Наталья Болдырева - У обелиска (сборник) Страница 96

Теми, которые он всегда старательно от себя гнал.

Порошин на всю жизнь запомнил то утро: холодное, дождливое утро двадцать шестого мая сорок второго года.

А перед утром была ночь. Порошин провел ее без сна, в глубокой балке, где укрылись от ураганного огня остатки стрелковых и кавалерийских частей. Свой полк маг потерял еще вчера. Пятый день войска Юго-Западного фронта старались вырваться из котла, запершего их на крошечном пятачке между немецкими позициями и рекой. К этому времени в котле уже смешалось все: части, тылы, танки, люди, лошади, обозы… Немцы утюжили пятачок артиллерийским огнем и авианалетами, непрерывно обстреливали передовые позиции, и в таких условиях идти на прорыв было равносильно самоубийству. Не идти, впрочем, тоже.

Порошин окончательно вымотался от бесконечных обстрелов, работы, напряжения, а больше всего – от запаха крови и смерти, который сводил с ума. Он готов был упасть и умереть – только потому, что не осталось сил двигаться.

В ту ночь он ассистировал врачу в импровизированном полевом госпитале, развернутом в балке. Так получилось, что Порошин оказался здесь единственным магом. Раненых было очень много. Врач, пожилой мужчина с иссеченным шрамами лицом, молоденькая, смертельно уставшая медсестра и отупевший от работы маг – вот и весь госпиталь. Они делали, что могли, стараясь не думать о том, что принесет завтрашний день.

– Товарищ маг-лейтенант! – Из дождливой тьмы под навес шагнул боец с перевязанной головой, на вид – совсем мальчишка. – Вас вызывает товарищ подполковник! Немедленно!

Порошин не торопясь завершил заклятие, ставя точку одновременно с последним взмахом хирургической иглы. Перевел дух. За год войны он научился стабилизировать раны, снимать болевой шок и держать тяжелораненых на самом краю жизни и смерти, стараясь дотянуть до прихода помощи. Получалось у него неплохо, и порой он даже думал, не получить ли после войны медицинскую специальность. Хоть это «после войны» тогда виделось как сквозь дымку.

– Идите, – буркнул врач, обрезая нить. – Какое-то время справимся без вас. Потом возвращайтесь, тяжелых много еще.

Пехотный подполковник Нестеренко сидел под таким же навесом, под каким располагался в другом конце балки госпиталь. Керосиновая лампа тускло освещала карты, разложенные на наспех сколоченном столе и придавленные от ветра камушками. Костров не разводили, опасаясь обстрела.

Нестеренко оказался самым старшим по званию среди тех, кто нашел укрытие в балке. Он сразу принял командование на себя, навел во временном лагере порядок, распределил работу и отдых, и уже одним этим внушил измотанным, испуганным людям надежду на завтрашний день.

– Товарищ подполковник…

– Отставить, Иван Григорьич. – Нестеренко махнул рукой. Выглядел он очень уставшим, но держался по-прежнему прямо. И имя-отчество мага не забыл, хотя встретился с ним всего раз, прошлым вечером. – Гляньте-ка сюда.

На карте был подробно отображен берег Северского Донца и прилегающая местность, карандашом отчеркнуты огневые точки и позиции.

– Мы здесь. – Подполковник указал кончиком карандаша на одну из балок, тянувшихся почти перпендикулярно к берегу реки. – Здесь и здесь – в соседних балках – тоже сейчас наши войска. Мы с ними держим связь. Рано утром идем на прорыв вместе, другого выхода у нас нет. Магов всего двое: вы и еще один, раненый, в соседнем овраге. Прорыв поддержать он нам поможет, но больше ничего не сделает. А к вам у меня… даже не приказ, не могу я такого приказать. Просьба.

Нестеренко тяжело поднялся с врытого в землю чурбака: худой, нескладный, очень уставший человек – и подошел к противоположному краю навеса. Там на земле, прикрытый плащ-палаткой, лежал труп. Судя по сапогам – немец.

– Полчаса назад приволокли, – сообщил подполковник, указывая на тело. – Унтер из горных стрелков. Не бог весть что, но позицию своей части и приказ, куда выдвигаться утром, он должен знать. Для нас это крайне важно. Иван Григорьич…

– Нужен допрос? – спросил Порошин, хотя это было очевидно.

– Нужен, – жестко подтвердил подполковник. – Вы готовы? Сможете?

Сумка с магическим припасом, по счастью, у Порошина сохранилась и даже не вся еще опустела. Допросить мертвого, пока не поздно, он мог, хотя никогда раньше этим не занимался. Посмертный допрос – дело опасное и требующее сосредоточенности, и не стоило браться за него в состоянии крайней усталости. Однако Порошина сейчас больше расстраивало, что он должен оставить госпиталь.

– Готов, – мрачно подтвердил маг. – Только, товарищ подполковник, мне эту работу никак не скрыть. Допрос я проведу, но для фрицевских магов он будет все равно что сигнальная ракета. Почуют меня.

– Потому и не приказываю, – сказал Нестеренко и с силой потер ладонями лицо. – Прошу. Понимаю, что риск велик. Но без этих сведений прорыв может провалиться. Так как?

– Готов, – повторил Порошин.

«Плохо, что госпиталь бросаю, – подумал он. – Ой, как плохо. У них же еще столько работы!»

– Ну, тогда с богом. – Нестеренко коротко обнял его. – Не будем тянуть. Дам вам двоих толковых ребят, выберите место подальше от балки и там действуйте. И все же постарайтесь вернуться – нам ваше прикрытие при прорыве очень понадобится.

Порошин только кивнул. Он настолько устал, что уже не боялся. Ему хотелось одного: чтоб все поскорее кончилось и можно было упасть и уснуть. Или умереть.

Место выбрали подходящее: небольшую лощину, заросшую ольхой и орешником, с крохотной полянкой посередине. Рощица была изрядно посечена снарядами, но все же давала небольшое укрытие. На краю сильно замусоренной полянки лежали два уже начавших разлагаться тела – судя по форме, танкисты, а подробней в темноте было не разглядеть. Порошин попросил двух сопровождавших его сержантов – одного из пехоты, одного из стрелков – оттащить убитых в сторону. Труп немецкого унтера, напротив, положили в середине полянки.

Порошин понимал, что Нестеренко дал ему сопровождающих не только для того, чтобы притащить мертвого фрица на место допроса. Они должны были внимательно смотреть и слушать. Подполковник рассчитывал, что хотя бы один из троих сможет, успеет добраться до балки и передать полученные сведения. И, скорее всего, это будет кто-то из сержантов, а не маг.

Порошин вывалил на землю крошечные плошки-коптильни, развернул сумку и начал на ощупь вынимать из ячеек пузырьки с препаратами. Дождь перестал, но под утро сгустилась такая тьма – дальше носа ничего не видно. И было тихо, очень тихо. Настал Час Волка, время, когда все живое замирает, когда легче и опаснее всего открывается сопряженное с материальным пространством живых нематериальное пространство посмертия.

Посмертной работой Порошин до того занимался эпизодически – все же он был штатным полковым магом, но магию сопряженных пространств помнил хорошо. По-прежнему ощупью, ползая на коленях по раскисшей от мороси земле, он расставил вокруг мертвеца плошки, капнул в каждую нужный препарат. Капли вспыхивали призрачным пламенем, голубоватым или лиловым. Хорошо, что ампулы всегда лежали в сумке на своих местах и он не мог ошибиться в темноте. Теперь предстояло самое трудное и страшное. Он поднялся во весь рост, размял пальцы и сложил первую фигуру. Потом следующую. Потом прибавил «акустику» – слова формулы, которая должна была вскрыть пространство близкого посмертия. Вскрыть ненадолго, обратимо, только чтобы пропустить обратно не успевшую уйти далеко душу немецкого унтера.

Поначалу Порошин несколько раз спотыкался и путался, но потом дело пошло словно бы само собой. Слово, символ, привязка, замыкание потока, стабилизация, новый уровень. Новая формула, снова привязка. Порошин кожей чувствовал, как многократно возрастает вокруг него напряжение силы. Внезапно резко похолодало, изо рта клубами вырывался пар. Формулы возникали из памяти одна за другой, словно сама реальность помогала ему. Сержанты, наверно, уже к кустам со страху уползли… Ну, теперь главное – успеть до того, как фрицы его обнаружат и уточнят координаты.

Жест. Символ. Слово. Резко, по экспоненте, возрастающее напряжение сил – как взмах ножом.

Удар. Последнее слово. Ледяной ветер в лицо.

Порошин зажмурился, а когда открыл глаза, увидел – перед ним словно бы раскинулось мерцающее туманное полотнище, уходящее вдаль поверх полянки в глубокую, непроглядную темень над берегом Северского Донца. Если говорить научными терминами – свернутое пространство Вернадского-Юнга, а на жаргоне профессионалов – Серая Дорога.

И там, на Серой Дороге, в ледяном тумане слабо мерцали серебристые огоньки – души, уходящие от земли в неведомые дали, уходящие для того, чтобы много позже вернуться обновленными, измененными, полными силы. Малые частицы в вечном круговороте жизни.