Фомичёв Сергей - Сон Ястреба (отрывок) Страница 10

Каллист же терялся в догадках. С большей вероятностью против него могли умышлять паламиты-исихасты, вообще недовольное духовенство, генуэзцы, стремящиеся прибрать к рукам остатки торговли, венецианцы, требующие свою долю, мисяне, жаждущие полной независимости от Византии, сербы, что напротив, стремились возглавить православный мир после падения Константинополя…

Русский викарий занимал последнее место в долгом перечне подозреваемых.

После очередной вылазки в корчму, где пьяные братья притворно возносили императора и всячески унижали патриарха, Скоморох всерьёз задумался о последствиях. Помогать Алексию он не хотел, но в тайном обществе его голос звучал пока слабо. С другой стороны, так ли уж важно, станет или нет московский священник митрополитом? Ведь скоморох собирался разделаться с ним в любом случае.

Пожалуй, всё же важно, ведь покойный Калика не желал этого.

Новгородец обратился к Трифону с просьбой:

– Я смотрю, Каллисту недолго осталось носить регалии. Ты смог бы устроить мне встречу с новым патриархом? Но только так, чтобы я попал к нему перед московским викарием.

– Это возможно, – согласился Трифон. – Нынешний хартофилакс, патриарший печатник то есть, когда-то был среди наших сторонников. И хотя теперь он старается не вспоминать старых друзей, думаю, мы сможем устроить приём. Но чем это поможет тебе?

– Посмотрим. Есть на сей счёт задумка.

На Каллиста обрушился вал предостережений. Немногие друзья пытались предупредить, враги – запугать. Бешенство императора больше не выглядело политической уловкой. После отказа владыки возвести на трон Матфея, василевс всерьёз осерчал на него. Но куда более верным признаком краха стало отступничество многих сторонников. Окружением патриарха овладел ужас. Друзья побежали.

Наконец, какой-то юродивый возле Софии напророчил Каллисту скорую погибель. Речь шла уже не о должности, а о самой жизни. В другое время священник не обратил бы внимания на болтовню убогого, но после стольких прозрачных намёков, он воспринял его слова серьёзно.

Последней каплей послужила стрела. Тот, кто послал её, промахнулся, а быть может, изначально целился мимо, желая подстегнуть страх. Патриарх, приняв стрелу за последний знак, больше не смог выдерживать напряжения.

Он тайно покинул столицу, выбрав для бегства Влахернскую гавань, ибо опасался, что в южных портах и на главных дорогах его уже ждут. Не наёмные убийцы, так имперская стража.

С дозорной площадки ворот Палация за отплытием священника наблюдали трое. Драган, Златопузый и воротный десятник Ставрос Апор. Небольшой кораблик, зашедший сюда накануне, покинул гавань и повернул к Босфору. Единственный человек, который зашёл здесь на борт, стоял на корме и тоскливо разглядывал город.

– Да поможет ему северный ветер, – задумчиво произнёс серб.

Товарищи повернули к нему недоумённые лица. Из них троих только Драган понял, кого они провожают. И судя по напутствию, догадывался, куда именно тот держит путь.

Серб не ошибся. Некоторое время спустя до Константинополя дошли слухи, будто Каллист объявился на острове Тенедос, заняв подобающее место в свите Палеолога, главного соперника нынешнего императора.

Должность вселенского патриарха освободилась. Каллист был низложен священниками, верными императору и теми, кто успел вовремя сменить хозяина. Много слухов ходило по городу, мол, то ли сербы, то ли болгары руку к перевороту приложили. Как-то подозрительно быстро собрались епископы и митрополиты, как-то единодушно избрали нового патриарха. Об участии северян шепталась лишь горстка посвящённых.

Патриархом стал Филофей Коккин. Он вряд ли знал, кому обязан возвышением. Последнее время его, потерявшего свою митрополию, занимали иные заботы. А виновники переворота не спешили открывать тайну. Суровый человек, Коккин мог и вспылить, узнав подробности заговора. Впрочем, в этом пока не было необходимости. Ставленник московского викария Георгий Пердика теперь вышел из тени и получил возможность влиять на решения владыки.

Уже через день после смены церковной власти, Алексий сидел, ожидая встречи в большой приёмной патриаршего печатника. Люди вокруг суетились, пытаясь наладить работу согласно вкусам нового хозяина, а викарий предавался мечтам о скором воплощении своих замыслов.

Вдруг в вожделенных дверях мелькнуло знакомое лицо. Выходящий от патриарха человек имел задумчивый вид. Случайно поймав на себе взгляд священника, он ответил пламенным вихрем ненависти.

Алексий смутился. Он попытался припомнить, где видел этого долговязого человека, но, перебирая в уме прежде всего константинопольских знакомых, в поисках не преуспел.

Когда он, наконец, узнал в человеке бывшего придворного скомороха новгородского архиепископа, того уже простыл след.

Алексий нахмурился. Что он делает здесь? Какие дела могут быть у далёкого лицедея к вселенскому патриарху? И не связано ли его появление с московским посольством? Очень на то похоже. Вот же! Два десятка монахов прошерстили весь город в поисках врагов и друзей, а соотечественника проморгали. Да не простого паломника или жалобщика, надо полагать. Если он попал на приём раньше русского викария, значит, имеет какой-то вес. Филофей только-только за дела взялся, и встречаться по пустяковому вопросу не станет.

Алексий почти не сомневался, что вопрос этот затрагивал лично его. И вряд ли в доброжелательном смысле. А значит, успех посольства повис на волоске. Сейчас он готов был отдать многое, чтобы узнать, о чём говорили новгородский скоморох и владыка. Но расспрашивать здесь некого, а догадаться самому уже недостало времени. Хартофилакс вполголоса пригласил его войти.

Они были очень похожи друг на друга – русский викарий и константинопольский патриарх. Примерно одного возраста и сходной внешности (если не учитывать огненно-рыжий цвет патриарших волос), оба они выбивались за рамки обычного духовенства, уделяя много сил и времени политике и интригам. Оба пробивались с самых низов, начиная своё восхождение в иерархии со строгого монашества. Оба получили великолепное образование, но считались при этом больше практиками, нежели схоластами. Единственным, пожалуй, отличием, было происхождение. Если Алексий вышел из знатного боярского рода, то Филофей родился в семье бедняков и с детства вынужден был зарабатывать на хлеб и учёбу тяжёлым трудом.

Происхождение, возможно, и стало препятствием взаимопониманию.

Филофей исподлобья посмотрел на Алексия, небрежно перебрал грамоты, лежащие перед ним на столе, заглянул в одну из них, будто освежая память, вновь бросил суровый взгляд на посетителя, потеребил бороду…

– Назначать митрополитов, выдвинутых местным духовенством, у нас не принято, – начал он, наконец. – Покойный Феогност отзывался о тебе наилучшим образом, но он неискушён был в вопросах подобного рода и опирался в своём выборе исключительно на интересы Москвы…

Филофей замолчал на время, изучая, как его слова отразились на викарии. Тот и бровью не повёл, хотя внутри бушевало раздражение. Новый патриарх затянул ту же песню, что и прежний. Напыщенным самодовольным грекам претило поддерживать человека со стороны.

Не прочитав ничего на лице Алексия, патриарх продолжил:

– Мы здесь заботимся, прежде всего, о деле веры. Судьба князей, царей, их государств и уделов нас волнует в ничтожной степени. Ты слишком заражён суетой, что охватила твою страну…

В словах Филофея не проскользнуло ни малейшего сожаления, но и злости или ненависти в них не было.

– И потому решение будет следующим: тебе надлежит остаться в Константинополе до тех пор, пока молитвы, духовное чтение, изучение трудов наших святых братьев не усмирят тебя, не наставят на истинный путь. Через шесть месяцев мы встретимся вновь. Тогда прошение Феогноста и будет рассмотрено…

Алексий сдержанно поклонился и вышел.

Вернувшись в подворье, он первым делом усмирил бешенство продолжительной молитвой. Затем стал размышлять.

Итак, хлопотами ли скомороха или волей самого патриарха, но заветного»Аксиос»ему не услышать самое малое полгода. Так что же, смириться? Потерять ещё полгода? А что станет за это время с Москвой? Что будет с его замыслами?

Нет, нужно срочно что-нибудь предпринять. Вот только что? Привести на престол ещё одного патриарха? Это, пожалуй, было бы перебором. Да и нет никакой уверенности, что следующий священник не затянет ту же самую песню про местных выдвиженцев и их зависимое положение. Чёрт бы побрал этих греков!

Встреча с патриархом оставила у Скомороха неприятный осадок. Поначалу всё шло хорошо. Филофей принял гостя на редкость приветливо и выслушал его рассказ с большим вниманием. Возможно, причиной такого расположения были хлопоты сумконош, а быть может и то, что новгородец не просил ничего для себя лично. Он лишь болел душой за начинания Калики, величие которого не оспаривал даже Константинополь, и тосковал по утрате.