Тим Пауэрс - Гнёт ее заботы Страница 94

Байрон вытер вспотевшее лицо носовым платком. ― Здесь что-то должно произойти, ― тихо сообщил он Кроуфорду. ― Ты теперь не хуже меня разбираешься во всех этих делах ― так что смотри внимательно.

Кроуфорд оглянулся на черную фигуру, лежащую в самом сердце пламени. ― Что ― что должно произойти?

Байрон тряхнул головой. ― Я не уверен. Вот почему мне нужно, чтобы ты был здесь, мне нужна твоя помощь. Это должно быть что-то… что четыре года назад в Венеции привлекло к Шелли внимание Грай ― а за два года до этого внимание какой-то дикой ламии на озере Леман.

Видя озадаченный взгляд Кроуфорда, он добавил: ― Что-то, что отличает его от людей ― ото всех, даже от людей подобных тебе и мне.

― А… Кроуфорд кивнул. ― Верно, он был членом семьи ― но не так как я, посредством женитьбы, а по праву рождения, по крови. Он вспомнил жалобы Шелли на камни в мочевом пузыре, жесткость кожи и отвердение ногтей. ― По большей части он был человеком, но отчасти… нефелимом, каменным существом.

― Тогда возможно ― это его кости, ― хрипло сказал Байрон. Он неопределенно воздел руку, словно бы прощаясь или принося Шелли свои извинения, затем посмотрел на Трелони, который стоял, обливаясь потом и слезами, что стекали по его загорелому лицу, застревая в черной бороде. ― Трелони! ― позвал Байрон. Мне нужен его череп, если его можно спасти!

Трелони не расслышал его слов и попросил его повторить ― а затем видимо уразумел и гневно воззрился на Байрона. ― Зачем? ― пророкотал он. ― Чтобы ты мог сделать из него еще одну чашу?

Голос Байрона, когда он ответил, был ровным. ― Нет, ― сказал он, хромая, направившись к остальным, ― я позабочусь о нем так… как бы Шелли этого хотелось.

Кроуфорд по горячему песку последовал за Байроном, а Трелони неохотно ухватил снабженный длинной ручкой багор и подступил к огню. Бородатый гигант склонился над ярко пылающей печью и потянулся крюком к голове Шелли, но при первом же прикосновении железа череп рассыпался на кусочки, выбросив в небо кружащиеся частички сгоревшей плоти. Трелони вернулся назад, и, отбросив крюк в сторону, начал счищать с предплечья опаленные волосы.

Кроуфорд поймал взгляд Байрона и едва заметно покачал головой. «Это не череп», ― подумал он.

Языки пламени трепетали в дующем с моря бризе, и Кроуфорд повернулся назад, чтобы охладить разгоряченное лицо. За последние минуты он окончательно уверился, что обугливающаяся фигура на железном ложе позади него не принадлежала больше человеку, тем более человеку, которого он когда-то знал. Теперь она воспринималась скорее как какой-то причудливый узел в ткани мироздания, как что-то, что нарушало естественные законы бытия, будто камень немыслимым образом воспаривший в небеса. Словно жар печи кристаллизовал что-то, измерил что-то, что прежде было лишь волной вероятности.

Он оглянулся на печь, пытаясь установить источник этого ощущения, но тело было просто телом, просто мертвой плотью и костями, погруженными в огонь.

Кроуфорд перевел взгляд на Байрона, силясь понять, испытывает ли он тоже это чувство, чувство чего-то неправильного в теле Шелли, но Байрон в этот миг, казалось, полностью позабыл, что Шелли не был до конца человеком ― он лишь сжимал и разжимал кулаки, уставившись на погребальный костер пожирающий его друга.

Хант подошел с деревянным ящиком, который накануне приносил к костру Вильямса, и они с Трелони открыли его и начали бросать ладан и соль в огонь, усиливая желто-золотое свечение пламени. Трелони снова, тяжело ступая, приблизился к огню, в этот раз, чтобы вылить на тело Шелли вино и масло.

― Силою огня мы возвращаем природе, ― нараспев произнес Трелони, ― те элементы, из которых человек составлен: землю, воздух и воду. Все течет, все изменяется, но ничто не исчезает бесследно; он теперь часть того, что всегда боготворил.

Некоторое время все молчали, и рев огня был единственным звуком под раскинувшимся над ними бездонным небом; наконец Байрон вымученно улыбнулся. ― Я всегда знал, что ты язычник, ― сказал он Трелони, но не знал, что ты был языческим жрецом. В глазах у Байрона блеснули слезы, а голос ломался, когда он прибавил: ― Ты… хорошо все сказал.

Хант по горячему песку направился обратно к карете, а Трелони отошел по другую сторону огня. Байрон, очевидно сконфуженный тем, что выказал свои эмоции, щурясь, огляделся вокруг, словно кто-нибудь сказал что-то, что могло быть истолковано им как вызов. Кроуфорд смотрел на горящее тело.

― Я думаю, это сердце, ― сказал он.

― Что это? ― воинственно спросил Байрон. ― О. Он глубоко вдохнул и выдохнул, затем потер глаза. ― Хорошо ― но почему?

Кроуфорд кивнул на пылающий огонь. ― Оно почернело, но не сгорает ― хотя ребра вокруг него обвалились внутрь. «И еще, лишь когда я смотрю на него, ― подумал он, ― меня охватывает это чувство космической неправильности».

Байрон проследил за его пристальным взглядом и спустя несколько мгновений кивнул. ― Может ты и прав. Он тяжело дышал. ― Проклятье, как же все сложно. Нам нужно поговорить ― я должен рассказать тебе о том плане, который мы с ним пытались осуществить в Венеции, к сожалению безуспешно, и о том, что по моему мнению нужно, чтобы на этот раз все получилось. Байрон оглядел пустынный пляж, затем перевел взгляд на песок под ногами. ― Здесь нам говорить нельзя ― давай отправимся на Боливар. Я вплавь, а ты можешь на лодке. Я скажу Тито отправиться с тобой, он будет грести.

Кроуфорд тоже посмотрел на песок и вспомнил, что когда Шелли впервые говорил с ним о ламии, в то далекое лето шесть лет назад в Швейцарии, он настоял, чтобы они говорили на лодке посреди озера; а также о том, как он велел им с Джозефиной забрести на несколько ярдов в прибой, прежде чем поведал им о своем плане отправиться на Дон Жуане в шторм и утонуть ― и даже сказал Джозефине оставить ее стеклянный глаз на песке.

Так что Кроуфорд лишь кивнул и последовал за хромающим Байроном по белому песку навстречу волнам.

Высоченный большеусый Тито молчаливо работал веслами, направляя лодку с Кроуфордом навстречу Боливару, в то время как Байрон и один из его генуэзских гребцов плыли неподалеку, в нескольких ярдах от планшира правого борта. Кроуфорд надеялся, что Тито и этот итальянский моряк подстраховывают продвижение своего хозяина, но и сам время от времени посматривал на него, помня трудности, которые возникли у Байрона во время его вчерашнего заплыва.

Но сегодня Байрон плыл уверенно, его мускулистые руки ритмично рассекали зеркальную водную гладь, толкая его вперед ― хотя плечи его, как заметил Кроуфорд, были красными от загара. «Ему, пожалуй, следовало бы послать за рубашкой, когда мы доберемся до Боливара», ― подумал он.

Три обнаженные мачты Боливара вырастали все выше и четче, удаляясь друг от друга с каждым мощным гребком весел, и вскоре Кроуфорд уже мог различить людей на палубе корабля. Он приветственно махнул им рукой, и, хотя они махнули в ответ, они, очевидно, не узнали в нем того человека, который месяц назад помогал им обыскивать прибрежную зону в поисках признаков Дон Жуана.

Он оглянулся на отдалившийся берег. Дым от костра, словно башня, возносился в почти безветренном небе, а люди, стоящие на далеком берегу, выглядели, словно ошеломленные жертвы, выжившие после кораблекрушения.

Боливар к этому времени приблизился настолько, что заслонил собою треть неба. По оклику Байрона, Тито мощно налег на весла, и через несколько мгновений лодка остановилась, покачиваясь на волнах под аркой нависающего над ней корпуса Боливара.

Сверху с ограждения борта до воды протянулась веревочная лестница с деревянными перекладинами, но Байрон остановился примерно в ярде от нее, покачиваясь на волнах. Он скептически посмотрел на Кроуфорда. Тебе по силам управиться с веслами, чтобы лодку не ударило о корпус? Или не отнесло в сторону?

Кроуфорд пожал своими костлявыми плечами. ― Даже и не знаю.

― О дьявол, ну ладно, если что, я тебя подтолкну. Тито и вы тоже поднимайтесь на палубу ― и спустите нам бутылку холодного щакетра и пару бокалов.

Сопровождавший Байрона моряк, тяжело дыша, устало подплыл к лестнице, и, переведя дух, забрался по ступенькам на палубу, со следующим за ним по пятам Тито, который задержался, чтобы подвести лодку, остановив ее в ярде от корпуса.

Скрип шпангоутов[373] и плескание невысоких волн о борт корабля были теперь единственными звуками, и несмотря на свою широкополую шляпу, Кроуфорд ощущал, как раскаленное солнце словно давило на его голову.

Сквозь прозрачную воду он видел расслабленно движущиеся ноги Байрона, и, когда тот поднял руку, чтобы осторожно отвести со лба мокрые волосы, он, казалось, не обнаруживал никаких признаков усталости.