Павел Буркин - Краденая победа Страница 15

— Повелительница, но он же стоит целое состояние…

— Об этом даже не задумывайся. Больше придется отдавать темесцам, лучше, если он достанется хорошему человеку. И если у тебя случится беда, ты всегда найдешь здесь помощь. Только покажи этот браслет — и все поймут, что у тебя ко мне дело. Надеюсь, ты рада?

— Какая радость, повелительница, видеть на улицах города чужеземцев, оскверняющих храмы и стреляющими в мирных людей?

— Мне еще не донесли о ночном происшествии. Расскажи, как было дело?

— Что рассказывать? — пожала плечами Лачи. — Темесцы пытались сорвать ночную службу в храме, говорили, что нет богов, кроме их Единого. Тьфу, и имени-то нормального у него нет… Пратап и его жена, ваша служанка, поспорили с их жрецом, кажется, даже посрамили его. Темесский жрец приказал стрелять, Пратап стрелял в ответ, потом спасался от них — но благодаря ему и Амрите храм не осквернили, все побежали за ними двоими.

— Как вы с ними встретились?

— Так я тоже пришла на службу, госпожа. А как увидела, что темесская сволочь стрельбу устроила, думаю: «Благое дело — выдернуть из-под пуль тех, кто не струсил, когда хулили Богов! Может, в будущей жизни у меня будет муж, дети, свой дом, а не куча похотливых клиентов». Стала за ними следить. Дрался он знатно, темесцу одному башку из мушкета снес, еще одного из пистоля пристрелил и мечом зарубил. Но их загнали в тупик и расстреляли бы, не покажи я лаз в сад ра… в ваш сад, в общем.

— Мой сад? — неподдельно удивилась рани. Но что-то вовремя вспомнила. — А, ну да, на Горчичной улице, я считаюсь владелицей, но ни разу там не была.

— Там мы перевязали Амрите ногу, и отправились к вам.

— Ты поступила правильно, Лачи, — в голосе рани звучит уважение. — Прошу тебя, если впредь заметишь в городе что-нибудь подозрительное, сообщай мне… или напрямую, или через Пратапа и Амриту.

— Для вас все, что угодно, — произнесла Лачи и еле-еле подавила усмешку: сколько раз доводилось говорить это клиентам, и если б только говорить…

— Не беспокойтесь, — не по возрасту мудро улыбнулась под покрывалом рани. — Я не прошу клеветать на других. Но если вы рисковали жизнью ради моих слуг, то уж я могу вам верить.

— Повелительница, я пойду? — спросила Лачи.

— Да, конечно. Сама из дворца выйдешь?

— Конечно, — самоуверенно произнесла Лачи. — Я и в городе никогда не терялась, а уж тут-то… Не беспокойтесь, госпожа, и еще раз благодарю за подарок.

— Верю тебе, — усмехнулась Кайкея. — До встречи. А ты, Амрита, побудь здесь. Тебе не стоит много ходить, пусть мой лекарь тебя осмотрит.

— Но…

Амриту покоробило, что госпожа так доверяет полузнакомой девчонке-куртизанке, не знающей, как звали отца. Какой касты она и какой — рани?! Но спорить с рани Кайкеей — себе дороже. Тем более, в мудрости повелительницы жена Пратапа не раз убеждалась. Женщина вздохнула и устроилась в плетеном кресле в ожидании лекаря. Рани оказалась права хотя бы в том, что боль в простреленной ноге поутихла.

…Лачи шла по лабиринту из роскошно обставленных комнат и коридоров. Ее сердце пело, пользуясь тем, что в коридорах никого не видно, она насвистывала мотив одной из песен. «Вчера любимый оставил на моих губах соль любви. Уже взошла луна, и я не могу больше ждать, хочу, чтобы он снова дал мне отведать соль любви…». Интересно, что сказала бы благонравная рани, да даже верная жена Амрита, если бы услышала эту песню? И увидела ее, танцующую перед пьяными мужчинами в коротеньком чоли и с распущенными волосами, чтобы чуть позже развлечь их иным способом?

Шагая, как ей казалось, к выходу в хозяйственный дворик, Лачи рассматривает помещения, благо, посмотреть есть, на что. Где нет искусной резьбы по камню, стены украшают фрески. Большая часть картин изображает или деяния богов и их победы над демонами, или подвиги прежних раджей. Лачи не смогла бы сравниться ученостью с мудрецами-риши, но Падмалати полагала, что ее девушки должны услаждать не только тела клиентов, но и их разум. Что интересного может быть в девушке, с которой не о чем перемолвиться? Этого добра полно в любой захолустной деревушке, и за сущие гроши. А если такой вот «бриллиант в короне госпожи Падмалати» способен наизусть продекламировать целые главы классических поэм, виртуозно танцевать и петь, неплохо знает историю Джайсалмера, и уж точно обучена грамоте — ради этого стоит переплатить, на этом и держится слава заведения. Ну и, конечно, на страстности, безотказности и неутомимости «бриллиантов», как же без этого? Теперь она с удивлением разглядывала то, о чем некогда читала.

Вот один из первых правителей города, полулегендарный Аргхардар. Он с семьей в храме, возносит молитву Аргиштхи-Создателю, покровителю мудрецов и судей. А вот прекрасная Падмини, жена раджи Сомешвары: когда муж не вернулся из боя, она взошла на его погребальный костер и стала духом-покровителем царского рода. Вот рани Каушалия, освободительница Джайсалмера от власти аркотских императоров. Когда ее муж, в те времена падишахский наместник, умер, у нее остался лишь маленький сын Нараян. Падишах решил, что пришла пора вместо потомственных наместников, наследников прежних правителей, поставить назначенного в столице чиновника. Каушалия обратилась к офицерам мужа, те ее поддержали. Она насмерть сражалась с лучшими полководцами падишаха, разгромила их армии, сама была ранена, но права сына на престол отстояла, и пока наследник был юн, правила от его имени. Знать бы ей еще, как он ее отблагодарит…

Фрески во всех подробностях рассказывают о лучших представителях рода, но не молчат и о худшем. Тот же Нараян, запятнавший свое имя позором, правдиво изображен на нескольких из них, как напоминание будущим правителям. Именно он «прославился» тем, что по наущению темесского миссионера, младшего магистра Сегарелли, поднес матери отравленную чашу, а потом попытался ввести в Джайсалмере веру в Единого-и-Единственного, предав проклятию веру предков. Кончилось тем, что Нараяна низложил собственный сын, будущий великий Ритхешвар, только, в отличие от отца, не убил, а заточил в тюрьму, где тот прожил еще одиннадцать лет, и даже написал книгу. Темесцы, конечно, кричат о пытках, которым подверг отца сын-мятежник, но на самом деле единственной пыткой было отстранение от власти и разрыв с Темесой.

Могла ли Темеса простить свержение верного вассала? Конечно, нет. Тридцать три года назад, отстаивая независимость государства, Ритхешвар начал первую Темесскую войну. Выиграл ее, потом начал Вторую. Этим войнам было посвящено больше всего фресок. Вот первая битва при Мератхе, решившая исход Первой войны: союзники Темесы бегут, темесская бригада отбивается в окружении. Ее истребили почти поголовно…

И уже Вторая война: сражение на море и на суше при Маюраме, где Ритхешвар одержал величайшую в истории Джайсалмера победу, но заплатил за нее жизнью. Вот войска Аштритхи у фортов Майлапура — тогда Темеса вполне могла потерять последний опорный пункт в Аркоте, а Аштритхи стать правителем всего материка. С неудачи под Майлапуром начался долгий путь к разгрому. А вот осада все того же Мератха, когда темесцы штурмовали город с суши и с моря, но взять так и не смогли. Это удалось лишь благодаря измене коменданта города, генерала Ритхасти. Когда Аштритхи с отборными бойцами попытался прорваться, Ритхасти велел закрыть перед отступающими ворота. Раджа и его гвардия погибли в бою, и буквально на следующий день город с большей частью войск и всем флотом Джайсалмера сдались, навсегда лишив страну выхода к морю. Только последний уцелевший сторонник погибшего правителя, адмирал Раммохан Лал, с горсткой сторонников по морю вырвался из кольца и вернулся в столицу, чтобы помочь сыну Аштритхи, нынешнему радже Валладжаху, противостоять Темесе. И вот — последние бои, когда неистовый адмирал семь лет спорил с судьбой, оттягивая неизбежное. Увы, чуда не случилось — несколько полков, оставшихся у Джайсалмера после сдачи Мератха, не смогли справиться с сотней тысяч вражеских солдат. А вот — горькая, обидная, но снова правдивая фреска: заключение мира. Наверняка ее только-только написали…

— Проклятье, где этот выход? — Лачи закусила губку. Снаружи дворец не казался таким уж большим, а они с Амритой дошли до покоев рани куда быстрее, чем идет сейчас она. — Неужели меня решил погубить дворец, когда его госпожа наградила?

Дворец ответил, как и должен был ответить: молчанием. Так же трепетали отблески факелов на изукрашенных стенах, так же колыхал подол юбки невесть откуда взявшийся ветерок. И ни одного человека. Не у кого даже спросить, как идти, огромное здание будто вымерло. Или…

Затаилось перед бурей?

За поворотом раздается детский плач… и раздраженное женское ворчание:

— Не ори, глупый. Тебе теперь молоко без надобности. Все равно никто к тебе не придет. А жизнь — она ведь одно сплошное страдание, как жрецы твердят. Ты же не расстроишься, если я тебя избавлю от страданий, так?