Ян Валетов - Дети Капища Страница 11

Напившись, она опять полулегла у стены, не сказав ни слова благодарности, и хищно облизнулась, одним движением острого, как у ящерицы, языка убрав с губ остатки влаги и крови.

— Пожалуйста, — сказал Михаил, снова взгромоздившись на сломанный стул. — На здоровье. Что-нибудь еще?

— Повторить бы не под себя то, что я уже сделала в трусы, — ухмыльнулась Агафья, кривя рот. — Когда ногой в живот пнули. Ты тому однорукому козлу, что у дверей сидит, передай, что за мной должок. Я его собственными кишками накормлю, когда выберусь.

— Если выберешься, — поправил ее Сергеев.

— Сомневаешься?

— Сомневаюсь. Ну что мне стоит тебя пристрелить? Или отдать приказ тебя пристрелить?

Агафья рассмеялась. Она уже подстроила дыхание под его ритм и осторожно нащупывала нить разговора.

«Доверительного разговора, — подумал Сергеев, — теплого, как парное молоко. Как губы матери. Даже интересно. Неужели одна методика?»

— Ты же не убиваешь женщин и детей.

— Да? — спросил Сергеев. — Серьезный аргумент. И ты права. Я действительно не убиваю женщин и детей. Без крайней необходимости. Догадайся с трех раз — есть сейчас такая необходимость или нет? Да и ребенок ли ты? То, что ты женщина, я вижу и слышу. Тебе сколько лет, красавица?

— Если я скажу двенадцать — ты не поверишь?

— Я не поверю.

— А правду я тебе все равно не скажу.

— Дело твое. Я просто так, к слову. Про то, что я не убиваю женщин и детей. Чтобы не было иллюзий.

— А как тебя зовут? — спросила Агафья. — Имя у тебя есть?

— Михаил.

— Хорошее имя.

— Не жалуюсь. Привык.

— Ты зачем пришел, дядя Миша? Спрашивать?

— Была такая мысль. Интересно мне с тобой побеседовать, племянница.

— Грозить будешь. На ремни порезать пообещаешь.

Она не спрашивала, скорее утверждала.

— Знаешь, Агафья, — сказал Сергеев, доставая из кармана сигареты, — есть столько способов тебя разговорить, что ты сама удивишься, если пересчитаешь. Можно, конечно, и на ремни нарезать, если совсем ничего больше не умеешь. А можно и без глупостей. Как тебя, кстати, звали до Агафьи? Алла? Анна? Алина?

Она молча смотрела на него с пола, сверкая глазами недобро, но почему-то весело. Отчаянно весело. И Сергеев подумал, что разговорить ее будет труднее, чем он всем своим видом показывал. Гораздо труднее. Но девочка об этом пока не догадывается. Или все-таки догадывается?

— Агафья, — произнесла она медленно, тщательно отделяя звук от звука, словно предварительно разжевывая слово, и улыбнулась, показывая перепачканные кровью мелкие белые зубы. — Это имя у меня такое — Агафья. Понял, дядя?

— Пусть, — сказал Сергеев равнодушно, — хорошее имя, ничуть не хуже любого другого. Курить хочешь, племянница?

— А ты дашь?

— Дам. Мне не жаль. Детям, конечно, курить вредно, но тебе дам. Тебе уже не повредит.

Агафья рассмеялась звонко и громко, отчего съехала спиной по стене и завалилась на бок.

— Тебе что смешно, — спросил Михаил, вставая, — что курить вредно? Или то, что тебя ребенком назвали?

Он рывком усадил ее поудобнее, вставил между разбитых губ сигарету и щелкнул зажигалкой.

Это было очень важно — физический контакт, механическое движение, акт доверия — рука у беззащитного, израненного лица. Плюс к этому, куря сигарету, человек невольно выравнивает свое дыхание и к нему легче подстроиться. Она связана, и повторять ее позу и движения, мягко говоря, затруднительно. Но в тот момент, когда она выпускает дым… Сколько тайн было раскрыто за совместно выкуренной сигаретой, сколько признаний сделано, сколько предательств совершено.

«Курите, подследственный! — Спасибо, гражданин начальник!»

Снасть заброшена, острый, острее любого рыболовного, крючок заведен за губу. Осталось только одно — вовремя подсечь. Хотя с этой девицей все может оказаться не так просто.

Он закурил и сам, мысленно включив метроном в своем воображении.

Двадцать два, двадцать два, двадцать два…

Струя голубого дыма вырвалась из его губ и заклубилась грозовой тучей в свете керосинки.

Она ответила жидким облачком — неудобно курить со связанными за спиной руками.

И раз… И два… И три…

— Ну так как? Поговорим?

Он слушал капли, мерно падающие на жесть в глубине подвала.

— Не о чем нам с тобой говорить, дядя. Ваша взяла, меня скрутили — и радуйся. А пацаны сбежали — это уже радость моя.

— Есть что скрывать?

— Скрывать всегда есть что…

— Для чего все это? Чего добиваются те, кто тебя послал?

Она ухмыльнулась одним уголком рта, сразу став похожей на картинку из книги, которую Сергеев страшно любил в детстве. Книжка называлась «Звезды немого кино», и была в ней фотография Мэри Пикфорд в роли маленького лорда Фаунтлероя с так же зажатой в уголке рта сигаретой. Только Мэри была рыжей, что становилось видно даже на черно-белой фотографии, с обилием нарисованных на лице веснушек. Но сходство, почти портретное, бросалось в глаза.

— Умоешься. Спроси у Капища, может, оно тебе ответит.

— Хороший совет. И спросил бы. Но где оно — ты мне тоже не скажешь.

— Угадал. Не скажу, конечно. Но ты можешь поискать.

— А если я догадаюсь?

— Твое дело.

— Слушай, Агафья, я очень терпеливый. И у меня есть время. Все настороже, и, если ты надеешься, что ребята тебя отобьют, пойми, что это проблема. Они, конечно, попытаются…

— Можешь не сомневаться, — сказала она с недоброй интонацией, — попытаются.

— Их или застрелят, или покалечат. Все уже сообразили, что и они, и ты — угроза существованию колонии. Прямая угроза. Я еще не рассказывал Максу, что парни запрограммированы, но это неважно.

— Ты уверен?

— Совершенно. Даже если ты пользовалась химией, как твои хозяева делали с тобой, то натренировать их до уровня волкодавов ты никак не могла — просто не было времени. Да и квалификация у тебя не та, иначе бы черта с два тебя взяли. Живой, по крайней мере. Их застрелят, как цыплят. Они были страшным оружием до тех пор, пока их считали своими. А после перехода в другую категорию, в категорию чужих — увы, они почти что трупы, только сами еще того не знают. Нет, не так — не осознают.

— Значит, у Капища будет еда.

— Тебе-то что? Что-то я тебя не понимаю!

— Брось, дядя, все ты отлично понимаешь! Мне — ничего. Сгнию я у тебя в подвале, расстреляют меня, повесят или отпустят — для Капища ничего не поменяется. А знаешь почему? Потому что я первая ласточка. Ты мне другое скажи… Откуда ты знаешь, что меня готовили с химией?

— По запаху, — спокойно ответил Сергеев. — От тебя несет феромонами, ускорителями метаболизма, гормонами и прочей дрянью. На молодых пацанов это действовало почище гипноза? Так?

Столбик пепла, криво висевший на кончике сигареты, свалился к ней на живот. То, что отразилось на ее лице, было трудно назвать даже ухмылкой.

— Действовало, конечно. Куда они денутся? И на тебя действует, хоть ты и не мальчик.

Сергеев иронично поднял бровь.

— Но на вопрос ты так и не ответил. Откуда ты знаешь?

— Что? Интересно? — спросил Сергеев и поймал себя на мысли о том, что перестал воспринимать Агафью как ребенка. Как равного противника, как опасного врага — да, воспринимал, но считать эту… Это существо ребенком он не мог никак.

— Жуть как интересно, дядя… Я таких, как ты, не встречала.

— Каких таких?

— Слишком умных! — выдохнула она, резко подавшись вперед.

Лицо ее выскользнуло из полутени на свет лампы, и, не будь образ девочки-подростка разрушен задолго до этого момента, он был бы уничтожен сейчас. У ребенка не может быть таких глаз.

— А вот оно что, — сказал Михаил, — умных мы не любим? Так я еще и говорить не начинал, племянница! Хочешь, я расскажу тебе историю? Про то, как жила себе жила маленькая девочка. Ну не очень маленькая, но и небольшая — нормальный ребенок в ненормальных обстоятельствах. Наверное, девочка потеряла маму и папу. А как ребенку выжить без близких там, где и с близкими-то не выживают? Нашлись добрые люди…

Сергеев начал говорить напевно, распределяя слова и ударения в ритме падающих капель и ритме дыхания. Голос его понизился, стал басовитей и чуть дребезжал на окончаниях фраз, словно приспущенная контрабасная струна.

— …приютили, накормили, обогрели. Там были еще дети? Так? — продребезжал он.

— Так… — прошелестел ее голос.

— Их было много. Как в саду или школе. Девочки и мальчики. Сироты. Дети, потерявшие родителей в суматохе. Все, кто шел на Север, к российской и белорусской границам. Шел и не дошел? Так?

— Так, — откликнулась она эхом.

Сергеев начал чуть раскачиваться, не сводя с нее взгляда, и увидел, как Агафья начала повторять его движения.

— Вас собирали вечером, и вы пели песни. Унылые, грустные, тягучие, как растаявшая на солнце жевательная резинка. Непонятные песни с непонятными словами. И играла музыка. Странная музыка. Да?