Лжец на троне 4. Возвеличить престол - Денис Старый Страница 8

Думал на пробежку выйти, да к детям сходить, зарядиться положительными эмоциями перед сложным днем. Помыться так же нужно, душ принять, а тут, видимо все это время решил занять патриарх.

— Отписались мне, да и тебе, государь, письма прислали. Твои письма тебе принесут, видать, не желали будить в ночи. Но, думаю я, что у нас единое написано будет. Просят содействовать во Всеправославном соборе, — ответил патриарх и самодовольно облокотился на спинку мягкого дивана из последней линейки моделей.

— Правильно ли я понял, владыка, что патриархи желают провести у нас этот собор? — спросил я с надеждой.

Суровое лицо патриарха озарилось улыбкой абсолютного счастья.

— Ух ты ж… Это ж, — растерялся я.

Чуть больше года назад я, можно сказать, мечтал о том, чтобы нечто подобное произошло, чтобы Российская империя на весь мир заявила о своем лидерстве в православном мире. Ну, а я, получается, должен был стать, да чего там, главным монархом-поборником православия. Кроме всего прочего приезд патриархов — это такой мощнейший инфоповод, который позволит не то, что укрепить русский престол, но и возвеличить его. Причем и в глазах собственных подданных и в понимании иностранцев.

У всех ведь какое понимание ситуации? Православный мир стелется под османского султана, где Константинопольский патриарх марионетка. Ну и часть этого православия, признавая Флорентийскую унию, учится в Риме. В таких условиях только Александрийский патриарх осмеливается что-то говорить от своего имени, призывая забыть о Константинопольском престоле [В РИ проблему упадка авторитета Константинопольского патриарха султан Ахмед решил простым способом — предложит Александрийскому стать Константинопольскому при условии, что у патриарха будет больше самостоятельности].

— Это ж сколько нужно всего сделать? А когда они приедут? Где их встречать? А, может, лучше им через Персию прибывать? Османский султан будет недоволен, — задал я, может, только один процент из ста множества вопросом.

— Государь, а когда я перееду в Кремль? — с ухмылкой спросил Гермоген.

Таким развеселым я его еще не видел. Но веселье это хорошо, а с Гермогеном нужно держать ухо в остро. Под шумок опять завел шарманку о Кремле.

— А ты, владыка, не наглей! Куда меня выселишь с семьей? Пока хоть часть дворца на Воробьевых горах не построим, мне некуда съезжать, — сказал я, всерьез раздумывая, что готов приезжим патриархам уступить даже свои покои.

— Главное, государь, что ты не забыл слова свои, — сказал патриарх.

Да, было такое, я обещал отдать Кремль под семинарию, если наше русское православное учебное заведение будет признано всем православным миром. Идея в том, чтобы именно в Россию ехали учиться православные иерархи, казалась почти невозможным проектом. Сейчас это все кажется вполне реализуемым. И под такое дело не грех и Кремль отдать.

— Так что, государь, мог ли я спать, когда за полночь прибыли вести? — развел руками патриарх.

— Понимаю тебя. И когда думаешь можно собрать в Москве Вселенский православный Собор? Или как его еще назовете? — спросил я.

— А, почитай, следующим летом, — отвечал Гермоген.

— Так, владыка. Обсчитай, сколь денег нужно, кабы привести в подобающий вид близкие к Москве монастыри и храмы. Обратись к Караваджеву… — стал я накидывать задачи, которые можно уже сейчас начинать решать, но был перебит возмущенным патриархом.

— Государь, зашибу его. Вот православным стал сей охальник, токмо нечист он душою, — возражал Гермоген.

— Ты, владыка, определись: образа от него тебе нравятся, сразу в храмы несешь, порой забывая плату художнику положить. Картину «Крещение Руси» затребовал в Троицко-Сергиеву лавру и спорил со мной об этом два дня. А он у тебя все еще охальник. Как может охальник святые образа писать? — пытался я пристыдить патриарха.

— А ты, государь, не путай. То его руку Господь направляет, и образа он пишет одухотворенно. Видел я, как божья благодать в глазах его искрилась, а вот кисти положит — так Лукавый его обуревает, — отвечал патриарх.

А я подумал о том, что повезло и России, да и самому патриарху, что он подсмотрел за художником в момент когда тот писал икону. На самом же деле лицо Кароваджева еще более озаряется вдохновением, когда он пишет картину «Мадонна Московская, кормящая младенца», где Лукерья кормит грудью их дочь. Хорошо, что темпераментный итальянец все-таки чуть поубавил свою спесь и бескомпромиссность, и учится быть лояльным. Но надо написать картину для церкви, так напиши, тем более, что за это ты получишь очень неплохие деньги. Уверен, что не меньшие, чем платили в итальянских городах. Ну, а хочешь заняться творчеством? Так занимайся. Тем более, что я согласен выкупать все его картины. Может быть получится выставить их только моему внуку или правнуку, но — это вклад в будущую русскую и мировую культуру.

А еще со следующего месяца начинает работать большая мастерская Караваджева, в которую уже отобрали пятерых, как сказал сам маэстро, «небезнадежных» учеников.

— Владыко, ты будешь на переговорах? — спросил я.

— А как же кесарю кесарево? Не ты ли радеешь, чтобы Церковь не вмешивалась в мирские дела, особливо касаемо иноземных дел? — лукавил патриарх.

— А ты, владыко, найди момент, да обскажи то, о чем сам же писал в «Правде» про притеснение православных и что Российская империя должна взять на себя ответственность по защите паствы, — сказал я и улыбнулся.

— Лукаво. Прости Господи! — патриарх перекрестился. — Через меня припугнуть ляхов хочешь?

— Умный ты человек, владыко! — я рассмеялся, рассматривая реакцию патриарха.

Когда Гермоген догадывается, что ему льстят, саркастически разговариваю, ерничают, но не может основательно все осмыслить, он смешно хмурит свои брови «а-ля Брежнев» и они у него смешно двигаются.

— Не по душе мне в плутовстве участвовать, государь, — после продолжительной паузы сказал патриарх. — Слово мое, коли оно сказано, исполнено быть должно.

— А я и не отказываюсь, владыко, объявлять о защите православия. Коли есть у нас возможности стать первой православной державой, то должны и опорой быть для всех православных, — уже серьезно говорил я.

— А коли ляхи какой закон примут о запрете, али новым притеснением нашей веры? Ты войну начнешь? — спросил Гермоген, но сам же отвечал на свой вопрос. — Нет, не будет войны! Я уже понял тебя. Ты не хочешь неподготовленных войн. И все то противостояние, что было год назад, оно вынуждено, от чего