Фрыц Айзенштайн - АТЫН Страница 65

Психотравму, полученную сегодня от неизвестных убийц казначея, можно смело считать травмой производственной, поэтому я решил взять больничный. А душа жаждет сенсорных раздражителей. Ночных клубов нет, а из известных и доступных мне развлечений имелись секс, водка и наркотики. Наркотики отпадали, секса тоже не хотелось. Оставалась водка. Но пить в одиночку можно себе позволить в лесу, а в городе же это монвентон.

Во дворе поймал Ильяса и потребовал мне сменить костюм. Тот ужаснулся, но я сказал "ша" и он притих. Привязал на пояс свою любимую фляжечку, в карман насыпал горсть мелочи и отправился разгонять тоску в питейное заведение. Там никто не обратит внимание на то, что я пью, а конечный результат одинаков – что от бузы, что от водки. За исключением поноса, который меня прошибал каждый раз, когда я хотел понять, что же хорошего в прокисшей, не до конца перебродившей браге из половы. Да и выпить её до получения необходимых кондиций нужно не менее пяти литров. Я к такому не готов. Так что я если и вернусь на рогах, никто меня не посмеет упрекнуть в том, что я нарушал закон. На всякий случай я потребовал у Талгата эскорт в количестве пяти человек. Ребятам я сказал переодеться в простое крестьянское платье, но ножики свои не забывать. Мало ли что случится в этом гадюшнике на местном вокзале. Снабдил их мелочью, на представительские расходы. Жаль, что других питейных заведений здесь нет. Непорядок, стану жить в городе, открою шикарный кабак со стриптизом.

Мальчишки меня поджидали за воротами усадьбы.

— Так, хлопцы, вы теперь будете моими агентами. И первое задание такое. Я пойду в караван-сарай, сяду там и буду отдыхать. Когда я покажу на людей, вы проследите, куда они пойдут. Потом проследите, куда пойдут те, которые потом выйдут. Потом мне расскажите. Понятно?

Им было понятно, как же. Но по сто раз объяснять я не стал, сразу по ходу дела тупых отсею. Я прибыл в караван-сарай в самый разгар вечерних посиделок. Расположился, а парням Талгата кивнул, чтобы располагались неподалёку, во избежание фатальных последствий. Заказал себе еды и бузы. Официант с сальной рожей опять предложил водочки, и на этот раз я не отказался. Надо произвести сравнительный анализ, не из одной ли бочки наливали водку здесь и ту, которую я конфисковал у Пяти Пальцев.

Первая соточка, как и водится, настроила меня на добродушный и философический лад. Рожи за соседними дастарханами стали чутка посимпатичнее, но от любви ко всему сущему я ещё далёк. Вот так бывалоча, сядешь на вокзале, эх, молодость, молодость… Хорошие времена были, помню, однажды в компании сидели, ждали поезд на Казань. А потом проводница разбудила меня почему-то в Кривом Роге. Мистика. Водка по своим качествам оказалась сильно похожа, что намекает.

В углу харчевни притулился кабацкий акын, певец степей и выразитель, так сказать, чаяний. Похоже, на него никто не собирался раскошеливаться, сидел он сиротливо с единственной пиалкой под носом и что-то себе бренчал на деревяшке с двумя струнами. Я кинул ему таньга и ободряюще махнул рукой. Мне нужно было прослушать образчики местного фольклора, чтобы проникнуться атмосферой и вдохновиться на дальнейший словесный понос в нужном ритме и тональности. Акын исполнил незамысловатую песню о любви пастуха и селянки, которых злой рок разлучил навеки. Головы караванщиков повернулись на звуки балалайки. На халяву слушать были все горазды, а как заслуженному деятелю искусств копейку заплатить, так удавятся. Певец, воодушевленный гонораром, перешел на героические саги, по своей занудности мало отличающиеся от любовной баллады. После плотного ужина я раздобрел окончательно и пригласил акына разделить со мной трапезу, иначе говоря, доесть, то, что я не осилил.

В этом мире мозги людей ещё не засорены материализмом, эмпириокритицизмом и навязчивой рекламой. Ну чисто дети. Верят всему, что им рассказывают. Если в эпосе говорится, что боотур ударил палицей по скале, и скала рассыпалась – верят, что скала рассыпалась. И, главное, нет желания проверить или критически осмыслить. Акын загибает совершенно невозможные с точки зрения здравого смысла вещи – верят. Пока я наслаждался фиоритурами, появилась компания конспираторов. Я нашел взглядом своих шпионов и показал на заговорщиков. Накатил еще водочки. Я тут один, без ансамбля. Пора начинать борьбу с мировой закулисой. Я перебил акына на полуслове:

— Скажи, уважаемый, а не знаешь ли ты чего-нибудь повеселее?

— Что ты имеешь в виду, господин?

Я включил голос погромче и начал декламировать в вольном изложении срамные произведения Баркова. Причем главным героем я сделал Нюргуун-боотура, покорителя женских сердец, неутомимого любовника, непревзойденного любителя пожрать, выпить и подраться. Когда я дошел примерно до средины Луки Мудищева, народ в харчевне притих и стал ко мне прислушиваться. Финал публика встретила восторженным гомоном и весёлым смехом. Один мужчина подавился от смеха, пришлось вставать и лупить его по спине.

— Понял ли ты, о певец, истинную красоту слога?

Акын помотал головой. Такая смена парадигмы публичных выступлений его сбивала с толку, но он не был ортодоксом. Новый формат пользовался успехом, и, следовательно, мог принести дополнительный заработок. Я же продолжил концерт. Царь Никита и сорок его дочерей приятно скрасили вечер и прибавили мне популярности.

Пора переходить к основной программе.

— Я сейчас вам расскажу душераздирающую историю про Нюргуун-боотура и его волшебный меч! — сделал я анонс, убедился, что все смотрят мне в рот, — Однажды, а это было давным-давно, Нюргуун-боотур ехал по степи, возвращался в своё кочевье. В гости ездил, к брату свой второй жены. Хорошо они праздновали, родственник делал большой той, много бузы выпили, несчитано баранов съели, всех служанок поимели. И видит Нюргуун-боотур, двое всадников быстро скачут. Крикнули он им: "Эй, парни! Куда спешите? Давайте сядем у костра, расскажем друг другу новости!" Но всадники ещё быстрее поскакали, скрыться хотят от боотура. Но не таков Нюргуун! Почему не хотят здороваться? Почему правила вежливости нарушают? Что везут у себя в седле? Рассердился Нюргуун-боотур и поскакал вслед за ними. Догоню, думает, побью невежливых людей. День скачут, два скачут, три скачут. Начал уставать конь. Горы уже начались, а они всё скачут. Но видит Нюргуун-боотур как остановились всадники, три раза прокричали на скалу "Сим-сим, откройся!", и открылась скала. Заехали туда всадники. Слез с коня Нюргуун-боотур и тихонько пошел за ними. Чувствует он, недоброе дело они затеяли. Тут из стены вышло чудовище с тремя головами…

— Эй, не это ли сказка про Нюргуна, который обосрался на прошлом Ысыахе? Так мы её слышали уже три раза!

Я замолчал. Такие умники на каждом форуме встречаются, не успеешь сказать "А", так они уже орут "Баян!".

— Ты самый умный, да? Ну тогда рассказывай сам, если сумеешь, а мы послушаем, — прокомментировал я выкрик из зала и замолчал.

Шибко умных нигде не любят, а в степи особенно. За это и побить могут. И конкретно этого экземпляра уже не раз били, судя по ссадинам на скулах. Народ зашикал на тролля.

— Э! Магеллан, продолжай! Не слушай этого дурака! — публика требовала продолжения банкета, но я на такие мелкие уловки не ведусь. Цежу из пиалы свой коктейль. Выдержав паузу, продолжаю:

— Еще раз какой-нибудь мудак меня перебьёт, вообще ничего рассказывать не буду, — предупредил я аудиторию и продолжил:

— Тут из стены вышло чудовище с тремя головами, пышет пламенем из вонючих пастей, норовит пожечь Нюргуун-боотура, не хочет пропускать его в пещеру. И бились они три дня и три ночи. Кровь текла по стенам, клочья шкуры летели по земле, не может победить Нюргуун-боотур страшное чудовище. Срубит голову Нюргуун-боотур, отскочит чудище в сторону и заново отрастают у него новые лапы, хвосты и головы! Выбился из сил Нюргуун-боотур, чувствует, конец его приходит, и воскликнул он: "О Элберет Гилтониэль! Да пребудет с тобою Сила!" Засветился тогда славный меч богатыря неземным светом, ударил Нюргуун-боотур чудовище и рассек его пополам! Вспыхнуло и сгорело оно синим огнём! Утёр пот богатырь и пошел дальше. В конце пещеры увидел он чёрный-пречёрный камень, и понял Нюргуун-боотур, что это алтарь Тёмных Сил. А те всадники уже творят своё чёрное-пречёрное дело. Положили они на алтарь беременную женщину, вонзили в неё черный-пречёрный кинжал, вырвали печень из невинной жертвы и стали поедать её, урча от удовольствия.

В этом месте народ зашумел от возмущения. Беременная женщина неприкосновенна, а тут такое святотатство! Я продолжил:

— Потекла кровь по алтарю. Раскрылся камень, и вышло из него чудище обло, озорно и лаей! Пасть его, как пещера, с зубами на триста рядов, глаза его – как блюдо для плова, а вместо руки и ног – змеи скользкие. Упали наземь убийцы и возопили: "О, Ктулху! Мы в жертву тебе принесли беременную женщину!" И взял в руки Ктулху серп острый и молот тяжелый и сделал знак из бронзы. Вырвал желтый язык из третьей своей пасти, повесил это на шею убийцам и сказал громким голосом, таким голосом, что содрогнулись скалы: "Хвалю вас, о верные слуги мои, и даю вам знак, чтобы вы отличали друг друга от остальных людей! Кто поклоняется мне, будет счастлив вечно!" Вытянулись змеи из тела Ктулху, приникли к головам убийц беременных женщин, и выпили у них весь мозг! Засветились счастьем лица этих нелюдей и пошли они из пещеры, а Ктулху скрылся в чёрном-пречёрном камне.