Альтернатива - Евгений Токтаев Страница 9

Четырьмя месяцами ранее, Стамбул

Чуть ли не каждый иностранец, склонный к составлению путевых заметок, прибывая в «Хранимый город ислама» морем в ясный солнечный день, нетерпеливо брался за перо и восторженно описывал величественный вид, открывающийся со стороны Босфора. Он восхищался красотой минаретов и куполов, отмечал обилие зелени (особенно цветисто расписывая стройность вечнозеленых кипарисов), способствующее отдыху глаз и помогающее не сойти с ума от сверкающего великолепия дворцов.

Путешественники не могли налюбоваться красотами Стамбула, утопающего в садах, но едва они попадали внутрь кольца могучих крепостных стен, восторгов с каждым днем становилось все меньше, наступало жестокое разочарование. Узкие темные улицы, часто даже не замощенные, поражали своей неопрятностью. Приезжих раздражали грязь и нечистоты, дома из прекрасных становились некрасивыми, угнетающими мрачностью. Хибар и лачуг, прячущихся за городскими стенами, неожиданно оказывалось гораздо больше, чем дворцов. Кто-то (считанные единицы), конечно, отмечал, что власти прилагают большие усилия для поддержания чистоты, но непременно добавлял при этом, что борьба эта плодов не приносит.

Лишь одна улица удостаивалась похвалы — та, что вела от Адрианопольских ворот к дворцу Топкапы, главной султанской резиденции. Еще бы, ведь на Дивандому джадеси иногда можно увидеть блестящий кортеж султана. К тому же она довольно ровна и не имеет значительных спусков и подъемов.

Третье впечатление приезжих казалось погоды. Привыкшие к мягкому и ровному климату, уроженцы западного Средиземноморья в Стамбуле изнемогали от жары или стучали зубами от холода. Особенно их раздражало то, что столь бурные перемены иногда происходят в течение одного дня. Карайель, зимний ветер с Балкан, или кешишлеме, дующий из Анатолии, приносили снегопады. Летние южные ветры гнали волны горячего влажного воздуха, затрудняющего дыхание. Лишь спокойная, великолепная осень и короткая, неизменно опаздывающая весна, удостаивались похвалы путешественников.

Всю свою бурную многовековую историю Византий, Константинополь, Стамбул, господствовал над Босфором и из года в год, из века в век, из одного языка в другой переходила поговорка:

«Ветры — два ключа к городу».

Юго-западный ветер, лодос, несущий бури, наглухо запирал северные ворота Босфора, препятствуя парусникам из Черного моря проникнуть на юг. Когда же он сменялся пойразом, северо-восточным ветром, картина менялась на противоположную.

Пойраз неприятен зимой, но с наступлением лета он радует обитателей Стамбула, принося глоток свежести.

Со времен седой древности, когда на купеческих судах господствовал прямой парус, пойраз, именовавшийся тогда бореем, изрядно затруднял проход лишенных весел кораблей в Эвксинский Понт. Лишь боевые триеры беспрепятственно могли идти в этом направлении. Да еще те немногие мореходы, кто уже тогда, в эпоху эллинского и римского владычества, обладал тайным знанием об искусстве лавирования.

Вырвавшиеся на простор Средиземного моря арабские падары и джалбауты, вооруженные косыми парусами, превосходили конкурентов на голову. Считанные десятилетия потребовались византийцам, чтобы осознать свое отставание, и их боевые бегуны, дромоны, тоже оделись подобным образом. Западная часть Внутреннего моря отреагировала на новинку не столь стремительно, но, в конце концов, тоже приняла ее. Впрочем, тамошние мореходы не отказались и от прямых парусов, которые исламский мир заимствовать не спешил.

Трехмачтовый генуэзский неф «Сан-Пьетро», приближавшийся к устью Золотого Рога, имел смешанное парусное вооружение. В тот день дул пойраз и неф шел в крутой бейдевинд. Моряки подтянули к рею прямой фок, оставив косые грот и бизань, которые было гораздо проще брасопить при лавировании. Команда, хоть и опытная, не отличалась многочисленностью и не хотела возиться с фоком.

Последний раз «Сан-Пьетро» сменил галс, когда его форштевень ровно надвое разделил, проступающий в утренней дымке прямо по курсу, Уксюдар, «рыночный» пригород Стамбула, лежащий в Азии. Помимо бесчисленных базаров, караван-сараев и садов здесь располагалось множество усадеб знати, и даже султанская резиденция, ибо властители Османской империи очень любили удаляться сюда из своей столицы, любуясь через пролив ее золотым внешним великолепием.

«Сан-Пьетро» совершил поворот оверштаг, более удобный для судов с косым парусным вооружением, чем фордевинд. Увалившись под ветер, неф неспешно входил в залив. Он приближался к Галате, городу кафиров-неверных, стоявшему на северном берегу Золотого Рога.

Голландский термин «фордевинд» имеет два значения. Это ветер, дующий точно в корму (т. е. — попутный), а также поворот судна при смене галса, когда линию ветра пересекает корма, а не нос, как при оверштаге.

За кормой «Сан-Пьетро» вставало солнце, золотившее купола мечетей. Пассажиры высыпали на палубу, восхищенно цокая языками.

Чуть в стороне от основной компании, возле борта стоял человек, резко выделяющийся на ее фоне настроением. Пассажиры бурно делились впечатлениями, обсуждая красоты Стамбула, он же, напротив, смотрел на город нахмурившись, сосредоточенно. Одет он был так же, как и все остальные: в штаны-чулки с разрезными пышными шароварами выше колен, суконный дублет и плащ-табар, подхваченный спереди поясом и свободно свисающий сзади. На голове кожаная шапочка с подогнутыми к тулье полями. С виду — вполне обычный генуэзский или венецианский купец, разве что скромное платье не выделяется буйством красок, а рыжая приметная борода, напротив, сразу бросается в глаза, как цветом, так и не принятой у итальянцев длиной.

Сойдя на берег, пассажиры принялись хлопотать вокруг сгружаемого багажа, а рыжебородый, не задержался на пирсе ни на минуту. Для случайных знакомых, коротавших с ним дни путешествия на, не отличавшемся удобствами, борту нефа, он исчез бесследно, растворился в толпе. Однако нашлись в порту глаза, для которых его появление не осталось незамеченным.

Спустя час после швартовки «Сан-Пьетро» один из агентов салмабаш чукадара, ведавшего надзором за базарами и тавернами, доложил своему начальнику, что в Галате появился Алжирец.

Мухзир-ага прошел в приемные покои великого визиря и почтительно замер на пороге. Командир янычар, представлявший интересы корпуса перед вторым лицом империи и одновременно являвшийся начальником его охраны, обычно держался довольно независимо. От него не требовалось соблюдения ритуалов приема. Особенно в этот день, когда прибыл тот, кого могущественный Мехмед-паша Соколлу так давно ждал.

Великий визирь, оторвавшись от бумаг, взглянул на вошедшего.

— Мехмед-паша, прибыл Алжирец.

Лицо великого визиря осталось бесстрастным. Помолчав немного, он спросил:

— Вы уже доставили его во дворец?

— Так точно, — подтвердил мухзир-ага, — он ждет.

— Пусть войдет. И оставьте нас наедине.

— Мехмед-паша, но…

— Что вас смущает?

— Может быть мне стоит присутствовать? Этот кафир опасен…

— Он не кафир, а такой же мусульманин, как вы и я, — резко ответил великий визирь, рожденный в боснийском селе под именем Бойко Соколович, — на каком основании вы подозреваете его?

— Прошу прощения, Мехмед-паша, — склонился в поклоне янычар.

— Выполняйте.

— Слушаюсь.

Мухзир-ага удалился, а великий визирь поднялся из-за стола и подошел к окну. За спиной послышались мягкие шаги.

— Мир на вас, ваше превосходительство,