Воентур 4 (СИ) - А_з_к Страница 18

Там с первого же дня обучения, ему стало ясно, что у него талант к такого рода флибустьерской военной службе.

Вермахт создавал свои десантные подразделения по своим меркам, чем их коллеги из люфтваффе. Солдаты-десантники люфтваффе имели лишь лёгкое снаряжение, в то время как тяжёлая парашютная рота вермахта могла применять станковые пулемёты и миномёты, что давало парашютистам возможность выполнения более сложных тактических задач.

Он участвовал в наземных боях в Польше, прыгал над Нарвиком во время норвежской кампании. Уже в чине лейтенанта на планере потерпел аварию с группой, которая в сороковом захватила канал Альберта во время наступления на Бельгию, и там был ранен в руку.

Следующей была Греция — Коринфский канал, а затем новый ад. В мае сорок первого, уже старшим лейтенантом, он принял участие в крупном парашютном десанте на Крите, был тяжело ранен в жестоких боях за аэродром Малем.

После госпиталя, его дальняя родственница, будучи секретарем, а заодно любовницей и матерью двоих детей «Райхсханни» (одно из прозвищ Гиммлера), смогла пристроить его в свое время на перспективное место.

Что больше всего угнетало Дитриха, так это не провальный бой, в ходе которого они своим объединенным отрядом должны были захватить новую технику русских, которая показала себя блестяще с самого начала компании, а этот большевистский лес!

Он его не любил. И это очень мягко сказано — на уровне подсознания ненавидел! Исток этой ненависти был далеко в детстве. Когда его одиннадцатилетнего городского мальчика оставили в лесу на сутки, он испытал там неимоверный ужас. Хоть их и готовили к этому испытанию, уча добывать огонь, пищу и воду, но он с огромным трудом смог пережить это.

Когда он поступил на службу в ваффен СС, и проходил подготовку для службы в разведподразделении, их, будущих разведчиков, научили понимать лес еще на стадии обучения, а учили их очень хорошо. Часть курса обучения будущий гауптштурмфюрер проходил в красивейших предгорьях Баварских Альп, где их тренировали вести разведку и боевые действия в лесистой местности, но те леса были совсем другими. И не смотря на это, все равно, он продолжал глубоко в душе его ненавидить. Конечно не боялся как раньше в гитлерюгенд, но и светлых чувств не испытывал. Это была холодная, трезвая ненависть.

Когда, тридцать шесть часов назад он понял что их дело не выгорело, он отдал приказ отходить в лес. Именно тогда он впервые рассмотрел белорусский лес… Наверное, именно в тот момент Дитрих окончательно осознал, что давнишние опасения отнюдь не беспочвенны. Они вторые сутки упорно шли к своей цели, но еще не разу не смогли выйти к нормальному жилью. Лесов у этих унтерменший оказалось не просто много, как ему казалось раньше, а очень много. Просто до безобразия много. Зачем им столько ресурсов и богатств?

И это в западной части их огромной страны! Как им рассказывали во время учебы, на Урале, за протяженным горным хребтом их леса еще больше, а дороги и вовсе отсутствуют! А в Сибире и дальше на восток вековые леса тянутся на сотни километров и называются «тайга»…

В Баварии лес вроде бы не менее непроходимыми, изрезанный многочисленными распадками и выходами скального грунта, чего здесь в Белоруссии практически не наблюдалось. Ну может быть озер, небольших речек и быстрых ручьев немного больше. Но болота, которых тут немерено, и которые приходиться постоянно обходить или форсировать — их в Баварии практически нет!

В фатерлянде даже лес европейский! Цивилизованный!!!

Нет, разумеется, к собственно Европе эта страна никоим образом не относится и относиться не может, разве что исключительно географически, но это временно, уже совсем скоро победоносный Рейх исправит ситуацию, включив эти огромные земли в свой состав, и принесет на них дух цивилизации! Именно земли, поскольку рейхсфюрер Гиммлер вполне четко указал, как следует поступать с унтерменшами и каково их истинное место в человеческой истории.

Уже на второй день их марш-броска он выучил это проклятое русское слово «окруженец», обозначавшее тех оболваненных еврейско-комиссарской пропагандой тупиц, от которых каждую секунду можно было получить предательский выстрел практически из-за каждого куста, где мог укрыться проклятый русский дикарь с винтовкой. Они добровольно предпочитают бродить по лесам, вместо того чтобы цивилизованно сдаться в плен, как это делали французы, греки, англичане или поляки.

Нет, «Райхсханни» определенно сто раз прав, призывая не считать этих варваров людьми! А ведь было время, когда он даже испытывал некоторое совсем-совсем крошечное сомнение относительно излишне резких слов Гиммлера. Пусть на него можно и внимания не обращать, но надо честно признаться, что все же сомнение имело место.

Какая все же непредсказуемая военная судьба! В самом начале отхода, его левую руку, по касательной задела большевистская пуля, один из парашютистов прополз под огнем сорок метров, чтобы принести мне индивидуальный пакет. Сначала я увидел самую желанную награду для немецкого парашютиста — надпись на обшлаге: «Kreta», гордый знак для тех, кто был в авангарде наступления на Крит весной этого года. Майн гот! Как давно это было! Потом, когда солдат полез за пазуху он заметил вышитую копию железного креста первого класса из материи намного ниже положенного, согласно традиции старой прусской армии.

«Опытный боец! Это что бы не потерять награду». Еще была серебряная нашивка, означавшая не менее трех ранений и значок авиадесантных войск.

И когда он, скатившись в яму поднял голову, моему удивлению не было предела. Это был мой бывший подчиненный, шутце Курт Россман, с которым мы вместе прошли и канал Альберта, и Крит…

Он пришел в мое подразделение сопливым восемнадцатилетним юнцом, прямо из берлинского университета. Профессорский сынок, всегда ходивший с томиком стихов в кармане.

Сейчас это был оберфельдфебель. До высшего звания среди унтер-офицеров — штабс-фельдфебеля банально не хватало выслуги. Чтобы его получить, парню необходимо было прослужить в армии не менее 8 лет. Еще три года… Переживет ли он их?

От этих мыслей отвлек звук металла об металл. Обернувшийся на звук оберфельдфебель Россман, недовольно скривился, показав подчиненному увесистый кулак, поросший редкими рыжими волосами. Фельдфебель Бруно Бауэр, сейчас командир минометного расчета, приложив руку к виску, отсалютовал своему второму номеру.

«Scheiße! Непростительный непрофессионализм!»

Раздраженно засопев под нос, Дитрих повел сразу обеими плечами, возвращая на место сбившиеся лямки диверсионного ранца, и попутно поправил ремень автомата.

Остановившись с Куртом у огромной березы, Дитрих спокойно спросил у Курта:

— Сколько мы пробыли вместе, Россман?

— Вы сами прекрасно знаете, черт возьми, — ответил Курт. — Впервые я увидел вас на аэродроме Штендаль-Борстель когда боялся прыгнуть с самолета.

— Теперь вспомнил, я как-то сумел убедить вас.

— Можно и так сказать, — согласился Россман. — Вы просто вышвырнули меня. Я все чаще думаю, что там у станции, мне надо было дать вам умереть, — мрачно заявил Курт. — Посмотрите, во что вы меня втянули. Крит, присвоение унтер-офицерского звания, которое мне было ни к чему. И теперь Россия. Выгодное дельце!

Я закрыл глаза и тихо сказал: — Мне очень жаль, Курт, но все мы тут выполняем приказ.

— Да я и сам знаю про долг. Но положение, когда один простой солдат вынужден убивать другого просто потому, что тот оказался на чужой территории, порой кажется невыносимым…

Проклятый русский лес, проклятые русские свиньи! Когда сегодня трое суток назад их подняли по тревоге и, ничего не объясняя — любимый трюк командования: «Все объяснения получите на месте, а сейчас вперед, доблестные солдаты фюрера! Deutschland über alles!»

На аэродроме вылета с ними провели инструктаж. Проводил его прилизанный хлыщ с генеральскими погонами.

— Kameraden! Я собрал всех вас здесь чтобы вы выполнили волю нашего фюрера!