Владимир Торчилин - Институт Страница 13

В парткоме, естественно, полностью охренели как от полной бредовости всей ситуации, так и от полного отсустствия информации о том, что же происходило в действительности. Секретарь отправился к Боссу. Тот прочел заявление и вызвал к себе Знаменского и Директора. О чем они говорили в начальственном кабинете, так и осталось тайной за семью печатями, поскольку на этот раз голос никто не повышал, и секретарше не удалось расслышать ни слова. Но, как бы то ни было, Директор и Знаменский вышли от Босса с лицами исключительно серьезными, после чего Директор отправился в свой кабинет, а Знаменский двинулся прямым ходом в партком, где его уже ждал вызванный звонком боссовской секретарши дежурный. Там он потребовал назад свое заявление, оставив взамен записку, из которой следовало, что забираемое заявление было написано в результате неадекватного восприятия событий, вызванного переутомлением, а посему он просит считать его недействительным, и никаких претензий у него ни к кому нет, за исключением чуства огромной благодарности, что судьба дала ему возможность работать под началом таких замечательных ученых и коммунистов как Босс и Директор. Вслед за этим Знаменский на две недели забюллетенил.

Когда он снова появился в Институте, то оказался по каким-то делам и в приемной Директора, где целая группа вечно толокшихся там сотрудников могла наблюдать показательную сиену. Выглянувший на секунду из-за своей двери Директор заметил Борика, вышел в приемную, подошел к побледневшему Знаменскому, дружески положил ему руку на плечо и совершенно отеческим тоном сказал:

- Привет, Борис! Как самочувствие? Надеюсь, все в порядке? А то, если надо, не спеши, отдыхай, пока полностью в норму не придешь. И не думай ни о чем. Что было, то быльем поросло. Мало ли, на кого что порой накатывает. Разобрались, и славно. Работай, как работал. Мы еще вместе горы свернем. Да и выборы не последние. Если что нужно, дай знать. Будь здоров!

Короткий монолог отзвучал. Директор удалился. Никто из хорошо знавших Директора не сомневался после этого, что неприятности Знаменского еще только начинаются.

И действительно, не прошло и месяца после возвращения Знаменского с бюллетеня, как на очередном ученом совете Директор голосом, полным печали, довел до нашего сведения, что на его имя поступило письмо, подписанное всеми без исключения сотрудниками лаборатории профессора Знаменского, в котором они жалуются на нетерпимую атмосферу в лаборатории и на то, что поглощенный своими личными делами Борис Глебович не уделяет должного внимания научной работе. Они неоднократно говорили с ним на эту тему, но в ответ слышали только грубости и необоснованные упреки в собственной лени. В результате, поскольку увольняться из Института они не хотят, то вынуждены обратиться в дирекцию и в Ученый Совет с просьбой передать их ставки в другие лаборатории, где разрабатывается родственная тематика, оставляя выбор зтих лабораторий целиком на усмотрение именно дирекции и Ученого Совета. Знаменский, который, похоже, тоже понимал, что дешево отделаться ему вряд ли удастся, сидел как оплеванный, но без особого удивления на лице. Спорить или оправдываться он тоже не стал, согласившись, что за последнее время обстановка в лаборатории складывается не лучшим образом. Остальные завлабы, хотя особого уважения к работникам Знаменского и не питали, от лишних ставок тоже отказываться не стали, деловито рассуждая, что сотрудник-то может с течением времени и уволиться, а ставка останется навсегда. Так что лабораторию Знаменского растащили в пять минут. Интересно, однако, что, как выяснилось впоследствии, все ставки были переданы к соседям с повышением на одну ступень. Так что, если, к примеру, от Знаменского уходил подписавший коллективку лаборант, то в соседнюю лабораторию он нанимался уже старшим лаборантом, а, скажем, младший научный сотрудник также мгновенно превращался в старшего. С соотвествующими изменениями в зарплате. Поговаривали, что именно такая цена была предложена Директором или кем-то еще от его имени за участие в жалобе, но, с учетом общей нелюбви к Борику, никто в этой щекотливой ситуации копаться не стал. Да и сами жалобщики помалкивали. Но это стало известно потом, а пока что Директор участливо обратился к Знаменскому:

- Борис, а ты-то что теперь делать будешь? Тот пожал плечами:

- Новых буду набирать.

Директор усилил давление:

- Новых - это хорошо. Одна проблема - где ставки брать? Люди-то от тебя со ставками уходят. Ну, хорошо, в Институте сейчас есть несколько ставок - один старший, один младший, и два лаборанта. Их я тебе дам. А остальные?

- Наберу потихоньку. В Академии попрошу. Еще где-нибудь.

- Может получиться. Но ведь это немалого времени потребует. Я-то, конечно, поддержу. Босс, я уверен, поддержит, но все равно - пока письма, пока утверждения, пока конкурсы, пока реальные люди появиться... Год, ведь, как минимум...

- В общем так...

- Вот-вот. А у меня министерство на шее. Ты ведь знаешь, что лаборатория утверждается как самостоятельное подразделение, только если в ней не меньше восьми человек, включая завлаба. А у тебя только пятеро получается. Ну, квартал еще можно потянуть. А год... Сам понимашеь,

- Так что же делать?

- Давай мы вот что сделаем - пока ты недостающие ставки будешь искать, мы тебя, чтобы гусей не дразнить, переведем из завлабов в руководители группы. И в рамках правил и в зарплате практически не потеряешь. А если ставки достанешь, то мы вновь лабораторию утвердим. Идет?

- Подумать надо...

- Ну, ты думай. Только не очень долго, чтобы мы на следующем Ученом Совете с этим вопросом закончили. И ищи пока людей на ставки, что я тебе сейчас даю.

На этом разговор закончился, но все понимали, что для Знаменского предложенное решение смерти подобно - все его просьбы о новых ставках Директор наверняка заблокирует, а опускаться с завлабского уровня на уровень группы на неопределенно долгий срок Борик и сам не захочет. Да, к тому же, и где гарантия, что через какое-то время группа не выступит с таким же письмом, как сейчас выступила лаборатория? Директор-то тот же остается!

Поэтому никто особенно не удивился, когда на следующем ученом совете вместо утверждения новой группы для Знаменского была оглашена информация о его уходе по собственному желанию. Директор, конечно, был человек жалостливый - поймал таракана, лапки оторвал, отпустил. Да и потом слишком уж долго он Знаменского не доставал. Правда, на первом месте, куда тот сунулся, ему дали от ворот поворот уже после конкурса, буквально перед самым выходом на работу. На втором, как-то быстро выяснилось, что Знаменский вдруг оказался невыездным, а тот институт как раз совместную работу в венграми вел, так что невыездной завлаб им оказался ни к чему, и буквально через два месяца после начала работы ему пришлось уходить. В третьем месте тоже какая-то чепуха приключилась. Вот, кажется, только после этого он стабильно осел в крошечном институтике ведомства, которое от их институтских дел так далеко, что там и имен Директора и Босса, похоже, и не слыхали. Ну, и слава Богу. Может, до пенсии спокойно доработает…

ИСТОРИЯ ТРЕТЬЯ. КГБ - ДРУГ ЕВРЕЕВ

I

Евреев в Институте было довольно много. Особенно, по тем временам и по сравнению со многими другими научными учреждениями, руководители которых проводили жесткую кадровую политику и не желали иметь дело с подозрительными инородцами, которые, к тому же, того и гляди подведут под монастырь в связи со своей генетической тягой к перемене мест. Еще при первом знакомстве с Институтом и его сотрудниками Игорь отметил про себя довольно заметную прослойку еврейских лиц и фамилий среди сотрудников. С одной стороны, он воспринял это вполне одобрительно, а с другой - почти как должное. Дело в том, что сам Игорь, хоть и был евреем, но в течение своих прожитых в Союзе тридцати с гаком никаких связанных с этим сложностей и неприятностей или, точнее, никаких особых сложностей и неприятностей, он не имел. Разумеется, в детстве поддразнивали, но достаточно беззлобно, так что даже ни с кем подраться или просто раздружиться ему из-за этого не пришлось. И в Университет он поступил на удивление легко, хотя потом сокурсники-евреи из других городов и говорили ему, что они как раз и приехали в Москву из своих родных мест, поскольку тут правила несколько более человекообразные, а вот если бы он попробовал со своими еврейскими лицом и фамилией ткнуться, скажем, в какой-нибудь киевский ВУЗ, то ему сразу объяснили бы, что к чему - никакие школьные медали и характеристики не помогли бы. Так что ему, можно сказать, повезло с местом рождения и обучения. Про кафедральные его годы и говорить не приходится - для зава, под которым он начал работать еще студентом и так все время до перехода в Институт и проработал, такой проблемы просто не существовало. Так что, пусть даже с других кафедр, где у власти стояли люди другого закала, разные истории до Игоря и доходили, но его самого все это как бы и не касалось. И хотя он отлично знал, что в стране происходит, и, как и положено нормальному человеку, да еще и еврею, переживал сильно и негодование испытывал несомненное, но при этом почти бессознательно решил, что судьба решила все эти проблемы пронести мимо него. Потому и воспринял ситуацию в Институте как вполне нормальную и только много позже понял, что на самом-то деле происхождение еврейской прослойки в Институте не имело ничего общего с интеллигентским неприятием любой великодержавности или национальной розни, а базировалось исключительно на соображениях сугубо прагматических.