Наталья Болдырева - У обелиска (сборник) Страница 94

После выхода – а оттуда повезло вырваться очень немногим – были долгие месяцы госпиталя, потом курсы переквалификации, а потом – фронт. Точней, фронты, бесконечные переброски туда, где отчаянно не хватало людей и где приходилось работать днем и ночью, в огне и крови наступая на запад. Вначале – Донбасс, освобожденный к осени сорок третьего; потом бои под Киевом, потом – Крым, щедро политый русской кровью; потом – Западная Украина (от воспоминаний о массовых захоронениях подо Львовом Порошина по сей день бросало в дрожь). И вот теперь – Восточная Пруссия.

Земля, на которой не в первый раз уже сходились в смертельной схватке русские и немецкие войска.

Порошин и Лидочка вышли из машины. Мимо по шоссе потоком шла техника, проходили свежие части, редкими группами брели растерянные, перепуганные беженцы. Оставив Криновича ковыряться во внутренностях «Виллиса», маг и его помощница направились к фольварку по прямой асфальтированной дороге, обсаженной вязами. Стволы их местами были посечены осколками, и на темной коре сверкали светло-золотистые пятна свежей древесины. На дороге попадались выбоины от мин, заполненные мутной весенней водой. Туманный, тихий день уже клонился к вечеру. Далеко за лесным массивом ревела канонада – под Кенигсбергом шли бои. Но здесь было тихо, и в ветвях вязов, окутанных зеленой дымкой, пересвистывались птицы. От фольварка, состоявшего из основательного кирпичного дома с полукруглыми окнами и нескольких хозяйственных построек, доносились чьи-то голоса и недовольное гоготание гусей. Если б не далекий грохот артиллерии – казалось бы, что никакой войны и в помине нет.

– Как-то слишком спокойно тут, – пробормотала Синичка себе под нос, зябко поводя плечами. – Словно в болоте…

Порошин только кивнул. Он и сам ощущал, что великие потоки силы вокруг фольварка словно остановились, ушли в глухой бездонный омут. А ведь должны были бурлить – фронт проходил здесь совсем недавно, и эхо ударов, которыми обменивались боевые маги, должно было гулять по всему магическому фону. Странно это – куда все делось?

В фольварке их заметили. Часовой с автоматом на изготовку окликнул новоприбывших.

– Стой! Пароль!

– Янтарь, – буркнул Порошин.

– Яхонт! Проходите, товарищ капитан.

Вскоре навстречу им из дверей вышел молодой светловолосый офицер в накинутой на плечи шинели. Судя по погонам, стрелковый лейтенант. Вид у него был озабоченный.

– Здравия желаю! Денисов, Сто двадцать четвертая стрелковая, – отрекомендовался он. – Занимаем фольварк согласно распоряжению штаба дивизии…

– Капитан Порошин, специальный отдел, – представился маг. – Еду в штаб, а у нас машина встала. Не поможете? Или документы показать?

Лейтенант документов требовать не стал, однако бросил заинтересованный взгляд на Синичку.

– Сержант Синицына, моя помощница, – пояснил Порошин. – Мы только-только прибыли, еще в дивизии не отчитались, а уже такая незадача… Машина возле самой своротки к фольварку осталась. Можете послать к ней кого-нибудь?

«Все-таки нет у меня военной косточки, – мельком подумал он. – Я, капитан, у безусого мальчишки-лейтенанта помощь чуть ли не выпрашиваю. Михеев – однокашник по Высшей школе, оставшийся служить на Первом Украинском – уже бы всех заставил построиться и честь ему в движении отдавать, хотя всего лишь майор».

– Могу, отчего нет, – хмыкнул лейтенант и крикнул в открытую дверь: – Седых! Там у леса машина сломалась. Товарищи вот в штаб едут… Сходи со своими, глянь, что случилось.

– Сделаем, товарищ лейтенант, – отвечал из дома чей-то веселый голос.

– Только смотрите, без шуточек, – предупредил Денисов сурово. И прибавил, обращаясь к магу: – Всем хорош у меня сержант с первого отделения, но шутник… Пару раз чуть под трибунал не загремел за шуточки. Вот как раз я его опять песочить закончил. Ты, говорю, Седых, комсомолец, медаль «За отвагу» на груди висит, а ведешь себя точно дите малое. Гуся Гитлером назвал и бегаешь за ним по двору на потеху всему взводу! И ладно бы взводу, а то немцы глядят, местные…

Он с досадой махнул рукой. Порошин только улыбнулся, представив себе описанную лейтенантом картину.

– Второй день тут отдыхаем, – пояснил Денисов, кивая на фольварк. – Тяжелые были бои, давно таких не припомню… Пройдемте в дом, товарищ капитан. Чай будете?

В доме было полутемно и прохладно. Окна, разбитые, должно быть, во время обстрелов, стрелки́ закрыли чем придется: занавесками, перинами, кусками фанеры. Однако дом все еще хранил следы былой жизни: жались по углам опустевшие пузатые буфеты и поставцы, в одной комнате стоял книжный шкаф с треснувшими стеклами, в другой – детская кроватка. На столах кое-где даже оставались смятые светлые скатерти, а на стенах в покосившихся рамочках висели вышитые крестиком цитаты из Библии.

Лейтенант привел мага с помощницей на кухню – большое, аккуратно побеленное помещение со сводчатым потолком. У стены стоял чудовищных размеров рабочий стол, заставленный коробками с консервами и бумажными мешками, а в торце кухни помещалась печь с тремя чугунными конфорками. Крюки для сковородок, вбитые в стену над плитой, пустовали. Пахло дымом и печеной картошкой. Печь топилась, у рабочего стола возился сержант – должно быть, повар, вскрывал банки с тушенкой.

– Козырев, чайник поставь, – велел ему лейтенант, а потом спросил уже другим тоном, с той невольной фамильярностью, что порой появляется на фронте даже и меж различными по званию: – А вы по какой части маг будете, товарищ капитан? А то у наших снайперов винтовки новые, заговорить бы. Прицелы бы заговорить, а?

Порошин вздохнул. Он уже знал, что будет дальше.

– Я специалист по посмертной работе, – ответил он ровным голосом. – Но заговорить прицелы могу. Отчего нет? В рамках доступного – заговорю.

– Посмертник, значит… – протянул лейтенант, помрачнев. – Вам тогда и вправду лучше ехать в штаб. К разведчикам. Я слышал, они вас ждут – не дождутся. А прицелы наши – что ж… Прицелы и так вроде ничего…

– Как скажете. – Маг не стал спорить. – Мы уедем, как только машина заведется.

Посмертников на фронте не любили – хотя и обойтись без них было нельзя. Считалось нехорошей приметой, если маг-посмертник задержится в части дольше, чем нужно, – мол, это к большим потерям. Слишком близко маги подходили к самой смерти – а смерть на войне подходила близко ко всем.

Не место магу-посмертнику там, где живут живые. Его место – в дороге, бесконечных разъездах вдоль линии фронта, от одной братской могилы к другой, от одной вернувшейся разведгруппы к другой, от очередного захоронения к очередному посмертному допросу и обратно. Проклятая, но такая нужная на войне работа…

Чай пили в молчании.

– Есть ли в окрестностях свежие могилы? – спросил Порошин, со стуком отставляя чашку. Руки почему-то тряслись сильней обычного. – Раз уж я здесь, надо заняться ими, чтобы потом не возвращаться.

– Есть, – кивнул Денисов. Он, кажется, смутился из-за своей откровенной неприязни к магу. – Немецкие точно имеются.

– Где? Я хочу взглянуть.

– Да вот тут, прямо за фольварком.

Во дворе дома уже стоял подогнанный «Виллис», и бойкий круглолицый сержант – должно быть, тот самый шутник Седых – с серьезным видом втолковывал Криновичу:

– Надо рессоры проверить, дело говорю, ну? Без рессор ты далеко не уедешь, хоть какой у тебя там движок…

Солдаты, толпившиеся вокруг «Виллиса», посмеивались. Кринович разбирал мотор, мученически вздыхая.

Денисов усмехнулся, покачал головой, но ничего не сказал вытянувшемуся перед ним сержанту. Они вышли за ограду, где между берегом небольшого пруда и ольховой рощей тянулась разбитая ветка узкоколейки. Вечерело, и в воздухе отчетливо пахло дымом.

– Тут вот свежая могила. – Денисов указал на холмик голой земли, с одного бока слегка просевший, на котором стоял деревянный крест без имен. – А там, верно, тоже могила. Не знаю, товарищ маг, что это еще может быть.

Между прудом и фольварком, на пригорке, высился массивный каменный обелиск с высеченными на нем крестами и памятной надписью по-немецки. При ближайшем рассмотрении оказалось, что камень, из которого высечен обелиск, – редкий черный гранит, испещренный золотистыми блестками. Хорошая магоемкость должна быть у этой штуки… Грани были на совесть отполированы, и тем заметней казались россыпи выбоин от осколков. У подножия пригорка чернели несколько характерных воронок – видно, наши из миномета обрабатывали укрывшегося за памятником врага. На вершине обелиска был установлен немецкий орел с расправленными крыльями, повернувший голову на восток. Вокруг стояла чугунная ограда, местами поваленная, местами целая, украшенная литыми дубовыми венками. Внутри ограды еще угадывались очертания цветочной клумбы.