Борис Сапожников - Наука побеждать Страница 82

Его мнение разделяли большинство офицеров батальона. Я, в общем-то, придерживался сходного, однако и победных настроений перед битвой старался избегать. Шапкозакидательство никого до добра не доводило, проверенный веками факт.

С первого взгляда усадьба Бычий след производила удручающее впечатление. Стены — одно название, плетни высотой в человеческий рост, даже ниже, обмазанных потрескавшейся глиной. Несколько зданий внутри, тоже все в паутине мелких и крупных трещин. По двору раскиданы несколько повозок разной степени разбитости и прочие предметы крестьянского быта. Судя по выражению лица сапёра, чьему взводу было поручено превратить усадьбу хотя бы в подобие крепости.

— И что вы можете по этому поводу сказать? — поинтересовался у него капитан Эжен Люка. Сапёры-то были французские. — Только честно?

— Чтобы выбить вас отсюда, господа, — ответил сапёр, — хватит батареи шестифунтовок. Или же полувзвода сапёров. Стены эти можно не то, что топорами разбить, а просто ногами повалить. Про остальное лучше умолчать. Времени у меня предельно мало, так что придётся выложиться по полной. Если мы привлечём к работе ещё и ваших солдат, думаю, удастся укрепить этот Бычачий след настолько, насколько это возможно.

— Можете рассчитывать на моих гренадер и стрелков, — сказал я.

— И на моих вольтижёров, — заявил Люка. — Оставим минимальный дозор, а остальных привлечём к фортификационным работам. Хотя, думаю, они будут не особенно этим довольны.

— Жаль вы, господа, русского не разумеете, — усмехнулся я. — Не услышите, как будет мотивировать моих солдат мой фельдфебель.

— Фельдфебель? — переспросил капитан Люка. — Какое-то немецкое звание.

— Фельдфебель — это сержант-майор, — объяснил я. — Старший из унтер-офицеров роты.

— Понятно, — кивнул Люка. — И что же в нём такого особенного?

— Послушайте его, — предложил я, — тогда поймёте, хотя бы частично.

Я объяснил Роговцеву поставленную задачу и, оглянувшись на французов, кивнул им. Я обещал им переводить слово в слово за фельдфебелем, чтобы они поняли, что он говорит.

— Всё ясно, вашбродь, — кивнул Роговцев и, обратившись к солдатам моей роты, крикнул зычным голосом: — Собирайтесь, солдатики! Всё ко мне! Торопитесь, торопитесь! Времени мало, а сказать мне надо вам изрядно!

И когда около него собрались все солдаты роты, он обратился к ним:

— Видали крепость?! — первым делом спросил Роговцев. — Через стены — курица перешагнёт, ворот — нет, ходи не хочу, так что стоим мы, считайте, в чистом поле. А хорошо ли это? — И сам же ответил: — Плохо. Очень плохо. Нас будут обходить, по нам будут из пушек палить, американы-кавалеристы на нас налетать станут, потому что мы им вроде кровников стали. Встретим мы их тут, как в чистом поле и уже через час коршуны испанские будут косточки наши клевать. Хотите этого?

Вот ту он дал солдатам время понять его слова, проникнуться мыслью о предсказанной им верной смерти. И только тогда продолжил:

— Ну а раз не хотите смерть принять лютую, так и все за лопаты бородатым французам помогать. Чтоб не из одних штыков и тел крепость строить, а со стенами и фортециями, как полагается. И из неё бить врага, как нам было приказано.

Я едва успевал переводить за ним, а когда Роговцев закончил, Люка повернулся к своему сержант-майору и с усмешкой сказал:

— Вот как надо с солдатом общаться. А то ты, кроме «Равняйсь!», «Смирна!», «Шевелись!» и «Стволы ниже!» ничего и сказать не можешь. Но ведь как ловко складывает, как будто песню поёт. Не знал бы, что у вас, русских, унтера ни за что не сманишь, точно увёл бы.

В общем, солдаты и унтера взялись за лопаты и топоры, и принялись превращать усадьбу Бычий след в крепость под руководством бородатого офицера французских сапёров. Роговцев, как и положено фельдфебелю, наблюдал за процессом, однако сам не работал. Этим я и воспользовался для разговора, который затеять хотел ещё очень давно, да всё как-то времени не находилось.

— Знаете что, Роговцев, — издалека начал я, — вы человек ещё молодой, а уже до фельдфебеля дослужились.

— Война, вашбродь, — ответил тот, принимая неофициальный тон беседы. — Во время неё быстро поднимаются.

— Те, кто не только храбрей и сильней, — заметил я, — но и умней остальных, а главное, умеют управлять солдатами. И управлять так, что их любят, и служат, как говориться, не за страх, а за совесть.

— Верно, вашбродь, — согласился Роговцев. — Вот только мало таких, кому служат за совесть. Всё больше, за страх, да за палки.

— Обидно, но это так. Но к тебе не относится. Я про палки и страх. И вот что я хотел тебе сказать, Роговцев, пора тебе из унтеров в офицеры выбираться. В роте прапорщиков не хватает. Я мог бы написать на тебя представление майору Губанову, но не хотел делать этого, не поговорив с тобой.

— Так ведь я же грамоте не обучен? — даже как-то испугался Роговцев. — Какой же я буду офицер, если неграмотный?

— На время кампании будешь портупей-прапорщиком, — ответил я. — А после, когда полк на переформирование отправят, доучишься. Жалование позволит и учителя нанять. Главное, одно, ты сам хочешь быть офицером или нет?

— По правде сказать, — вздохнул Роговцев, — не знаю. Ведь не был никогда офицером, вот и не знаю.

— Тогда после этого боя, — сказал ему я, — пишу на тебя представление. Можешь рассчитывать на офицерский темляк к своему унтерскому мундиру.

— Если только, вашбродь, британцы мне это позволят, — мрачно заметил Роговцев.

— Всё в наших руках, — ответил я.

— Верно, — кивнул он. — Сначала лопатой, а после штыком остановим врага.

— Вот что больше всего в тебе ценю, — усмехнулся я, — так это твоё умение складно говорить.

Укрепляли усадьбу до самого вечера. Работали и при свете факелов, хотя это и было сложновато. Особенно солдатам, непривычным к сапёрным работам. Бородатый офицер остался недоволен результатом.

— Однако, — сказал он, покуривая трубку, — это лучшее чего можно было добиться.

Из усадьбы Бычий след сотворить маленькую крепость, как когда-то из застянка Шодровичи, на что я втайне рассчитывал, конечно, не удалось. Против атак кавалерии за стенами понатыкали заострённых кольев. Вместо ворот поставили телегу, укреплённую досками по обоим бортам. На стены набросили плетёные маты, наспех собранных и заборов домов, расположенных внутри усадьбы. Нормально оборудовать удалось только стрелковые позиции вдоль стен, настолько удобные, насколько это возможно в данных обстоятельствах.

— Вам бы ещё пару фальконетов на телегу, — досадовал сапёр, — и rien de rien бы британцы не прорвались через них.

Но фальконетов у нас не было, и выбивать их было уже некогда. Так что придётся обходиться тем, что имеется.

До утра мы с Люка оставили минимальные караулы, приказав большей части уставших солдат отдыхать. А с восходом солнца выставили людей на позиции, распределив посты по боевому ордеру. Перед воротами дежурили гренадеры, а на стенах — вольтижёры Люка и стрелки.

Наконец, утренний туман рассеялся, и мы разглядели британские позиции. Красных мундиров было, как говориться, море. Наверное, даже больше чем под Бургосом. А ведь нас-то больше не стало. Скорее, наоборот. Напротив наших позиций стояли, как и говорил майор Губанов, американские кавалеристы. Их серо-синие мундиры и широкополые шляпы я разглядел в зрительную трубу. Поддерживали бостонцев горские стрелки, похоже, нами британцы решили заняться всерьёз.

И вот заиграли барабаны, взвились в небо замёна, дали первый залп пушки. Битва началась. Наш правый фланг выдвинулся вперёд, как и положено, начиная атаку. В воздухе свистели ядра — свинцовые шары врезались в землю, выбивая целые фонтаны пыли, или же пропахивали кровавые борозды в рядах солдат. Левый фланг вражеского войска не спешил идти навстречу нашим солдатам, чем больше прошагает враг, тем сильней устанет и тем легче с ним будет справиться. Такова нехитрая военная мудрость, однако, она не слишком верна на таких небольших расстояниях. Так что британцы довольно быстро выступили навстречу нам, чтобы бой шёл не вплотную к их пушкам.

А затем затрещали выстрелы. Поле боя окуталось дымом, почти скрывшим всё, что там происходит. Это живо мне напомнило о битве при Труа, когда я наблюдал за ходом сражения с холма. Я приник к окуляру зрительной трубы, стараясь разглядеть, что же там происходит. Тысячи человек с азартом убивали друг друга, реками лилась кровь, в жёлтой пыли оставались лежать тела в красных, зелёных, синих и жёлтых мундирах. Мне отчего-то пришла на ум ассоциация с гладиаторами Древнего Рима, про которых нам рассказывал преподаватель истории в кадетском корпусе. Он особенно упирал на то, что лучшие из них становились центурионами в знаменитых легионах. Однако мне больше запомнилось про лежащих в жёлтой пыли телах и крови, пропитавшей арену Колизея, на чьи руины сейчас ходят смотреть все, кто впервые бывает в Вечном городе. Преподаватель, даже фамилии его сейчас вспомнить не могу, всё же умел владеть словом.