейтенант оказался таким же молодым, растерянным, вдобавок смертельно побледневшим при виде удостоверения.

– Вы… товарищи бойцы! Вы что, не видите, кто перед вами!

– Не надо, лейтенант! – Орловский шагнул вперед, дабы охладить пыл одуревшего взводного, и оказался как раз между бойцами. Секунда – и крепкие руки сжали запястья.

– Маску! Живо!

Голос ^лейтенанта» был теперь совсем другим – жестким и решительным. Юрий успел оценить весь этот маскарад, лишь когда один из «бойцов» достал что-то из-за спины. Обожгло горло, в мозг словно вонзились тысячи острых иголок, и он провалился в бездонную гулкую тьму…

Единственное, что он ощущал, – это время. Оно тянулось бесконечно, и Юрию показалось, что черное безмолвие длится годы, целые десятилетия. Не было ни страха, ни надежды ~ лишь молчаливая покорность этой всевластной вечной ночи…

– Сейчас, еще минуту!

Голос возник внезапно, и почти сразу же резанул по векам свет. Что-то острое укололо в предплечье.

– Пришел в себя. Вот – глаза…

– Хорошо! – Второй голос был знаком, но сознание еще не работало. Оставьте нас…

Тьма уходила, сменившись болью. Ныло все тело, ломило правую руку. Свет, бьющий в глаза, казался невыносимо ярким.

– Юрий Петрович, вы меня слышите?

– Свет… уберите, – губы с трудом шевельнулись, но память уже возвращалась. Орловский понимал, что лежит на чем-то жестком, вокруг сырой, затхлый воздух подземелья, где-то рядом горит сильная лампа, а скорее всего – фонарь. Голос был, конечно, знаком, хотя Юрий слыхал его всего один раз…

Невидимая рука отвернула фонарь. Орловский с трудом разлепил веки – и сморщился от яркого света. Да, это фонарь, большой, каким пользуются патрульные… Орловский лежал на низких нарах, вокруг был сырой камень – и ни одного окна.

Рядом с ним на металлическом табурете сидел человек в широком плаще, капюшон закрывал лицо; вдобавок фонарь был установлен так, что неизвестный остался в густой тени. Впрочем, голос выдавал того, кто когда-то называл себя Агасфером, а теперь предпочитал скромную фамилию Иванов.

– Ну что, пришли в себя?

– Вполне! – Юрий сдержал стон и попытался встать. Ноги не держали, и он поспешил присесть обратно на нары. Пальцы скользнули по предплечью – и ощутили вспухшие следы уколов. С ним что-то делали, кололи какую-то гадость… Ладонь прикоснулась к лицу, пальцы нащупали многодневную щетину. Сколько он был без сознания? Неделю? Больше?

– У нас мало времени, Юрий Петрович, – голос, доносившийся из-под капюшона, был ровен и даже радушен. ~ Сами виноваты: вместо того чтобы решить все на месте, вы невероятно усложнили вопрос. Итак, короче, – вы сейчас же называете заклинание. Врач уверяет, что с памятью у вас все должно быть в порядке, а я верю нашей советской медицине. Итак?

Орловский молчал – так правильнее всего. Отрицать, спорить – зачем? Этот, в капюшоне, похоже, уже все понял, его не переспоришь.

– Ладно, молчите пока. Вы еще не поняли, что запираться не имеет ни малейшего смысла. Товарищ Волков подробно обрисовал ситуацию, но вы, похоже, ему не поверили…

На миг мелькнуло удивление. Значит, краснолицый все-таки с ними, и его визит – просто очередная игра? Или упыря тоже сунули в это подземелье и; накачали уколами?

– Буду краток. У нас есть средства заставить вас говорить – живого или в каком-либо другом виде. Я бы предпочел, чтобы вы остались в живых. Дабы вы, Юрий Петрович, не думали, что с вами блефуют, объясню вам ситуацию. «Мэви-идхэ» могли знать два человека – вы и Андрей Крапивин. Тот, кто прочитал его, действовал извне. Вывод?

Орловский решил не отвечать. Пусть говорит, у него будет время хоть немного собраться с силами.

– Правда, есть еще две возможности. Первая – наш общий знакомый с саперными петлицами. Но он, увы, не может произнести «мэви-идхэ». Почему разъяснять долго, но вы уж поверьте на слово. Для него это похуже смерти. Смерти он как раз боится значительно меньше… И последнее – лейтенант запаса Крапивин, он же кна-гэгхэн Анх, послал своего разведчика, чтобы тот прочитал заклинание, находясь на линии окопов. Возможность слабая, но все же… И снова – увы. Вас не удивляло, что ни Фроат. ни его сыновья не использовали это? Почему – опять-таки вопрос. Итак, Великое Заклинание мог прочитать лишь человек, и этот человек – вы…

Выходит, он, Юрий Орловский, был единственным, кто мог помочь осажденным? Даже Анх, знай он «Заклинание-Ключ», не смог бы защитить обреченный лес. Интересно все же, чем дхары прогневили Высокое Небо?

– Молчите, Юрий Петрович? Мои условия: вы называете «Ключ», а я выполняю свое обещание: вам уменьшают срок и возвращают в камеру, где вы сможете дописать книгу о дхарском эпосе. Между прочим, скоро амнистия по поводу Двадцатилетия Октября. Все может быть, Юрий Петрович. Естественно, мы не тронем ту, которую вы называете Никой…

Из складок плаща на миг появилась фотография:

Ника была снята на фоне чего-то южного – беседка, пальмы… Разглядеть он не успел: снимок исчез.

– Ну что, не убедил?

– Интересно, за кого вы меня принимаете? – Юрий попытался улыбнуться, но лишь скривился:

губа, похоже, разбита.

– Вас? За умного человека. За очень умного человека. Вы прекрасно понимаете, что все имеет свою цену. И ждете, пока я эту цену увеличу.