Карина Шаинян - 10 Че Гевара-2. Невесты Чиморте Страница 9

Фамилию отца носила Мария как жесткий корсет, и как драгоценные духи — прозвище, данное бабкой Фатин на счастье. Ей было уже двадцать три, и Абрахам Бекеле отчаялся выдать дочь замуж. Суровость вдовца, убежденность миссионера таяли от смеха Марии; посты не могли погасить блеска глаз, и сколько ни молился преподобный Абрахам, дочь так и росла — язычницей и упрямицей, дьявольским искушением, дикой травой.

А кругом был ад. Предшественник Абрахама Бекеле погиб, нарвавшись во время поездки на банду симба, и Бекеле стал новым главой миссии. Он старался не думать о судьбе своего бывшего начальника. Того продержали в заложниках две недели, и все две недели он пытался проповедовать, пока нож в руке колдуна не лишил его языка. По слухам, в конце концов его съели; по слухам, малолетние бандиты устроили драку с поножовщиной за право выбрать лучшие куски. Другие говорили, что священника случайно убили солдаты конголезской армии. Абрахам не видел разницы между симба и войсками правительства и отличал их только по форме. Ему было страшно.

Отчаявшись вложить в души своей паствы веру, он пытался научить хотя бы милосердию, но его слова, казалось, тонули в охватившей Конго тьме. По ночам над городом вставало зарево — после бомбардировки лагерей повстанцев горели джунгли. Сытые гиены выходили к домам на окраинах, и их зловонные морды были испачканы человеческой кровью. Старший сын, Габриэль Бекеле, бросил семинарию и отправился преподавать суахили и историю Африки куда-то в Лулаборг, в школу, организованную коммунистами с Кубы. Кубинцы воевали на стороне людоедов-симба. Другие кубинцы, сбежавшие в Америку, сидели за штурвалами самолетов и забрасывали лагеря симба бомбами, а по вечерам пьянствовали в «Пиццерии» и провожали Марию, идущую с рынка, восторженными криками. Маленький Текле, младший, любимый сын Абрахама, играл с приятелями в колдунов и наемников и не ложился спать без деревянного автомата под подушкой. Абрахам Бекеле сходил с ума.

Из старой миссии в горах в город чудом пробрался гонец, диковатый послушник из новообращенных, не видевший особой разницы между Христом и богами своего племени. Он рассказал, что на древних чудотворных иконах, которые беглые эфиопские христиане прятали там с тринадцатого века, выступили кровавые слезы, а по ночам вокруг миссии ходят призраки убитых и требуют отмщения. Гонец захлебывался, торопясь рассказать все, что знает; он вращал глазами и горячо жестикулировал. Возможно, он врал и выдумывал на ходу. Возможно, его примитивная и темная душа язычника жаждала страшных чудес. Но Абрахам Бекеле поверил ему. Он не удивился. Мир вокруг него катился в сети дьявола. Священник готов был к знамениям, ждал пророчеств.

Вместе с гонцом, разделив с ним тяготы и опасности пути, в город пришла женщина по имени Мириам. На беду Марии, она столкнулась со странницей на улице, когда та пробиралась мимо осла с крестом на спине, тяжело груженного вьюками с патронами. Мария не обратила внимания на невзрачную прохожую. Зато Мириам сразу заметила веселую девушку в пестром платье и разноцветными глазами, которые светились на черном лице, как драгоценные камни. И серебристый кулон, мелькнувший в вырезе платья, заметила Горбатая Мириам.

Добрые люди рассказали страннице, что эта высокая красавица — дочь священника, прозвище у нее — Гумилев, что слывет она ведьмой и силой одного взгляда привораживает мужчин. Так Мириам оказалась в доме Бекеле. Этой горбатой старухе с улыбкой святой и прозрачными глазами фанатика незачем было бояться симба, солдат, колдунов и наемников. От горбуньи исходила невидимая, но явственная и неодолимая сила. Кто-то хранил ее от всех бед. Абрахам Бекеле решил, что это Господь.

Он с благоговением принял храбрую женщину, которая в эти страшные времена не боялась путешествовать по святым местам, затерянным в джунглях, но у него не хватило духу расспрашивать странницу об увиденном в пути. Тихо бормотал приемник, настроенный на новостную станцию, — привычный, убаюкивающий звук, за которым терялся кровавый смысл сказанного. Маленький Текле, усаженный на высокий стульчик, болтал ногами и тихо дудел под нос. Выходили на охоту гекконы и замирали на краю круга света от лампы, желтого, словно бананы из собственного сада священника. Глупый мотылек метался вокруг огонька лампады, и по всему дому пахло ладаном и карри.

Абрахам Бекеле варил лучший кофе, привезенный с далекой родины, и слушал певучий рассказ странницы. Отливал перламутром мокрый козий сыр на блюде. Пар поднимался над тарелками; простые тушеные овощи благоухали, как самые изысканные блюда.

— Кто приготовил эту прекрасную пищу? — спросила Мириам. Она почти не чувствовала вкуса, она уже была далека от земных удовольствий, но ей требовалась зацепка. Любая зацепка.

— Моя дочь, — ответил Абрахам.

Еле заметный вздох, едва различимая складка между бровями — никто не заметил бы их; никто, кроме Горбатой Мириам. Ее охота, длящаяся больше полувека, подходила к концу; добыча была близко, и все чувства старухи обострились. Не подслеповатые глаза, не утративший тонкость слух — внутреннее чутье и опыт подсказали ей, что священник встревожен и расстроен, что он беспокоится за дочь и злится на нее. Это была брешь в защите, ведущая к вожделенной цели.

— С современными девушками прямо сладу нет, правда? — сочувственно проговорила Мириам. — Никакой скромности, никакого послушания… Открывают колени и руки, стригутся коротко, носят странные украшения… Смеются и разговаривают громко, виляют задом, поливают себя духами, слишком сладкие, слишком горячие…

Абрахам кивнул. Странница говорила и говорила — обо всем, что волновало вдовца последние годы; о том, как тяжело быть отцом взрослой дочери, о том, как трудно защитить ту, которая бежит от защиты… Странница говорила — о причудливых украшениях, что становятся девушкам дороже родителей; о замысловатых кулонах, которые меняют внешность и характер; о дьявольских предметах, которые порабощают своих владельцев — поколение за поколением… Абрахам кивал. Он впал в подобие транса — годами копившаяся тревога, тоска, усталость, отчаяние ослабили его разум, и ловкой старухе ничего не стоило заворожить его. Горбатая Мириам говорила и говорила, и уже приходилось ей поспешно стирать хищную улыбку, раскалывающую морщинистое лицо, — чтоб не заметил замороченный священник и не заподозрил зла. Ноздри Абрахама подрагивали от праведного гнева, готового обрушиться на голову Марии.

— Я запру ее в доме, она больше не посмеет разгуливать по улицам! — воскликнул он, но Горбатой Мириам было нужно другое.

— Ваша дочь — хорошая девушка, скромная и добрая, — сладко прожурчала она. — Но злой дух, заключенный в кулоне, владеет ею. Отберите Обезьянку — и Мария снова станет покорной дочерью, достойной своего отца. Только спрячьте получше — злой дух не покинет бедняжку сразу, какое-то время она будет одержима желанием вернуть предмет…

— Но куда я его дену? — растерянно спросил Абрахам. — В моем доме трудно что-то спрятать, все хозяйство на Марии, она знает здесь каждый уголок.

— А вы отдайте кому-нибудь на хранение, — предложила Горбатая Мириам. — Достойному человеку, сильному духом и твердо верующему в нашего Господа. Душе такого человека дьявольская обезьяна не сможет причинить вреда.

Сказала — и замерла в ожидании, как кобра перед броском, как гепард в засаде… Абрахам мучительно сдвинул брови.

— Вы же знаете, как у нас в городе… Истинных христиан почти нет, а те, что есть, недостаточно стойки. Я не могу подтолкнуть чью-то слабую душу в ад… — он покачал головой и вдруг просветлел лицом. — Может быть, вы? Я вижу, вы женщина достойная…

Горбатая Мириам скромно поклонилась, и священник не заметил иступленного блеска в тусклых глазах.

— Неужели никого больше нет вокруг вас? — с деланым изумлением спросила она. Абрахам шумно вздохнул. — Ну раз так… — Она вдруг оживилась. — Я могла бы отнести проклятый кулон в святую обитель в джунглях. Там, под защитой самого Господа, никто не найдет его.

Абрахам просиял и сжал в своих огромных черных ладонях хрупкие руки Мириам, похожие на сморщенные птичьи лапки. Старуха со слащаво-скромной миной отвела горящие глаза.

— Сегодня же я заберу кулон у дочери и отдам его вам, — твердо сказал он.

Свистнул кнут, и на гладком плече Марии мгновенно вспух рубец. Девушка закричала от обжигающей боли и попятилась.

— Отдай дьявольский кулон этой достойной женщине и иди молиться, — приказал Абрахам.

— Папа, ты не в себе, — всхлипнула Мария. — Что случилось?

— Делай, как я тебе говорю, несчастная!

Мария снова попятилась, вытерла застилавшие глаза слезы. Только теперь она увидела, что в комнате они не одни: в углу за столом сидела с постным лицом горбатая старуха. Видимо, та самая достойная женщина… Абрахам шагнул к дочери, снова занося кнут, и Мария, вскрикнув, прикрыла голову локтем.